какая мать зовет дитя астерием?

когда ты держала его в своих объятиях, ты знала, он обречен. когда твои пальцы касались его крохотных рожек. когда он сжимал твой палец в ладонях.

и ты сказала – он ярче звезды. ты держала его в своих руках, ты бредила от послеродового жара. в целом свете не было никого прекраснее.

твои волосы вились как змеи. глаза, полные ярости – два уголька. минос был океаном боли, и потому прогневал бога. и потому ты стояла, теплая ото сна, с младенцем, чей плач был жалким ревом. чей разум мог вовек не знать любви.

но ты, ты любила. ты любила так сильно, так яростно, что посмела просить, впервые в своей ничтожной, страшной жизни. ты была царицей – но что было слово твое против повелителя?

семь месяцев взаперти – он не позволил бы выйти даже на балкон. семь месяцев взаперти – душная спальня. семь месяцев взаперти – служанка, которой запрещено произносить хоть слово. дочь, чьи песни и смех раздаются звоном колокольчика по всему дворцу. дочь, которая зовет тебя теперь лишь по имени.

он был твоей единственной любовью – дитя с огромными черными глазами нечеловеческого разреза. черными, как небо в августе. ты гладила крохотные копытца, и ты плакала, и ты плакала. и ты плакала, потому что он родился живым. и ты плакала, потому что дала ему имя. и ты плакала, потому что любила.

вся твоя сила – но что ты могла?

твой отец был богом, а мать нимфой. и все же ты была отдана в жены царю. и все же ты была женщина.

ты была колдуньей – но что твои чары, если не могли защитить дитя?

ты была тенью.

он построил лабиринт.

в тот последний вечер ты держала сына за руку, и вдруг он отнял ее. сердце твое забилось сильнее – так птица бьется в змеином удушье. но он лишь фыркнул тихо, сложил руки в одно из слов вашего тайного языка – "мама". и ты улыбнулась – что еще могла? и ты прижала его к сердцу, чтобы не читать в порхании его рук "прости" или "люблю" или "прощай".

каждый вечер ты смотрела туда, где чернело пятнышко в волнах – остров, где жив твой сын. ты поднимала глаза к небу – то был предзакатный час. каждый камень и каждая пылинка облиты золотом. так отец ласкал твои волосы, так смеялся он над твоими выходками. такова была твоя любовь – солнце во тьме, в гнили, сквозь трещины в черных камнях.

ты знала, он тоже смотрит, смотрит каждый вечер.

потом вставали звезды. одной тебе они пели, пели песни странного нечеловеческого толка. пели, гудя и мерцая. пели, как пел он – протяжно, неловко, до хрипоты.

такова была его любовь – звезды, холодные до дрожи. их острая печаль, их далекая тихая смерть по утрам. их песня на нежном незнакомом языке. бесконечная, тоскливая песня.

дочь вернулась поздно – подол платья в росе. дочь вернулась бледная, как полотно, брови сведены, и черты как у статуи. дочь сказала – все кончено.

чудовище мертво.

она сказала – мой возлюбленный победил. она была похожа на тебя – решительная, яростная. она сказала – все кончено. будто не был он. будто не знал слова "сестра" – руки, сплетенные мизинцами – птица в полете. будто твоя жизнь не закончилась на ее глазах.

ты закрыла дверь. ты вышла на балкон. были звезды.

был юноша на пляже, волосы цвета пшеницы. была ариадна, и платье ее запачкалось в крови от его объятий. была ты, и была твоя любовь.

были звезды.

были звезды, тусклые, страшные. пели тебе песню.

какая мать зовет дитя астерием?