Однажды Маркус проснулся… и пока самый близкий человек умирал в его объятиях, — крик и слезы были единственной реакцией, на которую хватило сил. Он дорого заплатил за свое пробуждение, и чувство потери въелось в его разум, навечно отпечатавшись в сердце самой первой, самой главной эмоцией его новой жизни. Его личность — непривычная и неуютная, — кричала от боли, но никто не слышал, никто просто не мог услышать этот крик. И Маркус смирился.
Тяжелые гулкие шаги раздаются за спиной, преследуют его с неотвратимостью рока вот уже три квартала. Маркус хрипит, а не дышит, его легкое повреждено, и мир символично погряз в багряном цвете опасности. Удар повредил не только дыхательные пути, сама жизнь вытекает из него мелкими каплями тириума, пропитывая футболку напротив сердца. В горле зарождается смех: больной, истерический, отчаянный. Маркусу осталось жить так мало. Он закрывает глаза, воскрешая в памяти лица и голоса друзей, андроидов Иерихона, всех, кого он подвел.
Всех, чьи тела лежат безжизненными кучами пластика и псевдо-органики на оставшейся далеко позади площади.
Он поднимается на ноги, скалясь от всепоглощающего горя, от чувства вины, что сжимает сердце даже больнее, и идет дальше. Старается ступать как можно тише, прячется в тенях, чтобы солдаты не заметили его до того, как он заметит их. Маркус отключает дыхание, отключает систему безопасности, — все, что лишь мешает ему, поглощая драгоценную энергию, которой и так в нем почти не осталось. В его ноге — пуля, скрипучей вибрацией пронизывающая все его тело при каждом шаге, она застряла между мышцами и пластиком, и каждое движение перемещает ее вверх и вниз, прижимая к кости. Сцепив зубы, Маркус терпит: ему осталось совсем немного.
Короткие команды эхом разносятся на оставленном позади перекрестке, и шаги разделяются, как разделяются солдаты на тройки, желая проверить все улицы. Маркус ликует, потешается над глупостью людей, самовольно упростивших ему задачу, — ведь пока остальные будут бежать на звуки борьбы, он успеет убить тех, кто преследует его. Окрыленный этим знанием, он почти бежит вперед, позабыв и о пуле, свербящим эхом отдающейся в ушах, и об усталости, с каждой секундой пленяющей тело фантомным холодом.
Маркус падает на колени у заграждения, выставленного людьми, рядом с раскрытым оружейным ящиком. Ткань его штанов тяжелеет и вязнет в остывшей черно-бурой каше из грязного снега и крови тех, кто стоял здесь получасом ранее. Они были глупы, они были беспечны, — двое из них даже не сопротивлялись, пока нож с силой скользил по горлу, вскрывая мясо и артерии. Они умерли так послушно и быстро, смотрели с робким удивлением, пока ткани их формы пропитывались свежей кровью. В их мертвых глазах не осталось ни ужаса, ни боли, — ни одного из тех чувств, что застыли на искаженных в маске смерти лицах Иерихонцев. И Маркус, разозленный легкостью их ухода, сделал все, чтобы последний солдат на посту искупил их безболезненную гибель.
Мысль об этом разгорается внутри воспоминанием о криках боли и туманит разум наслаждением. В уши вгрызается ломающийся, дробящийся звук его хриплого смеха, и Маркус склоняет голову, зарываясь пальцами в кровавый снег. Он отомстит за гибель каждого, за всю боль их народа он заставит страдать этих людей, чьи шаги уже слышны на другом краю улицы. Маркус замолкает, зажимая окровавленной ладонью рот; его вторая рука обхватывает холодный ребристый металл гранаты.
Он ждет.
Однажды Маркус проснулся… в горе трупов своих друзей, окруженный багряным миром, испачканный в пурпурной крови тех, кто доверился ему. Он дорого заплатил за свое пробуждение, ослепленный чувством потери невыносимо и безжалостно разрывающим грудь. Рыдая, как младенец, он полз прочь, опустошенный и униженный, не смея оглянуться на тела друзей, с немым укором провожающих его спину. Он кричал от горя, разрывающего душу, и на его крик пришел солдат: один из тех, что был оставлен добивать раненых. Его бурая кровь окрасила стены переулка, смешалась с розовым снегом под ногами, добавляя новых оттенков в опасный багряный мир. И Маркус восстал.