я хожу по комнате туда-сюда, туда-сюда

в голове уже туман, в сердце снова холода

измотать себя и рухнуть 

в темноту

до утра

колыбельная дождя за окном поёт

пора

я не хочу увидеть сны

не нужно больше красоты

во сне мы снова будем рядом

а утром

где

ты

Микки Милкович заебался. 

Каждая мышца в его теле ноет и болит. Если он не на работе, то тренит; если не тренит, то бегает по дому с перфоратором в попытках привести своё жилище в более-менее презентабельное состояние — вдруг офицеры-надзорщики нагрянут с проверкой. С каждым днём ему это всё больше начинает надоедать. Вот и очередной вечер: он сбрасывает с себя форменную футболку Пэтси Пайс, от которой за версту разит подгоревшим маслом, и ему хочется только одного — упасть в кровать и не двигаться до следующего утра, когда начнётся его утренняя смена. На кухне у Микки стоит лоток с курицей и ещё какой-то поебенью — это Дебби всучила ему на пересменке, в ответ на его протесты протараторив что-то вроде «тамлишнееосталосьвозьми». Милкович настолько упыхался, что у него не хватило сил отвоевать эту курицу у Игги — тот, заскочив в дом по каким-то делам, сожрал добрую половину из этого лотка.

И, конечно же, стоило ему только приземлиться на постель — заорал телефон. Микки страшно выругался, проклял всех святых и не очень, потянулся рукой к тумбочке и наощупь схватил трубку. Нажав на сенсор и поднеся телефон к уху, он перекатился на спину и устало вздохнул.

— Чего тебе? — ворчит Микки, ожидая услышать Игги на том конце. В последнее время только Игги и звонит, в основном для того, чтобы оповестить, что, мол, пиво кончилось, "возьми на работе ещё". Иногда ещё Дебби просит подменить её. Микки подозревает, что эта козявка его жалеет, потому что думает, что ему нужны деньги. Микки это бесит, но разве что чуть-чуть: вообще-то ему очень нужны деньги, и поэтому он особо не выёживается. Пофырчит для вида и продолжает дальше старательно делать вид, что не замечает лисяшкиных подачек.

— Ну здравствуй, прошлый муженёк. Я тоже рада тебя слышать.

Микки моментально вскочил с постели, едва не выронив телефон. Прижав трубку к уху обеими руками, он трёт лицо, стирая с глаз остатки сонливости.

— О боже, Свет, всё нормально? С Евом?

— Да, всё хорошо. Я говорю с Морковкин сегодня. Долго говорю по телефону. Я решить, что мы снова друзья. Вот, подумала, что тебе надо узнать.

Морковкин.</b>

Когда-то давно у Микки получалось притворяться, что ему поебать на Иена Галлагера. Прежний Микки убедил бы себя, что в животе у него пусто стало с голодухи, а не от упоминания о Морковкине.

— И с хуя ли мне надо было об этом узнать?

— Тюрьма тебя не сделала больше дружелюбный.

— А ты думала, я оттуда Матерью Терезой выйду? — огрызнулся Микки, неохотно стаскивая себя с кровати. Выйдя из спальни, он медленно побрёл на кухню. — Не совсем летний лагерь, знаешь ли. Ты по делу звонишь или так, о Галлагерах поболтать?

— Ты уверен, что он не знал про твой выпуск, да?

— Да-а, — нетерпеливо протянул Микки. — Можно уже закрыть эту тему?

— Морковкин печальный по телефону. Говорит, ты ему вторую неделю не звонишь.

— Ага, значит, Морковкин твой — дятел ёбаный, — брюзжит Микки. Положив телефон на тумбу, он включил громкую связь и достал лоток с курицей, который Дебби ему дала. Если уж он проведёт следующие двадцать минут за выслушиванием Светланиной тарабарщины, то нужно хотя бы энергией запастись перед этим.

— Ты тоже печальный. Тебе нужно видеться с Морковкин.

Микки округлил глаза.

— Ни хера я не печальный. Хуйню несёшь, — произносит он с набитым ртом, шумно слизывая кетчуп с пальцев. Если это прозвучит слишком отвратительно и Света повесит трубку, будет просто замечательно, потому что последнее, что Микки хочет сейчас слушать — её проповеди насчёт рыжего говнюка.

— Сколько он тебе заплатил, чтоб ты это сказала, а? Я увижусь с ним, когда сам захочу. Тем более, что это не твоё дело, как бы.

— Ути-пути, какой грубиян тут у нас выискался, — с издёвкой хохотнула Светлана, и Микки ясно представил себе глумливую ухмылку на её лице. — Он не заплатил мне. Не заплатил ничего. Он просто печальный, как щеночек. Маленький рыжий щеночек. А ты — капризный котёнка, который боится высунуть нос на улицу к щеночек. Сколько можно бояться и мучить щеночек? Приходу́й уже его.

— При… приходу́й?

— Да, приходу́й.

— Господи, ты, в смысле, «приди» к нему? Или… «оприходуй»… Блять, Свет…

— Что такое «оприходуй»? Нет такого слова.

Микки обессиленно закатил глаза. Эта женщина временами невыносима, несмотря на то, что Микки контактирует с ней только по телефону.

— Ни хера я не боюсь, не надо тут… Он меня целый год заставил ждать как-то, и ничего, знаешь ли. Уж за две-то недели с его плаксивой рожей ничего не случится.

— Так ты, значит, наказываешь его, да?

— Чё-ё? Не наказываю я его! Чё за детский сад…

— Тогда мне не понятно, — продолжает бузить Светлана, и Микки беспомощно вздыхает, представляя, как она склоняет голову набок и, затягиваясь сигаретным дымом, косится на него с лёгким прищуром. Хотя, пожалуй, нет; косится — это когда «почему это?», а когда «мне не понятно», то это не косится, а во все глаза глядит, как на гомункула.

— Тебя зачем выпустили? Зачем, спрашиваю я? Чтобы ты сидишь дома и на пипирку свою непристроенная смотришь? Иди уже всоси рыжий щеночек.

— Ох, боже, ёб твою мать, Свет…

— Да мою мать кто-то ёб, по крайней мере, а тебя — никто. Сиди и дальше дома, одинокая ссыклина, и никто тебе не приходу́й.

— «Приди» или «придёшь», или я не знаю, чё ты там хотела сказать… Cколько ты в этой стране уже живёшь? Выучись уже по-английски изъясняться нормально, господи, — огрызается Микки. — И это всё не так просто, вообще-то. Ты ни хера не знаешь.

— Что не так просто? — не отступает Светлана. — Хуй-то всосать не просто? Пф-ф, я тебя умоляю. Мне ли не знать, как это просто. Особенно, когда к хую прилагаться мужик, который выглядеть как Морковкин.

— Ну, ты же понимаешь, что с конкретно этим хуем всё немного сложнее? — снова вздыхает Микки. Ещё и пяти минут не прошло, а этот разговор уже выводит его из себя. Светлана не только "хуй всосать" хорошо умеет - дурой прикидывается тоже весьма неплохо.

— Он хороший мальчик. Пока я не встретить Алекса, он деньги посылает для меня и Евгения. Он для Евгения лучший отец, чем ты.

— То есть про то, как он спиздил его и увёз в неиз…

— Это когда он был дурак, — тут же перебивает его Светлана, не дав Микки завершить своё вполне резонное замечание. — Сейчас — не дурак. Таблетки его мозг делают нормальный. Больше не пиздить. Всё окей.

Хороша бывшая. Сначала устроила Галлагеру бойкот в знак солидарности с Милковичем. Сейчас - нате: переметнулась на сторону рыжего, сучка. Но Микки вместо того, чтобы послать Светлану, положить трубку и лечь спать, смотрит в полумрак обшарпанной кухни и молчит. Молчит, переводит взгляд из одного памятного угла в другой, и вдруг на его лице расцветает грустная, ностальгическая улыбка, и вот он уже улыбается во весь рот, качая головой, и думает: блядь, ну надо же, а. Учитывая обстоятельства, в которых они втроём впервые встретились, весьма забавно, что именно она сейчас капает ему на мозг, втирая про то, какой же Иен замечательный и распрекрасный. Однажды разлучила, а сейчас вот свести пытается. Каким хуем вообще они сумели найти общий язык после того, что сделал Терри, и даже ужиться смогли все вместе под одной крышей? Пусть и непродолжительное время — года полтора всего, но счастливо жили ведь?...

Пиздец, аж слов нет.

Жизнь ёбаная.

— Если я пообещаю, что поговорю с ним на этой неделе, ты успокоишься?

— Обещаешь?

— Обещаю. Всё?

— Всё. Сейчас мы говорим о Евгении.

Улыбка тут же слетает с лица Микки; он непроизвольно задерживает дыхание и медленно сглатывает. Навязчивое беспокойство вдруг настигает его. Пусть он и знает, что с Евом всё в порядке (если бы это было не так, Светлана начала бы с него, а не с Иена и его члена, так ведь?), он всё равно нервничает, когда разговор заходит о сыне.

— С ним всё хорошо?

— Конечно, с ним всё хорошо. Ты думал, я позволить случиться что с ним? — Фыркнула Светлана. — Он снова просит к тебе, но я не могу получить выходные до начала следующий месяц. Начальник — гандон. Я его привезу потом. Мы будем в отеле. Я не хочу везти Евгения в эту халабуду.

— Ты в этой халабуде жила вообще-то.

— Да, я потому и говорю, что халабуда. Мы взять отель.

— Ладно, но я за это платить не буду.

— Ну, да, разумеется, — прогундосила Светлана. Микки положил лоток с остатками курицы на стол и выключил громкую связь. — Алекс будет платить, нет проблем.

— Он едет с вами?

— Нет, если он видит халабуду, где я растила Евгения, он со мной разведётся, — чуть усмехнулась Светлана. — Про тебя, халабудный бывший муж, он тем более не должен видеть.

— Эм-м, ясно.

— Нет, это шутка. Он хороший, — сказала Светлана. Микки никогда не понимал, когда она шутила, а когда говорила серьёзно. У ёбаных русских на любую ситуацию лицо кирпичом и голос ровнее, чем лобок стриптизёра в Бойзтауне. Что "люблю тебя", что "убью тебя" — всё с одной и той же интонацией. — Лучший мужчина, который я встретила в Америке, и если он приедет с нами, ты обязательно</b> будешь лапулечка.

Стоило Светлане произнести последнюю фразу, воображение Микки тут же нарисовало ему её с молотком в руках. Хотя, скорее всего, скалкой она сейчас пользуется чаще. Впрочем, эта-то и одноразовой тарелкой сможет убить, что уж говорить про скалки и молотки.

— Договорились, — рыгнул Микки, выкидывая листики салата из тарелки с курицей. Лисяшка цыкнула бы на него, но то, чего она не видела, её не расстроит.

— Ну, короче, начало месяца, да?

— Да, ладно, когда сможешь, — бухнул Микки в ответ. Он вспоминает времена, когда он до усрачки боялся даже просто находиться с Евом в одной комнате, а сейчас ему до такой же усрачки хочется увидеть сына. — Если надо там чего, звони обязательно…

— Хорошо. Ев будет счастливый. Сейчас он в школе, потом ночёвка у друга. Но ты звони завтра и говори с ним.

— Да, окей. Позвоню перед работой.

Они с Евгением разговаривали по разу или два на неделе с тех пор, как Микки вышел. Беззаботная болтовня сына, кстати, отлично отвлекала его от бесконечного Иен Иен Иен у него в голове.

Но несмотря на то, что Микки просто обожает эти пятнадцатиминутные разговоры, этого становится мало. Микки глубоко вздохнул, тщательно продумывая свои следующие слова. Они со Светланой, конечно, сейчас в хороших отношениях, но он всё ещё не уверен, как она отреагирует на его просьбу.

— Слушай, эм-м… Мы ведь сможем как-нибудь договориться, ну, знаешь, когда я снова встану на ноги? В смысле, денег подзаработаю и перееду куда-нибудь получше…

— Ты хочешь, чтобы Евгений приезжал к тебе?

Микки в который раз за вечер нервно сглатывает. Слишком уж прямая эта баба, так всё с ходу.

— Я понимаю, что, наверное, у меня нет никакого права пока что просить тебя об этом, но если я всё-таки выберусь отсюда и…

— Да, мы сможем договориться. — Светлана обрывает его, прежде чем он начал выкладывать ей свои планы на будущее. Может быть, прямолинейность - не такое уж и дурацкое качество. — Только раз в полгода, потому что постоянно возить я не могу. Начальник — гандон.

Раз в полгода. Микки почувствовал, как в животе что-то похолодело, и досадная тоска хлёстко навалилась ему на грудь.

— Бля, мне тоже никак не выехать за Иллинойс. Из-за апробации. Может, я буду встречать вас где-нибудь на границе?

— Нет, Иен будет приезжать за Евгением, вот и всё, — отвечает Светлана аka Сталин. Тон, блять, железно-категоричный, словно это больше не обсуждается. — Он не будет против. Мы обсудить всё, когда я приеду.

— Оу, правда, что ли? Ты, значит, уже пригласила его с нами позависать?

— Да, Ев любит его. И скучает по вы оба.

Микки переводит взгляд на старый диван в гостиной. На несколько секунд яркая картинка из прошлого появляется у него перед глазами. Солнце льёт свои лучи в окна, переливаясь в скоплениях пыли, мерцающей в воздухе. Иену семнадцать, Иен сидит на продавленном диване и подбрасывает годовалого Евгения в воздух, ловит, снова подбрасывает и ловит… Детский смех и искреннее счастье наполняют комнату, и только что проснувшийся Микки застывает в проходе, не в силах оторвать взгляд от них. Вдруг Иен поворачивает голову к нему. Широкая улыбка освещает его рыжее лицо, Ев задорно вскрикивает: «па!», и вот именно тогда в первый раз в своей жизни Микки думает: может быть, он не такой уж и конченый. Может быть, и у него в жизни будет какая-то радость…

Микки проморгался, очнувшись от воспоминаний, и тяжело вздохнул, опуская голову и проводя ладонью по лицу.

— Свет, у нас с ним сейчас всё далеко не то, что раньше, и я не знаю, как всё получится…

— У вас есть целых три недели, — непреклонно напирает Светлана. — Просто говори с Морковкин. Морковкин хороший. Слышишь меня? Говори с ним, слышишь?

— Да слышу я тебя! — Микки начал уже выходить из себя от орных замашек дотошной русской бабы. Встав со стула, он поплёлся обратно в спальню.  — Товарищ командир, блядь, тоже мне…

— Ты завтра звони, да?

— Да, да, я позвоню, сказал же.

— Отлично. Пока.

Светлана положила трубку до того, как он успел попрощаться. Микки отводит телефон от уха, проводит большим пальцем по исцарапанной сенсорной поверхности, ждёт. Тупо всматривается в потухший экран и ждёт. Ждёт того, что не произойдёт. 

Где-то в глубине души он хранил надежду, что Иен выцыганит его номер у Дебби и начнёт заёбывать его звонками, ну или смс-бомбёжку устроит. Даже такая мысль проскакивала (скорее не столько мысль, сколько эротическая, мать её, фантазия): Иен вламывается в дверь, вталкивает его в комнату и кидает на кровать, далее — предсказуемый сценарий... Милкович не может сидеть на жопе ровно в этих комнатах — глаза то и дело бегают от двери к дивану, от дивана к столу на кухне и обратно, по всем местам, где рыжий когда-то его любил.

Его чрезвычайно задевает то, что Иен ни разу даже не попытался связаться с ним за эти две недели. И его задевает то, что его это вообще задевает. Так-то он просил Иена дать ему время, а не Иен его. В нём определённо развивается какая-то специфическая разновидность дебилизма, раз он собрался винить Иена за то, что он вообще-то поступил так, как он просил.

— Блять.

Микки отбрасывает телефон на кровать, встаёт и снова бредёт к холодильнику. В холодильнике — пиво, банка с солёными огурцами — пустая почти, три штуки Джелл-О и пачка молока — пиздец воняет, просроченная. Микки вспомнил, как Иен метался по кухне и как покраснел, как рак, поставив на столик тарелку с недобутерами. Он тогда хотел сказать Иену, чтоб перестал суетиться, что на его кухне всё ещё хуже: там не просто гора посуды грязной, а настоящая жизнь кипит; противные твари уже не просто бегают, а крепости строят, цивилизованно добывают нефть и спорят, что первичнее - тараканий дух или тараканья материя. Но Микки просто не мог перестать смотреть на то, как Галлагер волнуется — тот был слишком милы… 

Ну ёбаный же ты насос. Сучка ты недовыебанная, а не Микки Милкович. Не хватало только соколиком ясным Галлагера у себя в мыслях назвать.

Пора завязывать уже с этой хернёй.

Захлопнув холодильник, Микки потащился обратно к дивану. Несколько минут он просто бродил туда-сюда по комнате, как неприкаянный натурал, пинал ковёр и совершенно не знал, куда себя деть. На то, чтоб гантели потягать, уже сил нет — всё болит. Голова перегружена всяким — уснуть точно не получится. Есть не хочется, пить — тоже. А на улицу выйдешь — ноги сами поведут к метро в Норд Сайд.

Он помнит этот мандраж, это предчувствие чего-то значительного, когда его выписали из больницы. Просто тонна силы воли потребовалась ему тогда, чтобы не заявиться к рыжему домой и не устроить Мордо́вое Побоище. Но он не хотел тешить галлагерское самолюбие, не хотел, чтобы тот знал, как хреново ему от того, что рыжий его больше не хочет. Выход в Бойзтаун казался тогда вполне себе средством выпустить пар. Попиздиться или поебаться — всё одни гормоны, и если Иен не хотел больше ни того, ни другого, то свет, простите, клином не сошёлся. Педиков нынче дохуя и больше, так в чём проблема?

В клубе, в который он направился, было слишком темно, а музыка играла слишком громко; молодые и не очень люди были чересчур агрессивными, либо слишком капризными. Кто-то лапал его без стеснения и разрешения, кто-то пытался затолкнуть ему траву; в клубе этом Иен никогда не работал, но Микки всё ещё продолжал видеть рыжую галлагерскую башку везде, где только можно. То он в баре ему улыбнётся, то мудями своими потрясёт, охотно оттянув резинку коротюсеньких шорт с золотыми блёстками, когда к ним потянется сморщенная старческая рука с зелёной купюрой. Парочка так себе минетов и таких же посредственных поебушек на улице за клубом едва ли стоили головной боли, которую приносило Микки это место.

Впрочем, он-таки встретил одного парня, который не попытался залезть к нему в штаны в первые тридцать секунд знакомства, не заставлял его снюхать какую-то неведомую поеботу с чьего-то немытого живота и речь свою, кхм, более-менее адекватно строил.

В общем, его звали Марк, и он был единственным парнем, не считая Иена, который удостоился великой чести присунуть Микки внутри разваливающихся стен Милковичева логовища. У Марка они были два или три раза, а потом Микки настоял на том, чтобы идти к нему. Игги, заявившись однажды утром, аж прихуел, увидев Марка, разгуливающего по дому в чём мать родила, но так как у Микки это был первый нормальный секс за последние семь лет, он выслал брата за порог, даже не поинтересовавшись причиной визита.

Он помнит, как пялился на сочную задницу Марка, когда тот стоял на кухне и готовил завтрак, и думал: может быть, ему удастся сделать это.

Может, когда-нибудь он перестанет представлять Иена на месте того, перед кем раздвигается.  

Может быть, ему скоро перестанут сниться рыжие взлохмаченные пряди, пролитые россыпи веснушек в неожиданных местах и сумасшедшие глаза. 

Может, когда-нибудь он сможет прожить один день, не думая об Иене Галлагере, блядь.

Конечно же, стоило ему только представить — да, когда-нибудь всё так и будет — всё тут же полетело к ебеням. Моментально.

— О боже, откуда это? Кто стену так расхреначил? — засмеялся Марк, когда они сели на диван и приступили к еде. — Ох ты ж, ещё там чё-то… У твоего брата проблемы с самоконтролем, чувак?

— Не, это не он. Иг обычно спокойный.

Марк поставил свою яичницу на табуретку перед диваном и прошёл к другим дырам, украшавшим стены. Проведя пальцем по одной из них, он офонарело присвистнул.

— А кто тогда?

Микки хотел уже сказать ему, чтоб заткнулся и занимался своими делами, но вспомнил о своём решении. Сейчас ему нужно было стать другим человеком. 

Нормальным человеком. 

Нормальные люди делятся своей жизнью с людьми, с которыми спят. 

Ну, наверное.

— Мой придурок-отец.

— Бля, чувак, это так дико. — Нотка веселья проскользнула в его голосе, и Микки напрягся.

 — Ёбан в рот, это чё, реально дыра от пули?

Микки скосился туда, куда показывал Марк, и кивнул.

— Да, наверное. Мои братовья раньше пушки сбывали. Забыл кто-нибудь разрядить, когда чистил, ну и всё. Не помню, чтоб в самом доме кто-то стрелял… Хотя, кто знает.

Марк провёл пальцами по пролому в стене с другой стороны, огляделся и начал визгливо ржать. Неловкое чувство, возникшее у Микки ранее, с каждым мгновением всё больше перерастало в злость.

— Это типа смешно?

— Чува-ак, у тебя кровавые пятна на стенах. Это просто жесть, — сказал Марк, продолжая глупо визжать. — У тебя, блин, боевики можно снимать без декораций. Как ты здесь вообще живёшь?

— Ну, у меня и выбора-то нет особо. Только что вышел как бы. Работодатели за зэками в очередь не выстраиваются, знаешь ли. Особенно, когда узнают, за чтó ты сидел.

— И за чтó же? — Марк усмехнулся, приближаясь к Микки и смеряя его похотливым взглядом. Микки чуть не блеванул от этой тупости.

Это всё было огромной, блядь, ошибкой. С масштабами таких ошибок сравнится разве что ширина Светланиной пизды. С чего он вообще взял, что может привести какого-то рандомного парня в этот дом, а тот всё так сразу поймёт? Микки отодвинул от себя завтрак и попытался придумать наименее кровопролитный способ вышвырнуть отсюда этого ебаната, пока он не слетел с катушек и не сделал что-нибудь совсем тупое для его-то положения.

— Что ты сделал? Расскажи поподробнее, — прошептал Марк, обвивая руками талию Микки и целуя его в шею, прямо за ухом… в то самое место за ухом.

В то самое, блядь, место, куда его Иен целовал в кровати по утрам.

— Ну всё, чувак, перестань. — Микки попытался сбросить с себя его руки, но Марк вцепился ещё крепче.

— Ну расскажи, — плюётся он Микки в ухо. — Серьёзно, это всё так интригует…

— Оу, гетто у нас теперь интригует, серьёзно? - зарычал Микки, резко отталкивая парня. — Из меня пули вытаскивали дважды, под замок сажали вообще хуй знает сколько раз, а батя мой меня чуть не убил в местном баре за то, что я пидор. Это тебя тоже интригует?

— Эй, ну чё ты, я ничё такого не хотел сказать, — поднимает Марк руки в оборонительном жесте. — Я просто никогда не встречался с кем-то вроде тебя...

— С кем-то вроде меня? И что бы это, блядь, значило?

Микки чуть не лопнул от злости. Этому парню он был не очень-то и интересен сам по себе; просто Марк был одной из таких полуманерненьких гомо-чикуль, которые, насмотревшись мелодрам, в глубине своей жалкой душонки мечтают ждать серийного убийцу из тюрьмы и строчить им жаркие любовные письма. Возможно, он увидел татуировки на костяшках пальцев и подумал, что неплохо так будет поебаться с кем-то вроде него. Ну, в общем-то, он и поебался. Сейчас вернётся к себе в Норд Сайд и друзьям своим будет трещать: "проста-а-а же-есть!", как затусил в трущобах с парнем, у которого стены испещрены дырами от пуль.

— Знаешь, почему я загремел? Сестру своего бывшего хотел прикончить. Ни разу об этом не пожалел и сейчас не жалею. Если бы я мог перемотать время назад, то как следует проверил бы, что эта шлюха сдохла.  Ещё раз попробую, если когда-нибудь её ещё раз встречу.

У Марка чуть глаза не вылетели из орбит. Он огорошенно отпрянул от Микки.

— Да, вот так!.. Это тебе не шуточки-хуюточки. Кровь моя и район мой, ясно, блять? А теперь даю тебе пять минут на дрочку в дырочку, — Микки вскинул палец на те самые дыры, — и уёбывай отсюда, пока я добрый…

С тех пор в клуб Микки не возвращался. Торопливые перепихи на улице определённо не стоят головной боли от громкой музыки, и Микки уверен на все сто, что ему не нужно повторение Марка-хуярка.

Эта глупая попытка снова с кем-то встречаться дала Микки осознать, как же на самом деле просто всё было с Иеном. При первой мысли об этом Микки показалось, что он чокнулся. Скрываться ото всех в южных трущобах ни хуя не просто. Иена искать и с ума сходить, снова и снова выслушивая «аппарат вызываемого абонента выключен…» тоже просто не было. С отцом всё пиздец как было не просто. Иеновы истерики каждый раз выносить было не просто. 

Но несмотря на всё это говно, они с рыжим отлично подходили друг другу в бытовухе. Иену можно отпускать шутеечки насчёт стен, потому что у него дома стены были едва ли лучше; потому что Иен понимал. Сейчас, когда у рыжего есть приличное жильё на Северной стороне, его всё равно не смутили бы эти дырявые стены. Потому что у него тоже в дырявых стенах всё детство и юность прошли.

<center>***</center>

...Микки не знает, чем заняться.

Встаёт с дивана, идёт в свою комнату и тут же останавливается перед белой точкой на стене. Залипает на неё несколько минут. Проводит по ней пальцами. Вспоминает, как пришёл домой и увидел, что рыжий конопатит эту дыру.

Микки было шесть. Однажды он нашёл отцовские пистолеты в шкафу и начал играть, представляя себя отважным копом, как вдруг Терри заявился пьяный в стельку и застукал его за шалостью. Отобрав у Микки пушку, отец приказал ему встать к стене.

Микки не любил стричься в парикмахерской. Машинка щекотала кожу головы, напоминая ему о том, как в детстве пуля сожгла ему волосы на макушке...

— Я заделаю её, — гордо провозгласил Иен. — Я их все заделаю. Всё равно этот гандон больше здесь не появится…

Однако заделал он только одну дыру. Неудержимый разум Иена после этого переключился на что-то другое: может, сразу на забытые кем-то в аэропорте багажи, может, ещё на что-то…

Микки прижимается лбом к стенке.

— Бля.

Как он вообще мог допустить мысль о том, что он сможет забыть Иена в этом доме? Рыжий видится ему на каждом углу.

— Йо, Мик! Ты тут?

Хлопнула входная дверь. Микки встрепенулся и отошёл от стенки, как ни в чём не бывало.

— Да, чё-как?

Игги в грязных ботинках бесцеремонно прошлёпал в комнату.

— Оу, заебца, я думал, ты на работе… Слуш, мне надо тут проехаться недалеко, а Салех слился в самый последний момент. Одевайся, пошли. Ребята не обделят…

Щас, блять. Разбежался.

— Я никуда не поеду, Иг. — Микки сложил руки на груди и встал в позу. — У меня испытательный срок.

— Ну и? — Недоумённо усмехнулся Игги. — Мы тут все на испытательном как бы, и чё? Всё равно не поймают, это ж не Норд Сайд.

— Оу, ты, значит, можешь гарантировать мне это?

— Блин, ты чё, зассал, что ли? - Игги повышает тон. — Всё схвачено. Всё нрмально будет! Давай, погнали. Просто веди машину и всё, блять. Простейшая работа в мире.

— Я сказал нет, Иг. Тема закрыта.

Игги сощурился на него, будто сомневаясь, что парень перед ним — действительно его брат.

— Ты серьёзно, что ли, блять, или прикалываешься? Бля, Мик, надо уже как-то…

— Как никогда серьёзно. Всё, закрыли тему, сказал же.

Микки отворачивается от него и направляется на кухню, отчаянно желая выпить. Игги идёт за ним. У Микки задёргался глаз, когда он боковым зрением заметил дорожку из комков грязи на полу. Стоило только убраться, блять.

— Это уже не смешно, Мик. Я им сказал, что ты норм и всё такое, как я блять без тебя приду? Подведу ребят?

— Ты заварил кашу, ты теперь её и расхлёбывай, — с показной равнодушностью говорит Микки, откупоривая бутылку пива. — Я не собираюсь обратно на нары только из-за того, что ты язык за зубами не умеешь держать.

— Слух, я знаю, что тебе деньги нужны, чувак, — продолжает настаивать Игги. — Не надоело за гроши вкалывать? Скоро свет отключат, сколько уже не плочено.

— Я лучше в темноте посижу, чем в тюрьме, — говорит Микки и осушает за один присест полбутылки пива, пока Игги стоит и в смятении пялится на него. 

Микки рыгнул и, заметив это, вскинул брови.

— Чё, ещё поболтать захотел?

— Я знал, что ты пидор, Мик, но понятия не имел, что ещё и ссыкло, — усмехнулся Игги. — Хорош быковать, заебал!

Микки сжимает в руке своё пиво, другую — в кулак; ему очень хочется ударить Игги. Прямо в лицо ёбнуть. Сам заебал. Затем на ум приходят мысли о Терри, о дырах на стене, о том, как улыбался ему Иен, когда стоял там и конопатил эти дыры. 

Он делает глубокий вдох и выливает остатки пива себе в рот.

— Сказал нет, значит нет, — нарочито спокойно произносит он. — Со счетами сам разберусь.

— Бля, Микки…

— У меня сын есть, чувак. Нельзя мне такие дела больше. Слишком рисково.

— О, теперь ты, значит, про сына своего вспомнил? Что-то он не очень тебя заботил, когда ты сестру своего бойфренда чуть не порешил. Знаешь, из-за чего это всё на самом деле? Этот самый бойфренд, — скалится Игги. В его голосе Микки слышит издевательские нотки. — Ты всегда превращаешься в ноющую текущую сучку, когда он поблизости. Делаешь всё, чтобы тот снова согласился тебя выебать, да?

Микки едва сдержался, чтобы не ринуться вперёд и не налететь на Игги с бутылкой. Тот, увидев, как Микки сжимает и разжимает пальцы, только усугубил ситуацию, с силой пихнув Микки кулаком в грудь.

— Чё как пиздюха-то, Мик? Только на это и горазд?

Провоцирует. Вот как начинались их драки в детстве. Приходишь и начинаешь нести всякую чушь, чтобы другой разозлился и ударил первым.

Но Микки больше не ребёнок.

Усилием воли он подавляет в себе ярость и заставляет себя проницательно посмотреть брату прямо в глаза, от чего Игги начинает непонимающе моргать. Подойдя на шаг ближе, Микки мягко сжимает его плечо.

— Мне пизда, если я вернусь туда, — с расстановкой начинает он. — Просто, как два пальца об асфальт. Терри со своей шарой мне горло перережет, на этот раз уже точно. И ты мне щас выговариваешь за то, что я не хочу там загнуться с концами? За то, что не хочу, чтобы его обезьянья рожа стала последним, что я видел в своей уёбищной жизни? Я говорю «нет», потому что жить хочу, блять. Без жратвы, травы и света в комнате, но жить. Если поэтому я для тебя ссыкло — пускай так. Переживу как-нибудь.

Игги сбрасывает с себя руку Микки и смотрит на него нечитаемым взглядом.

— Ну и сиди тут, законослужный гражданин, блядь, — досадно сплёвывает Игги и отходит от Микки. Тот заметил, что брат немного смягчился в лице — но только немного.

— «Законопослушный», — поправляет Микки.

— Ой, всё, пошёл нахуй.

Игги показывает ему средний палец и вылетает из комнаты. Спустя несколько секунд Микки, выбросив бутылку в мусорное ведро, услышал, как захлопнулась дверь. 

Он спустился по стене на пол, закрыл глаза и прислонился головой к стене.

Хер знает, сколько времени он так просидел. Наконец, ему и это надоедает, он встаёт и плетётся обратно в свою комнату. Всё, чего ему хочется — поспать немного перед работой, но стычка с Игги пощекотала ему нервы ещё больше, чем разговор со Светланой, и уснуть он всё равно бы не смог. Поэтому вместо того, чтобы лечь на постель и проваляться без сна ещё несколько бессмысленных часов, Микки начал убираться, надеясь вымотаться ещё больше для того, чтобы прикорнуть без задних ног хотя бы часа на три утром. Всё равно до фига всякой дряни на полу валяется.

Сбрасывая грязную одежду в один угол, он начинает ухмыляться, поймав себя на одной мысли. Просто решив не преступать больше закон, он не заработал себе аплодисментов ни от единой живой души, но для него это — настоящее достижение. Раньше, когда Игги звал его на дело, он даже не задумывался. Были времена, когда подвозить братьев было повседневным пунктом в списке дел на среду. Может быть, таким амакриминал, как его отец, Микки и не был, но он всегда знал, что закончит в том же месте, что и Терри — в тюрьме. Там, где и положено заканчивать свою жизнь профессиональному уголовнику без единого намёка на достойное будущее. 

Прошло время, и за годы жизни за решёткой Микки успел много над чем подумать. Сейчас он точно знал, что есть у него какая-то маленькая совсем возможность, шанс на то, что всё будет по-другому.

 Он сможет стать кем-то другим. 

Сможет выбраться из этого говна и никогда больше не оглянется назад.

Микки начинает напевать себе под нос привязчивую попсовую песню, которую услышал сегодня на работе. Поднимая с пола одежду, он начинает сортировать её на постирушки и то, что ещё можно надеть пару раз. Вдруг он замечает одну вещь, высовывающуюся из-под кровати синим краешком плотной ткани. Нагнувшись и без всякой задней мысли взяв вещь в руки, Микки разглядел её и тут же замолчал, открыв рот от изумления.

— Да ну нахуй, — пробормотал он, переворачивая китель на другую сторону. Галлагер</b> вышито на груди. «Так и знал, блядь», — подумал Микки. «Ну конечно».

Стряхнув с кителя толстенный слой пыли, он опускается на пол и разглаживает его у себя на коленях. А ведь Иен и не вспоминал про него за все восемь лет. Раньше эта вещь для него значила целый мир. Он фанатично следил за ней, стирал руками и даже гладил сам.

Какое-то время Микки размышляет над тем, можно ли это использовать как предлог зайти к Иену, и останавливается на том, что нет. Плохая идея. Пусть кителю этому давно уже здесь не место, но Микки сомневается, что Иен захочет забрать его обратно после всего случившегося. Слишком много несбывшихся надежд связано с этой вещью.

Микки хотел уже было запихнуть китель обратно под кровать и тупо притвориться, что не видел его. Перед самим собой притвориться, ага. Разумеется, это не сработает. Микки знает, что он там. Только хуже станет. Иен будет сниться ещё чаще, и пробуждение после этих снов станет ещё невыносимее, потому что рыжий, когда надевал эту хрень, был охрененно горяч.

Может, просто выкинуть?

Нет, этого он тоже не сможет сделать.

Его передёргивает при мысли о том, что старый китель Галлагера валяется под кроватью вместе со старыми засранными пелёнками и сигаретными бычками. Несмотря на то, что эта штука пролежала в полузабытом доме под кроватью бог знает сколько лет, она до сих пор выглядит лучше всего Миккиного гардероба.

— Ладно, окей, блять, хули нет, — бормочет он сам себе, поднимаясь на ноги. Коленки скрипят, как у старикана - засиделся он на полу с этой хернёй. Микки подходит к шкафу. Там всего три вешалки, и все пустые. Он берёт одну и вешает на неё китель, прицепляет вешалку обратно и тупо вглядывается в темноту шкафа какое-то время. Ладно. Пусть.

Захлопнув дверцу, Микки тащится мимо кровати, бросая на неё унылый взгляд. Смысла спать уже нет. Когда он думает об Иене, бесполезно пытаться уснуть — только зря проворочаешься. А об Иене он думает постоянно. 

Блять, он скоро шифером поедет, серьёзно.

Ему нужно найти что-то такое, чтобы отвлечься, и как можно скорее.

Наверное, неплохо бы было, если бы Иен прямо сейчас материализовался в дверном проёме. "Говори с Морковкин". Микки на самом деле хочет поговорить с ним. Микки хочет знать, о чём он думает и что чувствует прямо сейчас. Микки хочет знать, с кем он проводит ночи. Хочет знать, имеет ли это вообще значение, даже если у него никого нет. 

Видит ли его Галлагер в своём будущем или же просто не может до конца отпустить?

Проблема в том, что нормальные люди отношения выясняют в основном на личных встречах. «Я сам с тобой свяжусь» — это же его слова, так? Он это сказал, а не Иен. Всю эту драму-передраму с «мне нужно подумать» он сам себе навязал из-за того, что обоссался от страха, когда увиделся с Иеном в живую в первый раз после долгой разлуки — это была спонтанная встреча, к которой он был совершенно не готов. Правда, он совсем не ожидал, что рыжий его послушается. 

Видимо, Иену тоже тяжело. Он тоже страдает.

Микки думал, что ему действительно нужна была некоторая дистанция по отношению к рыжему. Просто немного времени, чтобы собрать мысли в кучу и привыкнуть к тому, что Иен сейчас сам покупает себе дорогие шмотки и живёт на Северной стороне. 

Но вот уже две недели прошло, а у него ни фига не получается собрать эти самые мысли в кучу. С каждым днём они только мешаются всё больше и путаются, и осознание приходит к Микки медленно, постепенно приобретая чётко очерченную словесную форму: он уже, блядь, сам не знает, чего хочет. Со стороны, наверное, больше похоже на то, что он действительно так по-дурацки наказывает Иена, как и сказала Светлана.

А может, он просто ссыкло ёбаное.

— Да пошло оно всё к хуям.

Микки хватает куртку, напяливает ботинки и закрывает за собой дверь.

<center>***</center>

Солнце почти село, когда он добрался до Норд Сайда. Февральский вечер обдавал его весьма неприветливым холодом, а тонкая демисезонная куртка ни черта не спасала от пробирающего до костных мозгов мороза. Свет горит в окне — кто-то по-любому дома, и Микки продрог, стоя, наверное, минут пять перед дверью, тупо пялясь на "д.1560" и собираясь постучаться.

Впрочем, стучаться ему не понадобилось.

— Да ну ладна-а, не Микки ли Милк-вич у нас тут? — раздалось у него за спиной, и Микки резко развернулся. — Тебя и ждал… Что привело тебя к моему скромному обиталищу? Пизды мне вставить пр-шёл?

Микки непроизвольно сжал кулаки, видя, как брат рыжего, шатаясь, поднимается по лестнице ему навстречу.

Лип был в жопу пьян. Криво ухмыляясь, он смотрел на Микки исподлобья заплывшим, подёрнутым мутной пеленой взглядом. Из мятого пакета, который он держал в одной руке, высовывалась бутылка водки. Другой рукой старший Галлагер кое-как придерживался за перила.

— Ты бухой, что ли?

— А ты нет? — С этими словами Лип делает попытку подняться на крыльцо и  поскальзывается на предпоследней ступеньке, топорно шмякаясь на задницу с тихим охом. Микки инстинктивно дёрнулся вперед к нему, чтоб не дать упасть, а когда это всё же случилось, протянул было руку, чтобы взять его за локоть и помочь подняться, но Лип отмахивается и с пьяным брюзжанием ложится на ступеньки. Всё так же осторожно, как младенца, он держит в руках бутылку, сильно напоминая патриарха своей многодетной семьи. Странный смех давит его горло, и Микки аж передёргивает, когда он смотрит в его пустые, выцветшие глаза.

— В веч-р пятницы, ч-вак, грех не вы-ыпить, — мычит он. — Ты, по ходу, ни ч-рта не шаришь…

— Брат твой дома?

Лип перестаёт мычать и начинает икать. Глубоко вздохнув, он ставит бутылку на ступеньку, хватается за перила обеими руками и неожиданно резво поднимается на ноги.

— Чё, знач-т, не разг-вариваете с ним, д-да?

— В смысле, блядь, не разговариваем? — Настороженно проговаривает Микки.

Лип его будто не слышит. Повернувшись к двери, он размашисто хлопает себя по карманам.

— Аха! — наконец-то найдя свои ключи, засмеялся он. После трёх неудачных попыток Галлагеру всё же удаётся открыть дверь. — Йо, захвати это, лан-на? — нетвёрдой рукой указывает он на бутылку, вваливаясь внутрь.

Микки нехотя нагибается, берёт водку со ступеньки и следует за ним, радуясь тому, что ему больше не придётся стоять на холоде, даже если сейчас придётся иметь дело с придурочным братом Иена.

— Иен где?

— Хороший в-прос, Микки. Оч-нь хороший. — фыркает Лип, забирая у Микки пакет с водкой и ставя его на кухонную тумбу. Вместо того, чтобы налить в стопку, он просто отвинчивает крышку и хреначит прямо из горла.

— Ты чё, всё это один...?

— Ну, не знаю, надо подумать… Здесь есть ещё кто-то, кто разделит это со мною? — Саркастичным тоном спрашивает Лип, поведя рукой в сторону тёмной гостиной. Там работает телевизор. На экране обнажённая блондинка танцует вокруг шеста, игриво улыбаясь на камеру сверху вниз. Микки скривился и отвернулся.

— Что, не заводит? — Захохотал Лип, наблюдая за его реакцией. — А если бы она рыжая была, сработало бы?

— Сработало бы, если бы у неё был член.

Лип усмехнулся и сделал ещё один большой глоток. Определённо лишний глоток, судя по тому, как его болтает.

— Хоч-шь?

Несмотря на то, что он наверняка обслюнявил всё горлышко, предложение всё равно довольно заманчивое. Микки, помня, зачем пришёл, находит в себе силы отмахнуться.

— Где Иен? Дебби сказала, что он обычно не работает в пятницу вечером.

Лип только самодовольно ухмыльнулся в ответ, и Микки борется с желанием зарядить чем-нибудь тяжёлым прямо в его пьяную рожу. Разные мысли начинают приходить ему в голову. Он пытается не думать про места, в которых Иен может быть в пятницу вечером. 

Про людей, с которыми он может быть.

— Дебби сказала, значит? — Лип опирается на тумбу и проводит рукой по своим и без того разъерепененным космам. — Она чё, пытается вас, двух ебланов, вос-с-еднить или чё? Она ж… не знай-ет ничё… ебанашка… Самая хуёвая лав-стория из всех Галлагресских лав-сторий, ну бля…

Микки охватывает внезапный порыв встать на защиту Дебби.

— Мы просто разговаривали, и всё, чувак, — говорит он вместо этого, надеясь выйти из этого идиотского разговора как можно быстрее и как можно мирнее. — Где Иен?

— Эх, Мик-ки… Ты такой путь проделал, а он в паре кварталов от тебя сидел.

— В смысле?

— Он вернулся… домой. На Саус Уоллес домой, в смысле, — плюётся Лип, передразнивая его, и его ухмылка превращается в плотно сжатую линию из губ. — Поздравляшечки, блядь! Стоило тебе появиться, и вот — он опять в этом гетто. Я так рад, так ох-уенно рад, что ты вернулся, Микки, просто не представля-шь…

— Стоп, я чё-т не догнал, он чё, в вашем старом доме? — Микки почти вскрикнул. — Ты чё, блядь, издеваешься? Чё он там делает?

— Меня избегает, чё, — просто отвечает Лип. — Крысится опять. Так заебал уже…

«Отлично», — подумал Микки. — «Так тебе и надо, мудозвонище ёбаное». Не говоря больше ни слова, Микки разворачивается и направляется к двери, будучи уже морально готовым тащиться обратно в Саус Сайд. Дотянувшись до ручки, он почувствовал цепкие пальцы у себя на капюшоне куртки и потянул назад. 

— Э-э, п-джди...

Микки на рефлекторном уровне вскинул плечо, чуть не хватив Галлагеру по шее.

— Какого хуя ты делаешь?

— Давай-к... пог-ворим, — бормочет Лип, щуря глаза.

— Давай-ка ты пойдёшь трезветь на боковую, — огрызается Микки, и Лип тут же его прерывает:

— Иен с-йчас здоров, понима-шь? С ним всё, всё норм-льно. Всё хорошо у него, у нас… И тут — йик! — ты появляешься, и всё опять какое-то говно… Поч-му ты просто не можешь оставить его в покое? — От Липа жутко несёт, и Микки морщится и трёт глаза. Кажется, от этого перегара вполне реально самому припьянеть. — Дохуя же п-рней в округе, которых ты можешь оседлать, так? Пр-сто дай мне... Я за ним присмотрю…

— Он взрослый мужик так-то, — огрызается Микки, вскидывая брови. — Он сам за собой может присмотреть.

Микки снова двинулся на выход, но Лип внезапно навалился на него и одним резким толчком предплечья прижал к стенке. Вообще-то Микки сейчас в лёгкую уложил бы старшего Галлагера. Даже несмотря на то, что после нескольких лет в тюрьме он совсем не в той форме, с координацией у него всё в порядке, а вот про Липа так не скажешь. Тем не менее, угрожающий пьяный взгляд всё равно пугает Микки, и он ничего не делает и ничего не говорит, только вызывающе смотрит ему в глаза.

— Ты нихуя не знаешь, Микки, — лыбится Лип. — Ты… ты не видел… ты не видел, как он, блять, на полу… там…

— Я достаточно видел! — твёрдо возразил Микки в ответ. Он был возмущён до глубины души, и, как ему казалось, справедливо. — Всё, что он делал, когда мы жили вместе — это всё я видел. Я пытался, я... я делал всё, что мог…

— Да, ты делал всё, что мог! Мало ты мог, с-сука! — Голос Липа срывается на пьяные хрипловатые возгласы. — А я!... Я — именно я сделал самую грязную работу, гандон ты!... Не ты… Ты не ответил тогда… Не ты его слушал… а я слы-ышал, как он говорит, что хочет всё закончить, — срывающимся голосом произносит Лип, и непролитые в трезвость слёзы начинают собираться в уголках его глаз.

— Что?...

— Он, блять, чуть не убил себя, когда ты сел! — орёт Лип ему в лицо. — Он тебе говорил?

Словно ведро ледяной воды на голову.

Сердце сжимается, пропуская удар. Микки становится тяжело дышать, не говоря уже о том, чтобы ответить Липу, и он невнятно и совершенно в тупую кивает ему, не до конца понимая, что именно он сейчас подтверждает этим кивком.

— Пр-нял целую горсть дряни, а потом упал... На улице. С-редина янв-ря на дворе. И сейчас… Сейчас он живёт и здравствует, с-ка… только благодаря мне, понимаешь? Это я его тащил… я его отпаивал, и скорую вызывал... тоже я, п-нимаешь?! — Лип бьёт себя кулаком в грудь. — А знаешь… может быть, его не так уж и расп-дор-сило бы тогда, если бы он мне первому позвонил. Смекаешь? Я в полиции… В полиции его телефон смотрели…

На последних словах крупные слёзы начинают катиться из его глаз. Его трясёт; он отпускает шокированного Милковича и волочится обратно к бутылке. К тому моменту, когда Лип делает третий, ещё один большой и ещё один явно лишний глоток водки, Микки приходит в себя и забирает бутылку у него из рук. Ему непонятно, как Галлагер ещё на ногах стоит. Правда, уже не совсем стоит: скорее, полулежит на тумбе, закрыв руками лицо...

Микки продолжает прогонять в голове это «если бы он мне первому позвонил». Его душит ужасная горечь. Ещё одно открытие, блять. Чего ещё он не знает? 

Хочется закрыть уши руками и заорать, чтобы не слышать того, что Лип скажет дальше, но нельзя. Хочется уйти, но ноги будто приклеились к полу, и Микки стоит  перед братом Иена на месте и терпеливо ждёт, готовясь выслушать всё до конца.

— Да, блядь, тебе! Он тебе, сука, звонил! — горько смеётся Лип. — Тебе… А т-ты где? А ты в тюрьме, блядь…

Микки кажется, он едва держится на ногах. Перед глазами Иен в парке, замёрзший и обдолбанный, трясущимися руками набирает его номер, и он представил это себе так ярко, что его самого заколотило.

— Я… Я же не мог…

— Конечно, ты не мог, — злобно скалится Лип, снова поднимая на него пьяные глаза. — Ты ни хуя не мог тогда сделать, потому что загремел по туп-сти св-йей, пот-му что, блядь… не мог себя контр-лировать...

— Я для него это сделал! — закричал Микки. Он услышал слёзы в своём голосе, прежде чем осознал, что они на самом деле бегут у него по лицу. — Она… она всё, блядь, разрушила, у нас всё было хорошо, и... И тогда она позвонила и рассказала военным, и зачем? Он ей ничего плохого, блядь, не сделал.

Кривая ухмылка снова растягивает лицо Липа. Микки про себя отмечает, как же нелепо это выглядит рядом с мокрыми щёками, потонувшими в недельной щетине.

— Лучше бы ты её тогда пр-кончил, Микки, — признался Лип. — У меня у самого такие мысли в-зникали после того, что она сделала... Я понимаю… Вс-гда понимал, мы ведь... Мы не такие уж и разные, как ты думаешь, но есть, правда, кой-что... Ты поступаешь по най-итию... сразу же, не топя в алкоголе это... это желание, как я. Твоя сестра тоже так делает…

— Эй, а она-то тут причём?

— Она бывшую мою переехала… Специально. В основном милая девушка, но временами такая психованная, мужик, убить х-телось, л-шь бы она з-ткунлась. И ты, ты то-оже... Тоже... Идёшь и накачиваешь Сэмми и бросаешь её в гр-з-зовик, господи боже!... Чего только вы, Милковичи, не сделаете ради любви…

Микки помнит, как Мэнди чистила машину и в ответ на его закономерный вопрос ответила: «девчонку одну из школы». Он не придал этому особого значения, даже не вспоминал потом об этом никогда. Просто такие вещи были тем, что всегда делали Милковичи. С яслей им с сестрой вбивали в голову, что так и только так их семейство оставалось на плаву. Никто не связывался с Милковичами, а если кто-то и связывался, то расплачивался потом по полной программе. Поэтому они, кстати, никогда не запирали входную дверь. К ним только потенциальные самоубийцы без царя в голове полезли бы. Ну или Галлагеры —два брата-акробата, блядь. Неудивительно, почему они с Мэнди так влюбились в них. Два бесстрашных, обаятельно-прекрасных парня, у которых инстинкт самосохранения при виде кого-то из их фамилии не просто напрочь отказывал, а работал в обратную сторону.

— Такое определённо больше не повторится, — Микки сказал это и одёрнул себя: уж слишком по-детски звучало это оправдание. — В тюрьму я не вернусь ни за какие коврижки.

— А если... Сэмми вдруг объявится? Её ведь тоже скоро выпустят.

— Не знаю. Может, к копам пойду, пусть ей запрет* вынесут и отселят в Ривердейл какой-нибудь.

— Чё, исправляешься, что ли? — со смехом подкалывает Лип. В этот раз он смеётся мягче, даже с некоторым дружелюбием.

— Потихоньку, — парирует Микки, пожимая плечами.

— Хоч-шь? — Лип во второй раз протягивает ему водку, и Микки снова мотает головой, с укором поджимая губы.

— Чувак, тебе хватит...

— У тебя вообще как... — заплетающимся языком начинает Лип, словно не слыша его, — ...получается щас не пить? Ну, со всем этим... Иен, всё такое... — Не дожидаясь ответа, Лип резко переводит тему. — Сколько ты вообще не пил в т-рьме-то?

— Иногда вообще-то пил, — привирает Микки. — Есть способы достать пойло, чел. Не то что бы совсем легальные, но можно достать... Иногда.

Микки вспоминает, как он прекратил проворачивать Светланины заказы, как у него вскоре кончились деньги и как он лежал, полуголодный, на своей койке и в отчаянии проклинал весь белый свет. Спина покрывается мурашами, и он отгоняет  от себя неприятные воспоминания, переводя тему. 

— Ты не сидел, что ли? Даже по малолетке?

— Не-а... Меня пятёрки в дневнике пр-крывали.

— Ну и мудила же ты.

Лип ухмыльнулся в ответ. Они молчат какое-то время, и никто из них уже толком не понимает, что в целом представляет из себя этот разговор. 

Лип первым разряжает обстановку. Подобравшись на шаг ближе, он хлопнул Микки по плечу и опёрся на стойку рядом с ним.

— То, что я сделал тогда… в ноябре... в общем, тут н-чего личного, — говорит он. — Прост… просто хочу, чтоб у Иена всё хор-ршо было.

— То, что ты сделал в ноябре, было пиздец как тупо, — передразнивает Микки, наблюдая за тем, как Лип собирает свою растёкшуюся по стойке тушку в одну кучу и ковыляет в гостиную. — Он всё равно в конце концов узнал бы, даже если бы мы с твоей сестрой не пересеклись, — продолжает он, идя следом за Липом. — Если мы решили, что будем вместе, ты на это никак повлиять не сможешь. Ты же... Ты же понимаешь это?

Лип падает на диван и зарывается лицом в подушки.

— Ты, знач-т, х-чешь быть с ним? — неразборчиво доносится из-под Липовой пьяной головы. — После всего, что пр-йиз-шло.

— Ну, много чего произошло, и чё теперь... Не во всём же только он виноват. И кстати, это не твоё, блядь, дело, заебал, — ворчит Микки, пробираясь сквозь гору пустых бутылок на полу, чтоб выключить телевизор.

— Не моё так не моё... Пр-сто не прячь его от нас больше. Не забирай его от нас. Нам он тоже нужен. — Микки не до конца понимает смысл этих слов; когда он вообще его прятал? Забирал? Чего?

Впрочем, спорить с пьяным — всё равно что воду в ступе толочь, да и мелочи всё это. Разойтись хотя бы на такой ноте.

Уходя, Микки услышал из гостиной громкий всхлип.

— Всё нормально?

— А-атличн-м. — издаёт Лип, стаскивая со спинки дивана покрывало и заворачиваясь в него. — Оставь меня в покое уже...

Микки не нужно повторять дважды.

<center>***</center>

it's just a little thing

buried in the other things

burning away from inside

would you stay with me tonight?</b>

there's a quiet dream

i'm not supposed to think

eating away at my mind

could you be with me tonight?</b>

♫♪ jimmy eat world - littlething ♫ ♪  ♫   ♪ 

Саус Уоллес — улица разбитых фонарей, как и большинство других улиц на Южной стороне. Впрочем, дома Микки экономил на электричестве так же жёстко, как чикагское ЖКХ на трущобах, так что ему не привыкать передвигаться в темноте. К тому же, не так уж и плохо, что фонарей нет: если посмотреть на небо и прищуриться, то можно увидеть звёзды. Нет, не то что бы Микки Милкович часто любовался звёздами. Просто в памятных местах, как правило, всегда хочется смотреть на небо; просто это та улица, где он, девятнадцатилетний, пьяный и до одури счастливый, раскрывал свою душу нараспашку и орал припев любимой на двоих песни. 

Именно здесь его исстрадавшееся сердце заново научилось радоваться,  и именно здесь, в привычных ебенях, звёзды всегда будут ярче, чем где-либо ещё. 

А Саус Уоллес удивительно тих сегодня, для пятничного-то вечера. Из одного дома, правда, доносятся смех и крики, но вообще снаружи, если окинуть взглядом горизонт — никого, кроме него самого. 

Поправка: кроме него самого и Иена Галлагера.

Рыжий сидел на крыльце, в том же самом месте, где он сидел тогда, когда Микки прибежал к нему по первому звонку. В руках — сигарета, у ног — кипа каких-то бумаг вперемешку с книгами и тетрадями. Галлагер курит и сосредоточенно изучает небо. Проходит несколько секунд, прежде чем он замечает, что Микки стоит прямо за забором и смотрит на него.

Когда они встречаются взглядом, сердце у Микки начинает отсчитывать удары в бешеном темпе. Он попытался сглотнуть, но не смог — во рту пересохло.

Ты не сможешь ничего не сделать. Я не сломлен.

— Привет, — просто говорит он.

— Привет, — отвечает Иен. — Присядешь?

Микки кивает, ватной походкой проходит к Иену и садится рядом. Близко садится, гораздо ближе, чем нужно. Он оправдывается сам перед собой, мол, это только потому, что холодно.

На самом деле его просто пиздец как тянет к Иену. 

Ему хорошо, и волнительно, и страшно; огонь разгорается у него в груди, когда он чувствует тёплое галлагерское плечо рядом, и ему страсть как хочется придвинуться ещё ближе. 

Слиться с ним в одно целое, чтобы огонь поглотил их двоих окончательно.

— К тебе пошёл сначала, — неуверенно начинает Микки. — С братцем твоим свиделся.

— Бля, — выдохнул Иен, нахмурившись. Глубоко затянувшись, он передаёт сигарету Микки, который без колебаний её принимает. — Извини, что так всё. Я думал, Дебс сказала тебе, что я вернулся сюда.

— Не-а, она, бля, как партизан об лёд, как рыба на допросе. Своих не сдаёт, — усмехнулся Микки и передал сигарету обратно, залипая на то, как пальцы Иена, легко касаясь его пальцев, как бы случайно задерживаются на них. 

— А ты, значит, пытал её? — Щурится Иен. — Если хочешь что-то узнать, просто спроси у меня, Мик.

Миллион вопросов вертится у Микки на языке после того, что Лип сказал ему, но он молчит. Не время.

— Брат у тебя пиздец бухает.

— Блять, — пробормотал Иен, затушив окурок. — Сказал тебе чё?

— Ага, дерьмо всякое.

— Слушай, он по пьяни много всего может сказать, ты не вникай, — убеждает его Иен. — Он конкретно против тебя ничего не имеет. Просто он наши отношения никогда не воспринимал как что-то серьёзное. Наверное, наукой не объясняются, — слабо улыбнувшись, Иен прикрыл глаза. — Он до сих пор не понимает, как это всё было между нами.

— И как это всё было? — мягко усмехнулся Микки.

Иен поворачивается к нему и легонько пихает плечом. На его губах играет лёгкая смущённая улыбка.

— Ты помнишь ведь. Хорошего было больше, чем плохого, мы… Мы любили друг друга и старались это всё сохранить, просто… Просто мы были дети ещё тогда, а всё пошло-поехало пиздой, и было слишком тяжело, чтобы…

«Мы любили друг друга». У Микки дыхание спёрло. Его всегда беспокоило то, что Иен никогда не признавался ему прямым текстом, когда они были вместе. Глупо зацикливаться на таком, да и это скорее его вина, что он никогда не слышал от Галлагера этих слов — сам же угрожал, что втащит ему, если тот начнёт муси-пуси втирать. К тому же, чувства Иена к нему всегда были очевидны, так что Микки знал это ещё задолго то того, когда был способен признать свои. Не важно, как усердно Галлагер пытался скрыть их: Микки видел. По глазам, по снисходительной улыбке и мягкому подтруниванию, когда Микки огрызался и грубил рыжему. По тому, как Иен касался его рук сейчас, когда передавал сигарету.

Мы любили друг друга. Слова будто пробуждают в нём вторую жизнь. Сердцу становится тесно в груди; неизвестно откуда появляется тонна энергии, и он не знает, куда её направить. Было бы неплохо, если бы Иен дал ему ещё одну сигарету. Нужно что-то сделать со своими пальцами, которые он теребит и заламывает и этим выдаёт себя с головой.

— Всё нормально?

Когда Микки повернулся к нему, Иен вдруг оказался слишком близко — можно было даже посчитать бледные веснушки на его носу. Микки начинает нервно постукивать ногой по ступеньке. Ему страшно, ему неловко, ему страшно неловко, и хочется вскочить и убежать, но он продолжает сидеть, и, наверное, не зря, потому что в следующую секунду Иен Галлагер осторожно кладёт свою ладонь ему на колено.

Мозг просто выключается.

Он забывает абсолютно обо всём. Драки, ссоры, таблетки — ему уже всё равно, что там между ними пошло не так несколько лет назад, и что между ними до сих пор не так — он об этом уже не думает. Он вообще не думает, подаваясь вперёд и впиваясь губами в лицо рыжего.

А губы у Иена такие же мягкие и тёплые, как и много лет назад. Единственная проблема — они не двигаются. Вообще-то, как только Микки очнулся от своего внезапного порыва, он почувствовал, что Иен напрягся. Микки отстранился и резко отскочил на другую сторону лестницы.

Выражение лица у Иена — абсолютно нечитаемое. Единственное, что показывает, что Иен вообще заметил этот поцелуй — глаза чуть круглее стали.

— Бля, сорян, я…

— Тс-с, хэ-эй, всё хорошо, — шепчет Иен, всё ещё недоумённо моргая. Привстав со ступеньки, он придвигается к нему. — Я... Я просто не ожидал…

Медленно, будто опасаясь спугнуть, Иен протягивает руку к его лицу и гладит по щеке. Другой рукой он так же аккуратно обнимает его за плечи. 

— Вот так...

Их носы и лбы соприкасаются, и они ласкаются, как голуби, несколько секунд, и дышат прерывисто, и смотрят друг другу в глаза.

— Так нормально?

Это мизерное расстояние между ними сводит с ума в разы круче, чем стекло в комнате для свиданий. Жалкие секунды остаются до того, как Микки срыву сократит это расстояние. Они целуются с жаром, заново изучая друг друга. Иен посасывает ему нижнюю губу, и Микки срывает крышу; он обнимает рыжего за талию, другой рукой поглаживая его бедро. Увлёкшись, Микки прижался к Галлагеру ещё ближе, с внешней стороны бедра перейдя на внутреннюю. Иен моментально среагировал на это — задышал вдруг слишком часто и язык запихнул слишком глубоко ему в рот, и Микки начинает тихо стонать, заходится, заводится…

— Хэй, мальчики.

«Мальчики» шарахнулись друг от друга со скоростью звука, чуть не слетев со ступенек. Милкович схватился за перила и приготовился уже принять боевую стойку, как вдруг различил в темноте старшую сестру Иена. Та стояла перед ними с то ли смущённой, то ли ошеломлённой улыбкой. Наверное, Микки следовало бы поздороваться, вместо того чтобы глазеть на неё как придурок, но он не в состоянии даже отдышаться, не говоря уже о том, чтобы сказать что-то адекватное.

— Э… Хэй, Фи, — лицо Иена залилось краской, Микки заметил это даже в темноте. — Эм, извини, мы тут…

— Нет-нет, что ты, — быстро прощебетала Фиона, улыбнувшись ещё шире. — Кто только ни целовался на этих ступеньках. Не хотела мешать, но дверь со двора сломана, так что…

— Оу, бля, точно, — говорит Иен, встав на ноги и повернувшись боком, чтобы дать сестре пройти. — Я завтра починю.

— Не к спеху, — отвечает Фиона и, вынув руки из карманов, начинает подниматься по лестнице. К удивлению Микки, она притормаживает рядом с ним и в дружелюбном жесте сжимает его плечо.

— Рада снова тебя видеть, — и Микки не находит подходящих слов в ответ, только кивает.

— Вы бы зашли, чё тут-то. Холодно же, жопы переморозите себе. Я щас всё равно спать, так что добрая половина дома — в вашем распоряжении, — с этими словами она улыбнулась им в последний раз и закрыла за собой входную дверь.

Иен снова садится на лестницу.

— Извини за это, — смущённо начинает он. — Я забыл, что она должна была скоро прийти.

— Ёбаные Галлагеры, вас, блин, слишком много, — смущённо пробормотал Микки. — Ещё сиги есть у тя, рыжий лобок?

— Конечно, есть у меня ещё сиги, — поддразнил Иен, достав из кармана пачку и протянув её Микки. Микки взял сигарету в зубы, и рыжий, близко наклонившись, прикурил ему.

— Поделишься.

— Ладн, — проговорил Микки, затягиваясь.

— Ну, э… Так что это было?

— Что это было что?

— Поцелуи твои, мудила, — смеётся Иен. — Чё это внезапно на тебя нашло?

— Ну хз, — отвечает Микки, пожимая плечами. — Я просто… я знаю, что я не был особо разговорчив на темы такие, когда мы были вместе. Типа, что я думаю, что чувствую. Тебе самому приходилось догадываться и всё такое. Не хочу, чтобы снова так было. Иногда я всё ещё тебя ненавижу, но это не важно… по сравнению со всем остальным. Просто хотел показать тебе, о чём я сейчас думаю, знаешь, типа, между нами. Чего хочу.

— Оу.

И всё, дальше Галлагер молчит. Молчит, смотрит перед собой в темноту и сигарету передаёт туда-обратно.

— Ты мне ничего сказать не хочешь, мужик? — Микки уже начал волноваться и накручивать себя, раздумывая над тем, что бы значило это молчание. — Совсем ничего?

— Блять, сорян, — вздрогнул Иен с неловкой улыбкой. — Я просто не знаю, что сказать…

— Да конечно, блядь, не знает он, — с нервным хохотом передразнил его Микки. — Ты всегда только и делал, что о чувствах своих втирал. Каждый день всё выкладывал начисто, что думаешь.

— Я только по сравнению с тобой казался открытым, Мик, — смеётся Иен, пихая Микки в плечо. — Не лучше тебя, на самом деле. Моя семья подтвердит.

— Отлично, — нетерпеливо проворчал Микки. — Как насчёт начать с того, есть ли у тебя парень?

— Что? Нет… Нет у меня парня. Ты думал, я с кем-то встречаюсь?

Микки остаётся только надеяться, что чувство облегчения, свалившее в секунду все камни с его жалкой души, не так заметно отразилось на его лице.

— Ладно... Нет, ну, я не знаю. Просто Игги говорил, что у тебя вроде был…

— Господи, Лип, сучара, — бормочет Иен. — Вечно за язык, блядь, кто-то тянет.

Они помолчали. Иен затягивался и, видимо, собирался с мыслями.

— У меня был парень какое-то время, но мы расстались перед самым Днём благодарения. Просто опять хуйню начал загонять.

— А тогда… Вы ещё были вместе тогда? Ну, когда ты в последний раз приходил, с Евом?

На кой ты это спрашиваешь, долбоёб? Это не так уж и важно сейчас, но Микки ничего не может поделать с воспоминаниями о том, как улыбнулся ему Иен, когда он спонтанно пригласил его поужинать. Ему интересно, правильно ли он понял тогда эту улыбку? Посмеялся ли он тогда над его наивностью, или же был искренне рад этому предложению?

Иен снова молчит, кусая нижнюю губу, и Микки по этому жесту уже знал ответ прежде, чем он заговорил.

— Ну, типа да, — подтвердил он. — Прости, что не сказал, я... Я должен был сказать, так? Я просто… Я не думал, что ты захочешь об этом говорить. Мы на ножах были тогда уже, всё шло к концу. Я храню твои письма у себя в столе… В квартире у себя, там. Он их нашёл. Подумал, что это были любовные письма и взбесился.

— Серьёзно? Те самые письма? Я там вроде в основном на недержание своих сокамерников жаловался…

— О да, тот старый дристотник Дэнни, помню-помню. Действительно, романтика так и прёт.

Микки не смог сдержать смех. В письмах, возможно, не было никаких сопливых нежностей и признаний в вечной любви, но там было что-то такое большее; что-то, что читалось между строк. Парни, которых трахал Иен всё это время, для Микки по определению гандоны, ебланы и вообще отсталые, но этому нужно отдать должное — кем-кем, а отсталым он точно не был.

— Он из-за этого тебя кинул?

— Я его кинул. Он сделал кое-что, что мне очень не понравилось.

И опять замолчал.

— Прояснил, называется.

Иен вздохнул и провёл руками по лицу.

— Блять, просто это так тупо. Даже вспоминать стыдно.

— Давай, чё ты.

— Ладно, — простонал Иен, облокачиваясь на коленки. — В общем, он студент, учится на факультете искусств.

— Да? И сколько лет этому студенту с факультета искусств?

— Ой, бля, всё, молчи.

Микки усмехается и легонько пихает рыжего коленкой.

— Ну восемнадцать хотя бы есть?

— Конечно, есть, боже. Дальше, блин, слушай.

Микки похохатывает в ответ.

— Он нарисовал меня… Как бы, он много меня рисовал вообще. Скулы, типа, нравились мои. В общем, так: очередной рисунок. Представь себе: всё чёрно-белое, а что-то одно в цвете, ну, стиль такой, короче, знаешь?

Микки кивнул, и Иен продолжил:

— Так вот, вскоре после того, как я ему сказал про биполярку, этот ебанатик приглашает меня на выставку. Сказал, картина его выиграла там какое-то место. Ну, я пришёл, а там висит это, блядь. Моя рожа крупным планом в цвете, вообще весь разноцветный, — только мозги чёрные.

— …Пиздец.

— И там ещё, знаешь, в мозгах были руки с длинными острыми ногтями и перекошенные человеческие лица. Сказал, что это типа эстетика болезни такая и что я ни хуя в искусстве не понимаю. Как будто он, блядь, понимает, о чём говорит. Как будто у него вообще было право об этом говорить. Даже меня не спросил, просто повесил там, а люди ходили и видели, и… Бля, он даже не понял, почему я взбесился.

Микки тут же вспомнил дыры в стенах и Марка, который проводил по ним руками и беззастенчиво ржал, когда смеяться было не над чем.

— Мне жаль, Иен.

— Да нормально всё. Я, наверное, тогда вспылил сильно и переборщил...

— Ничё ты не переборщил.

Иен взглянул на Микки и чуть-чуть улыбнулся. Взяв его за рукав, он потянул его к себе. Тот сразу же понял намёк и подвинулся к нему, прижимаясь плечом к его груди.

— Я боюсь опять всё проебать.

— Мы не мы, если ничего не проебём, — хохотнул Микки, положив голову Галлагеру на плечо.

— Это точно, — улыбнулся Иен в ответ. — Может, сначала просто зависнем где-нибудь? Чтобы, знаешь, выяснить получше, что там у нас. Ну, нравлюсь я тебе ещё или уже нет.

Микки фыркнул в ответ на это. Конечно, сука, уже не нравишься. Кто вообще к нравящемуся мужику целоваться полезет?

— Ну, так что думаешь?

— Типа свидание?

— Да, типа свидание.

Микки смотрит на дорогу и в мельчайших деталях вспоминает, как военные тащили Иена на тротуар и заталкивали на заднее сиденье машины; как Иен кричал, пытаясь зацепиться за бессменную сетчатую ограду, и как ему удалось на секунду сжать его пальцы в последний раз. Вспоминает, как Сэмми стояла на крыльце и ухмылялась, и как они с Фионой стояли на улице в полной растерянности ещё минут десять после того, как Иена увезли. А они ведь хотели сходить на свидание тогда. Всё было так хорошо, а потом — р-раз! — разошлась пизда родная, зашивайте, блядь, как умеете.

Сэмми теперь нет, военные Иена не ищут, отец — в тюрьме. Кольца на безымянном пальце у Микки тоже нет. Ничего и не мешает им теперь.

Теперь всё только от них самих зависит.

— Да хули нет-то, давай. Вот только попробуй мне цветочки или ещё какую-нибудь милую пидорскую хуйню принести — сразу уебу.

Иен счастливо засмеялся.

— Я серьёзно, Галлагер.

— Без цветочков, понял.

После длинной паузы, парочки переглядок и смущённых улыбок Иен снова заговорил.

— Мне многое нужно тебе сказать, Мик.

— Я знаю. Не обязательно сейчас ведь.

— Да, — прошептал Иен, слабо улыбнувшись. —  Хочешь, зайдём?

— Не, смотри, сколько звёзд тут. Реально видно отсюда…

Микки боковым зрением уловил, что Иен поднял голову.

— Ого, и правда, — выдохнул он. — Хочешь поболтать о вечном под звёздами?

— Пшёл в жопу, Иен, — засмеялся Микки. — Давай просто посидим тут ещё немного, ладно?

— Конечно, хорошо. — Иен мягко сжал его плечо. — Сколько захочешь, Мик.