И, видимо, замёрзшая боль внутри Якова оттаивает, сбрасывая грязную муть и выставляя напоказ детские воспоминания, которые Яков хотел стереть из своей памяти, перекошенное от гнева лицо матери, что ярким клеймом отпечаталось на сетчатке глаз. Яков несколько секунд смотрит в чужие глаза, как будто ища то, что позволит замолчать, прекратить этот диалог и никогда к нему не возвращаться. Яков бы ушёл, скрылся бы, зализывая открывшиеся раны, убаюкивая в себе проснувшуюся от постороннего внимания боль. Но тепло, исходящее от Элиаса, оплетает тело Якова, проникая куда-то в громко стучащее сердце, и Яков не находит в себе силы для трусливого побега.

От внезапного осознания, что за семнадцать лет своей жизни Немо так и не научился кататься на коньках становится неловко. Особенно, когда ты уже стоишь на льду, стараясь не выпускать из рук несчастный бортик.

Яков тихо пристраивается рядом и нерешительно обнимает, словно боится получить толчок в грудь. Элиас утыкается в плечо, пахнущее порохом и воском, сквозь которые пробивается слабый запах армейского мыла, и впервые за долгое время ощущает себя в безопасности. Хочется лежать так, слушая биение сердца Якова, заполняя лёгкие привычным ароматом, и ни о чём не думать.

Они были друг у друга лишь так: совсем близко, разделяемые лишь стеной, но так далеко, что от этого сводило зубы. Хотелось быть ближе. Хотелось чувствовать тепло кожи. Безумно хотелось дотронуться до лица Якова…

Элиас всегда был таким. Он был солнечным теплом, которое не обожжёт, если прикоснуться к нему пальцами, а ласково согреет. Он был майским ветром, который нежно обдувает, заботливо обнимая прохладными рукавами. Элиас стал важной частью для Якова.

Немо сидит связанный на стуле, с завязанными глазами. Приятная серая ткань просвечивает совсем чуть-чуть, ничего разглядеть нельзя, он только чувствует, как в подвале зажёгся свет.

Просьбы, посланные куда-то во Вселенную, не были услышаны, поэтому в дверном проеме Немо видит белую макушку. По телу проносится дрожь. Беглец устало прячет лицо руками, стараясь даже не смотреть в сторону Якова, вторгающегося в его личное пространство.