Часы отбивают десять раз, когда, всего пару минут спустя, раздается негромкий стук в дверь. Маркус удивленно приподнимает брови, смотрит на еще светлое небо, едва избавившееся от солнца, и откладывает книгу. В принципе, причин затягивать с визитом он не видит, — Карл, утомленный за день, отправился в постель еще полчаса назад, а присутствие света… возможно, не так важно, как он предполагал ранее. Маркус открывает дверь и не может сдержать короткой улыбки: Лео выглядит даже более напряженно, чем за ужином, и обнимает себя, крепко обхватив плечи побелевшими пальцами. Скрывает их дрожь, должно быть.

— Привет, — его голос звучит тихо и надтреснуто, и неподдельное страдание, ощущаемое в нем, заставляет Маркуса судорожно втянуть воздух, сдерживая порыв прижать худощавое, лживо хрупкое тело к стене.

— Привет, — отвечает он, приглашающе распахивая дверь шире.

Лео входит и, не глядя по сторонам, направляется в ванную комнату, — целеустремленно, привычно. Маркус сглатывает подступившую слюну, прикрывая глаза на мгновение, собираясь с силами. С терпением. Он закрывает дверь на замок и, как только из душевой раздается шум воды, подходит к сейфу. Разгребая мелочи, скопившиеся в нем за месяц, Маркус судорожно составляет план сегодняшнего вечера. Конечно, он начал еще днем, когда Лео только пришел домой и заикнулся о ночевке, но даже сейчас Маркус, помня, как коротка бывает ночь, все никак не может определиться.

Все тело приятно ноет в ожидании удовольствия, и пальцы нетерпеливо подрагивают. Маркус захлопывает дверцу сейфа, — слишком громко, за что тут же укоряет себя, — и замирает, прижимая к себе деревянную шкатулку. Он неуверенно шагает к креслу, оглядывается, принимая окончательное решение, и, наконец-то, садится.

Когда Лео выходит из душа, ничто не говорит о нервном возбуждении Маркуса, — он расслабленно скользит пустым взглядом по строкам вновь взятой книги, улыбается уголками губ и мягко поглаживает шкатулку, стоящую на подлокотнике. Лениво подняв взгляд на визитера, он нарочито медленно тянется за закладкой, закладывает ее между страниц, погладив мимолетно обложку, и выпрямляется, выжидающе рассматривая Лео. Вода капает с его волос на грудь и горло, выглядывающие из-за ворота слабо запахнутого халата, скользит по бледной коже, очерчивая дорожками грудные мышцы. Маркус до боли прикусывает кончик языка, отрезвляя себя прежде, чем слетает показное спокойствие, им поддерживаемое. Лео, впрочем, не замечает его усилий: все его внимание приковано к пальцам Маркуса, скользящим по дереву. Он опускается на колени так быстро, что становится неясно: сделал он это осознанно, или его ноги просто подогнулись по привычке или от предвкушения. Лео ползет вперед медленно, как будто через силу, и прячет глаза за выпрямившейся от воды челкой.

Когда их разделяет всего полшага, Маркус откидывается на спинку и приглашающе раздвигает колени. Губы Лео дрожат, складываясь в полуулыбку. Он садится между ног Маркуса и на секунду прижимается к нему, трется щекой о внутреннюю сторону бедра, прежде чем тонкие пальцы проворно обхватывают ремень его джинсов. Маркус смотрит, как ловко Лео избавляется от преград на своем пути, и с трудом сдерживается от возбужденного рычания, уже зарождающегося в его горле. Эрекция, к сожалению, не так подконтрольна: едва молния разошлась, давно твердый член, почти не нуждаясь в помощи, выскальзывает из мягкой ткани. Лео смеется беззвучно и подается вперед, касаясь губами головки в коротком поцелуе. Маркус не стонет, его лицо не меняет своего выражения, но от этого прикосновения сердце замирает, а пальцы ног судорожно поджимаются. Лео скользит ниже, теплым дыханием посылая волны мурашек по телу, влажно лижет член Маркуса, проведя языком дорожку от основания до самого кончика, и подается вперед, насаживаясь сразу на половину длины, так, что головка утыкается в мягкое небо. Маркус хрипло выдыхает, зарывается пальцами во влажные волосы, не перехватывая контроль, — пока что, — но поощряя. Лео приподнимает язык, прижимая член к небу сильнее, и, с силой сжав губы, толкается головой вперед. Он двигается невыносимо медленно, но прежде, чем Маркус успевает взять все в свои руки, прохладные пальцы обхватывают мошонку, мягко и дразняще перекатывая яйца в ладони, разглаживая кожу легкими прикосновениями, — и он млеет. Запрокинув голову, он жмурится от удовольствия, но тут же распахивает глаза и опускает взгляд вниз, с жадностью следя за ускоряющимися движениями. Закудрявившиеся пряди прилипли ко лбу Лео, уже не скрывая расфокусированных, опьяненных глаз. Маркус перехватывает его взгляд и щурится, скалясь в ухмылке, сжимает пальцы на его голове, вызывая болезненный стон, вибрацией окутывающий скрытый во рту член.

Он с силой поднимает голову Лео и резко насаживает ее обратно, задавая новый, более резкий темп движениям, — и Лео послушно следует его желанию, тихо постанывая, когда головка добирается до гланд. Он приподнимается над коленями Маркуса, выгибаясь, распрямляя и расслабляя горло для лучшего проникновения. Его пальцы мягкими движениями оглаживают основание члена, непрерывно кружат, надавливают и массируют, пока Маркус вбивается глубже. От напряжения дрожат бедра, а на фоне интенсивности ощущений в паху, все остальное тело кажется Маркусу онемевшим, бесчувственным, неважным, — и из его горла вырывается хрип, — вибрирующий и низкий, еще не рычание, но близко. Он дергает бедрами вверх, ломая устоявшийся ритм. Тело, резко лишившееся накопленного напряжения, расслабляется, а Лео вскидывает взгляд, просительно приподнимая брови. Маркус выпутывает пальцы из его волос и, едва уловимой лаской проведя костяшками пальцев по щеке, позволяет отстраниться.

Лео довольно вздыхает, разминая шею; его язык мелькает между губ, смачивая пересохший, покрасневший от раздражения рот, а кадык непрерывно двигается, избавляясь от спермы в горле.

Маркус переводит дыхание и хлопает себя по колену. Лео, как будто только этого и ждал, — забирается на него, утыкаясь носом в ухо, опаляя шею горячим дыханием, и вытягивает ноги, наверняка жмурясь от наслаждения и боли в затекших мышцах. Он обхватывает Маркуса за плечи, удерживаясь от падения, и тот хмыкает, подхватывая его под спиной и под коленями, — прижимает к себе, позволяя найти более удобную позу.

Шкатулка, только чудом не уроненная на пол, торжественно вручается Лео, и сквозь полуприкрытые веки, Маркус с улыбкой наблюдет за плавными, отточенными движениями; за тем, как жадно и трепетно Лео пересыпает кристаллы красного льда в трубку, как дрожат его пальцы, поднося ее ко рту, и как искажается наслаждением лицо после затяжки.

Маркус хотел бы видеть это чаще, — хотел бы, чтобы Лео приходил к нему не только, когда кончались деньги на новую дозу, хотел бы…

Маркус многого хотел. Но они были братьями, — пусть их и родили разные женщины, пусть и выросли они в разных семьях. Маркус слишком хорошо помнит ту ненависть, что вспыхнула между ними в первую встречу, и он понимает, что если для него эта ненависть переросла в нечто, чему он не хочет даже подыскивать названия, то для Лео она так и осталась жить внутри. Это было видно невооруженным взглядом: по раздраженному шипению на любую попытку сблизиться, по бесконечным спорам даже в бессмысленных мелочах, по темному, злому взгляду, сверлящему спину.

Когда-то Маркус готов был смириться и уйти, окончательно разорвать болезненную связь, но Лео… сама судьба отдала его Маркусу: голым, беспомощным, с туго затянутым ошейником зависимости на горле.

Он никогда не спрашивает, откуда Маркус берет лед. Поначалу, — в первые разы, — удивленно вскидывал брови, глядя на почти прозрачные от чистоты кристаллы, без мутной взвеси и трещин, присущей товарам с улицы, но со временем привык. Со временем, Лео оценил качество наркотика: научился растягивать удовольствие, дразня Маркуса неприкрытым наслаждением, стал приходить за ним гораздо чаще. Карл был счастлив видеть своего сына не чурающимся отчего дома и семейных бесед, настолько, что не задавал вопросов о внезапных переменах, принимая происходящее как должное.

Молчание давно стало их визитной карточкой.

Норт не молчала, — поначалу она пыталась выяснить и кому достаются заказанные Маркусом дозы, и почему он о них просит так редко. Даже грозилась прекратить поставки одно время, но так и не выполнила эту угрозу. Маркус молчал — ему было стыдно говорить о созданной им ситуации, о его изменах ей. Он видел в ее взгляде каждый раз, когда, после визита Лео, отказывал ей в совместных ночах, что она знает, но все равно боялся признаться вслух.

Маркус искренне не понимает, почему она все еще терпит его. Почему не уходит к кому-то, кто сможет дать ей то, чего она заслуживает. Он не хочет думать об этом, — но думает раз за разом, гадая, сколько любви в ее действиях, а сколько комплексов, оставшихся после работы в борделе.

Маркусу действительно стоит научиться ценить ее верность.

Иногда — он действительно хочет любить ее.

Маркус снова вплетает пальцы в волосы Лео, поворачивая голову, и предупреждающе прикусывает мочку его уха. Он отдохнул достаточно, и возбуждение вновь окутывает жаром, — от тяжести тела на коленях, от вида того, как обхватывают темный мундштук ярко-красные губы, — а желания ждать не находится. Лео глубоко затягивается. Он запрокидывает голову, выдыхая розовый дым, открывая горло, — и Маркус впивается зубами в бледную шею, до боли, до синяка прикусывая кожу. Лео дрожит в его руках, прогибается, едва не теряя равновесие, и раскрывает рот в беззвучном стоне. Маркус распахивает полы халата и сжимает его полувставший член и поджатую мошонку, ограничивая их шириной своей ладони. Он вытаскивает ремень из петель пояса, и Лео, заметив это, сглатывает, судорожно вздыхая. Погасив трубку, и убрав ее обратно в шкатулку, он подается вперед, подставляя шею под импровизированный ошейник. Маркус затягивает его, — фиксирует пряжку в давно пробитой для этого дыре, — и наматывает свободный конец на запястье, дергая Лео на себя. Тот теряет равновесие и, извернувшись, падает Маркусу на грудь. Его пьяные глаза влажно блестят, отражая свет из окна, — жадно, призывно, — а руки забираются под футболку. Маркус недовольно шипит, когда легкие царапающие прикосновения чувством щекотки проходятся по его бокам, и натягивает поводок сильнее. Он предупреждающе сжимает горло Лео в ладони, — и чужие руки тут же испаряются.

Маркус отталкивает его, кивает в сторону кровати, и поднимается сам: достать необходимое. Когда он оборачивается, Лео уже лежит, укутавшись в покрывало, голый, — халат небрежным комком валяется на полу, — и поглаживает себя сквозь тонкую ткань. Он сжимает свободный конец ремня в зубах, готовый отдать его по первому зову, и Маркус вынужден сделать глубокий вдох, чтобы не сорваться раньше времени. Он подходит, — быстро, решительно, — и почти падает на Лео, между его разведенных ног, едва успев подставить ладони, чтобы не навалиться всем телом. Жар, исходящий даже через преграду, кружит голову, подстегивая к действию.

Маркус начинает двигаться, тереться бедрами о твердый член Лео, скрытый увлажнившейся тканью.

— Голос, — негромко приказывает он, склонившись над алым ухом, выглядывающим сквозь темные пряди.

Лео всхлипывает. Очертив языком ушную раковину, Маркус отстраняется, и двигается быстрее, жестче, всем телом вжимая Лео в матрац; он заводит его руки над головой и фиксирует их в запястьях. Лео дрожит под ним, отвечая на каждое движение, стонет, — с каждой секундой все громче. Маркус зажмуривается от удовольствия и, мягко прикусывая опухшие губы, целует его.

Второй оргазм проходит легче, уже не вытесняя удовольствием все мысли. Маркус глухо рычит в поцелуй, чувствуя, как сводит от напряжения бедра, и толкается еще раз, жалея, что простыня мешает ему кончить на Лео. Зарываясь пальцами во влажные волосы, Маркус приподнимается, чтобы убрать осточертевший кусок ткани, обхватывает ладонью горячий твердый член. Уже не сдерживаемый, Лео обнимает его за шею, выгибается под прикосновениями и скулит от желания. Маркус отстраняется, вырывается из кольца рук и бьет его по щеке раскрытой ладонью, — легко, даже не вполсилы, но Лео хватает и этого, чтобы на его глаза навернулись слезы. И он, уже не сдерживаясь, стонет в голос, подаваясь бедрами навстречу грубым движениям. Маркус поднимается и прижимает его коленом к кровати, сжимает член сильнее, до боли, предупреждая, — и Лео хнычет, раскрывая ноги шире, все телом прося о большем. Маркус тянется за пером.

Лео смеется сквозь слезы и выгибается, когда легким прикосновением Маркус оглаживает внутреннюю сторону его бедер. Его яйца поджимаются, а член дергается, увлажняясь. Кончик пера скользит по нежной коже между мошонкой и анусом, стряхивает капельки пота, путается в тонких волосках. Маркус поднимается выше, выписывает абстрактные узоры на животе, каждый раз подбираясь почти вплотную к члену, — но не касаясь его. Хриплое дыхание Лео прерывается, звучит почти болезненно. Он пытается двигаться, но колено Маркуса все еще удерживает его на месте, и Лео хнычет, бормочет что-то невнятно себе под нос, мотая головой. Маркус наблюдает: за его лицом, за тем, как изламываются брови в умоляющем выражении, как кривятся губы, изгибаясь в капризном недовольстве. Свет луны, свет города, бьющие в окно позволяют ему увидеть достаточно, чтобы волна жара зарождалась внутри желанием узнать, на что еще это лицо способно.

Маркус отбрасывает перо и, прежде, чем Лео заметит это, с силой проводит ногтями по его груди. Сжимает торчащие соски между пальцев, оттягивает их, вызывая болезненные стоны. Маркус тянется за поцелуем, одной рукой натягивая поводок, а другой — прижимая их члены друг к другу. Лео стонет ему в губы, выгибается навстречу, освобожденный от удерживающего колена, пытается ускорить темп. Чем сильнее он выгибается, тем больнее ремень сдавливает ему горло, мешая дышать, и Маркус улыбается от его метаний между двумя инстинктами.

Он кончает первым. Отпускает ремень и тянется к белесым каплям на груди Лео, собирает пальцами, и подносит к приоткрытому рту. Лео вылизывает их, постанывая от ускорившейся дрочки, и дрожит всем телом. Его глаза широко распахиваются, а с губ слетает удивленный крик, когда Маркус спускается ниже и заглатывает головку. Вскидывается, когда язык щекочет уздечку, и хнычет, совершенно беззащитно. Он обмякает, уже не сопротивляясь ничему, что Маркус может сделать, — и кончает.

Маркус хмурится, глядя на пустые глаза, направленные в потолок, и качает головой, стирая с висков дорожки слез. Губы Лео застыли, искривившись в болезненной гримасе, пока он сам приходит в себя после оргазма, — первого, возможно, за очень долгое время. Он не замечает, как Маркус обтирает их простыней и влажными салфетками, не видит новой дозы льда, привычно лежащей на тумбочке, но по-настоящему беспокоиться Маркус начинает, когда застает его спящим, выйдя из душа.

Лео никогда не оставался с ним. Никогда.

Маркус садится рядом и долго, — до самого рассвета, — смотрит на мерно поднимающуюся грудь, на ссадины, оставленные не им, и на темные синяки под глазами, еще не понимая, но — чувствуя, что что-то изменилось.

И, — впервые в жизни, — Маркус хочет не молчать, а выяснить: что именно.