Вся их катастрофическая разность оказалась лишь бравадой.

Они обе оказались одинаково изранены изнутри.

— Сделай себе одолжение, кексик. Вернись в свой большой сверкающий дом и просто… — голос её ломается. Каждый слог, каждая буква — усилием воли, нарастающим звоном в ушах. Металлические шарики перекатываются из одного угла черепа в другой угол. Вай себя не слышит.

Язык, который так далёк для Вай, для Кейтлин как будто родное наречие — принятие, которым она владеет в совершенстве, губит её. Вай же губит его отсутствие.

Она не чувствовала себя уязвимой с того дня, как потеряла родителей, ведь именно в тот момент мысленно пообещала себе, что будет бороться, что покажет всем, что такое настоящая она и какие сила и энергия в ней текли. Но здесь, в этой комнате, рядом с Кейтлин она впервые за долгое время почувствовала себя уязвимой. Под этим пристальным взглядом синих глаз, в которых читались боль и сожаление, Вай (она была готова в этом поклясться) сковала дрожь.

Кассандра часто забывает, как дочь похожа на неё, и никогда не признается вслух, что разделяет что-то с бродячей девушкой из Нижнего города.

– Проклятые псы... Они хотят вновь разлучить нас. Хотят, чтоб ты принадлежал только им, чтоб высосать тебя до последней капли, чтоб использовать тебя... Недостойные! Хочешь, я ради тебя всех их убью? Они поплатятся за то, что сделали с тобой!

До дома она добралась промокшей и уставшей, и единственное о чём Кейтлин сейчас мечтала, это душ и тёплая постель. Но как только она зашла в комнату, она поняла, что этим планам не суждено сбыться.

Кейтлин наряжает хвойное дерево к празднику, а Вай, оказывается, любит пряники.