Лео вздрогнул, когда холодная кожа плетки коснулась его плеча, скользнула ниже – вдоль позвоночника, – оставляя за собой фантомную дорожку, которая, казалось, заставляла кожу гореть. Резкий свист резанул слух, и бедро обожгло болью. Тело содрогнулось, в инстинктивной попытке избежать ее, но бежать было некуда: обвитое веревками, тело Лео было крепко зафиксировано в одном положении, так, что невозможно было даже пошевелить пальцами. Он застонал – запоздало, когда первая боль ушла и на месте удара противно запекло. Тихий смешок прямо над ухом заставил его дернуться от неожиданности, но Лео усилием воли усмирил свое тело. Жаль, что с тяжело бьющимся в груди сердцем проделать то же не удалось.

Прикосновение мягких губ к его горлу – ласковое и нежное – заставило запрокинуть голову еще сильнее, до боли в шее, до рези от охватывающих ее веревок. Оно заскользило дальше: прохладный влажный язык проследил линию артерии, очертил выступающий кадык, заставляя Лео невольно сглотнуть от ощущений. Зубы впились в кожу, оттягивали ее, пока она не натянулась настолько, что сама вырвалась из плена рта. И снова – немного ниже; новый укус, гораздо сильнее предыдущего, заставил Лео всхлипнуть на грани слышимости. Боль смешивалась с облегчением, и от этого коктейля уже кружилась голова, а в ушах непрерывно шумело.

Лео тяжело выдохнул застоявшийся в груди воздух, невольно подался вперед, подставляясь под жестокие укусы – и щеку обожгло резкой болью, голова мотнулась в сторону. Он подавил обиженный стон – знал, что был виноват сам. Он не имел права действовать. Сердце заходилось в груди, неритмичными глухими ударами, казалось, хотело выбить весь воздух из его легких. Мягкая и холодная ладонь коснулась щеки, посылая волны облегчения и блаженства, и Лео не сдержал стона – благодарного, просящего. Но он знал, что это бесполезно, и сегодня его слово ничего не значило. Пытка продлится ровно столько, сколько захочет его мучитель.

Лео уже и не помнил, когда все так изменилось. Пять, семь лет назад? Когда была пройдена та точка невозврата; где простое увлечение переросло в зависимость? Когда перестало быть зазорным умолять о снисхождении, целовать чужие ноги, делать все, что прикажут?

Но он точно знал, когда все началось. В тот день отец не отвечал на звонки – снова, – утопил себя в алкоголе или, быть может, просто уснул, так и не доползя до кровати – Лео не знал. Просто придя в тот день, с целью единственной – убедиться, что старик жив, он застал в доме чужака. Андроид встретил его с редкой для своего брата холодностью, смотрел так, как не смотрела на него даже мать, и фактически вышвырнул из дома. Лео тогда почти возненавидел его… и это, как ему казалось, было взаимно.

Отец выныривал из депрессии, постепенно приходил в себя после многолетнего запоя, но Лео даже не видел этого. Как и в первый день, андроид просто не давал ему пройти внутрь, выпроваживая под надуманными и иногда откровенно идиотскими предлогами – тогда Лео думал, что машина издевается над ним. Со временем он просто перестал приходить. И без того натянутые отношения с отцом окончательно разладились, и тем обиднее было видеть благодарность Карла чертовому андроиду – ведь, да, тот помог ему выкарабкаться в последний год, но, черт возьми, Лео тоже был рядом. Раньше – был. Хотя, Карл, должно быть, и не помнил этого – тяжело сохранить отравленные алкоголем воспоминания.

Не сказать, что для Лео когда-либо имело значение чужое признание – он привык к собственной ненужности – но раздражал сам факт того, что месяцы, проведенные у чужой постели, в комнате, пропахшей тяжелым сладковатым перегаром и едкой кислой желчью, были напрасной тратой времени. Что семья, о которой он мечтал, досталась другому – андроиду, который не нуждался в ней вовсе. И лелеемые мысли о награде оказались пустышкой, обернулись против него самого, а те жертвы, которые он принес этой мечте, были зря.

И до того не самый популярный, Лео оказался аутсайдером среди сверстников – никто не хотел иметь дело с замкнутым, пропахшим алкоголем и болезнью, парнем. Он стал тогда объектом травли: запирания в шкафчике, избиения, вещи, раскиданные по всему двору…

Сглотнув подступивший к горлу комок, Лео слепо повел головой. Тревожащие воспоминания переполняли разум, и рядом не было никого, кто мог бы отогнать их. Вокруг него сгустилась тишина, давящая пустота опустилась на плечи, а сердце в груди сбилось с ритма: неужели это все? Лео рвано выдохнул, чувствуя, как намокает повязка на его глазах, и задрожал от навалившегося одиночества. Тяжелые темные мысли проникали в его разум, медленно выползая из глубин подсознания ощущением подступающей к горлу желчи. Лео начал раскачиваться на месте – влево, вправо, влево, вправо – надеясь болью от натягивающихся веревок заглушить отсутствие ощущений.

Легкие, почти бесшумные шаги разорвали тишину, и спустя всего секунду крепкие руки обхватили его, сжимая в объятиях. Лео всхлипнул от облегчения, и прижался лбом к прохладному плечу. Мягкие губы мягко коснулись его скрытого под повязкой виска.

– Я напугал тебя, – шепот на грани слышимости проникал в самое сердце, заставляя тело дрожать. – Тише…

Лео расслаблялся под ласковыми поглаживаниями, почти улыбался мысли о том, что несколько секунд страха стоили этой – такой редкой для них – ласки. Он выгнул спину, игнорируя привычную боль от натянувшихся веревок, подставляясь под прикосновения. Но, стоило ему сделать это, как они исчезли. Грудь сдавило разочарованием, и, судорожно вдохнув тяжелый воздух, Лео медленно вернулся в исходную позицию.  

Сейчас, когда эмоции улеглись, проснулось любопытство: зачем его бросили? Лео понимал, что скоро узнает это, и от этой неизвестности, от возникшего чувства интриги, внутри него все сжималось от предвкушения.

Касание плетки вернулось – мягкие кожаные полоски рассыпались по его спине, легко скользя вниз и вверх, посылая сонмы мурашек. Первый удар не застиг его врасплох: легкий и предупреждающий, он почти не причинял боли, но обещал ее. Лео рвано вздохнул, замирая в ожидании. Но секунды шли, а нового удара все не следовало, хотя он чувствовал тяжелый взгляд на себе, ощущал, как сгущается в комнате воздух. Лео понадобилось всего несколько секунд промедления, чтобы понять.

Он разлепил пересохшие от волнения губы, облизнул их, чувствуя терпкий привкус смазки, и выдохнул на грани слышимости:

– Пожалуйста.

Наказания не последовало, и, осмелев правильностью своей догадки, он повторил громче. Снова и снова он умолял о продолжении, оглядываясь туда, где должен был находиться его…

– Пожалуйста, Маркус.

Оглушительный звук удара расколол мир на части, заставляя его осыпаться осколками. Лео громко застонал, не в силах сдержаться – Маркус не жалел сил. Удары один за другим посыпались на его спину, грудь, бедра и плечи, вызывая эйфорию – феерию ощущений из вспышек боли и облегчения, и невыносимого жара. Повязка на глазах уже потяжелела от слез, а горло разрывалось от крика.

Лео захрипел, когда новый удар выбил из него весь воздух, почувствовал, как судорожно сжимаются легкие, не в силах вдохнуть, и задрожал всем телом. Рука сжала его горло, заставляя выпрямиться, и на спину обрушился сильный удар раскрытой ладонью. Тугой узел в легких распустился, и воздух вновь наполнил их, вызывая головокружение. Тело насквозь прошило болью и наслаждением. Так, наверное, должен ощущаться первый вдох – когда покинувший утробу матери младенец впервые пробует этот мир на вкус.

И, подобно младенцу, Лео закричал, – захрипел, разрывая горло и окончательно срывая голос. Он непрерывно дрожал и, не в силах удержаться, накренился; не упал лишь благодаря рукам, твердо удерживающим его прямо.

Глухой звук ударившейся об пол плетки едва достиг его сознания, но постепенно утихающая боль лучше прочего сказала о конце экзекуции. Лео тяжело дышал, пытаясь унять сердце, которое, казалось, вот-вот разорвет от того, как сильно и часто оно билось в груди. Но прежде, чем он успел сделать это, прежде, чем эхо пережитой боли покинуло его тело, горячие капли упали на плечи. Из горла вырвался скулеж – хриплый и такой же обжигающий, как они, – и Лео содрогнулся от переизбытка ощущений. Воск стекал по его спине, по груди, заставлял тело сжиматься в судорогах. Едва обретший равновесие мир снова взорвался.

Но, по крайней мере, теперь причина ухода Маркуса стала очевидна.

Лео дрожал уже непрерывно, от малейшего движения воздуха вокруг. Кровь бурным потоком бежала по венам, распаляя его, как будто усиливая контраст между прохладой комнаты и жаром прикосновений. Лео уже не мог контролировать себя – тело предало его, отдалось ощущениям, вымывая сознание. Из уголка губ стекала тонкая струйка слюны, но он не мог исправить даже этого – больше ничто не было подчинено его воле. И Лео отпустил себя, позволяя разуму провалиться в бездну чувств.

Как когда-то – годы назад – когда усиленные наркотиками ненависть и обида заставляли его вновь и вновь возвращаться в отчий дом. Не ради Карла, не ради него самого, но только для того, чтобы иметь возможность снова выплеснуть свою злость.

Лео всхлипнул, когда прохладные ладони обхватили его лицо, и приоткрыл губы. Маркус на вкус напоминал разжеванную жвачку, – такой же пресный и резиновый, синтетический. Лео любил этот вкус, наслаждался контрастом, возникающим между ними. Любил его поцелуи – неизменно глубокие, немного болезненные, заставляющие раскрываться сильнее, чем что-либо иное. Маркус – он знал – любил их тоже, возможно, потому, что только так мог получить настоящее удовольствие, или из-за того, каким податливым в его руках становился Лео. Сейчас это не имело значения.

Одна из ладоней скользнула ниже, вдоль тела, и Лео застонал в поцелуй, когда пальцы обхватили напряженный сосок, сжимая его. Веревка, охватывающая грудь, натянулась, царапая кожу. Лео склонил голову, отвечая на поцелуй еще яростнее, балансируя на грани дозволенного. Он почувствовал, как дрогнули уголки губ Маркуса, – и его рука поощряюще погладила Лео по груди, прежде чем продолжить свой путь. Кончиками пальцев очертив изгибы тела, лаская чувствительную после порки кожу, она замерла в считанных сантиметрах от истекающей смазкой головки его члена. Лео застонал в поцелуй, а по телу разлилось тяжелое, вязкое предвкушение.

Он инстинктивно подался ближе, когда пальцы Маркуса решительно обхватили член, единственным прикосновением доводя до исступления. Чуть влажные от его же слюны, они ласково огладили ствол, скользнули под уздечку, мягко сжали напряженную мошонку. Лео уже не мог стонать – только хрипеть от интенсивности ощущений, всеми силами удерживаясь от того, чтобы разорвать поцелуй.

Он так долго балансировал на грани, что хватило лишь пары движений, когда кольцо, мешающее кончить, упало на пол. Лео едва не потерял сознание от мощи прошившего оргазма, почти упал на пол, не в силах удержать равновесие, пока тело безвольно металось от судорог. Руки Маркуса подхватили его, прижали к себе, позволяя переждать в безопасности этот срыв – и лишь когда мышцы бессильно обмякли, осторожно опустили его на пол.

Повязка соскользнула с глаз, но он не спешил открывать их. Он ждал чего-то, сам не зная что, но – дождался, когда губы Маркуса коснулись его щек, слизывая все еще катящиеся крупные капли слез. Лео неумело улыбнулся и чуть повернул голову, приоткрывая рот, безмолвно прося о новом поцелуе.

Он получил то, о чем просил.

Лео не смог бы сказать определенно – стал ли день, когда все изменилось, для него проклятием или благословением. Его бесконечные нападки должны были вылиться во что-то – и это случилось, когда Маркус впервые ударил его. Ошеломление в чужих глазах вызвало в нем радость и торжество настолько сильные, что они затмили даже боль. Лео смеялся, когда взбешенный андроид – сломанный, нарушивший собственную программу – осыпал его ударами, успевал даже насмехаться над ним в коротких промежутках между ударами. Привычная с детства боль его не беспокоила, значение имело лишь то, что он победил в этом противостоянии; он заставил Маркуса чувствовать.

Тогда – и сейчас – это торжество мешалось с кипящим в крови льдом, принося наслаждение и удовлетворение: казалось, впервые поступки Лео имели последствия. Он никогда в жизни не чувствовал себя настолько живым. И возвращаясь вновь и вновь за этим чувством, Лео, сам того не заметив, увяз – оно оказалось наркотиком сильнее всех, что он когда-либо пробовал. И когда впервые он, тяжело дышащий после драки, ослепленный подаренной эйфорией свободой, захотел большего…

Маркус ответил и проиграл окончательно.