в этом году осень ранняя — и пустые улицы, усыпанные сухими ржавыми листьями, немного похожи на кладбище.

юнги врёт, насмешливо улыбаясь, что проспал эвакуацию, чтобы не говорить, что на вертолёт спасателей его просто не взяли. человека перед ним, шепчущего молитву, забрали, даже с его дурацким чемоданом в цветочек; а юнги оказался лишним. рядом люди цеплялись за спасателей в оранжевых жилетах с ядовито-зелёной эмблемой биохазард, умоляя взять их на борт, — военные толкали их подальше с вертолётных площадок. все они своим криком и плачем сливались в общий тревожный похоронный гул, и юнги казалось тогда, что от этого безысходного белого шума он сойдёт с ума раньше, чем сдохнет от заражения.

им, конечно, обещают, что будут ещё вертолёты — не сейчас, позже — и за ними обязательно вернутся. когда юнги толкают в спину, поторапливая освободить площадку для взлёта, ему становится так смешно — что в это вообще кто-то верит.

смешно, что в какой-то момент он и сам в это поверил.

когда юнги возвращается домой, обнаруживает, что в спешке даже не закрыл квартиру.

телевизор работает круглые сутки — больше для фона, чтобы не оставаться в тишине и не слушать сигналы тревоги по радио. не то чтобы от телика была какая-нибудь новостная польза — информация, растекшаяся по телеграм-каналам со скоростью ртути, просочилась на тв только день на четвёртый — просто потому что скрывать что-либо было уже невозможно. помнит, как обменивался шутками и скринами новостных подписок с соседом по лестничной клетке в густом от глухих форточек сигаретном дыму. сосед смешно шаркал стёртыми тапками и гоготал прокуренным горлом — да это же пранк, юнги, кто в это вообще верит? просто накручивают подписчиков, — вторил ему юнги, улыбаясь как-то криво и совсем неправдоподобно, вдавливая окурок в бок жестяной банки и прячась в стенах своей квартиры.

когда затянувшаяся шутка рассыпалась в неприглядную реальность, было уже слишком поздно.

под тарелку вечернего рамена юнги смотрел новости — какой канал не щелкни, везде одно и то же: не паникуйте, всё под контролем. если не выглядывать на улицу, где царит хаос, этому можно даже поверить — как и тому, что утечка биологического оружия локализована, устранена и антидот-лекарство будет в ближайшие дни выдаваться всем желающим. юнги смотрел в лица людей, попавших случайно в новостные репортажи, — беспристрастный объектив телевизионной камеры транслировал застывшую на их лицах гримасу смертельного ужаса.

именно тогда он понял, что им, выражаясь буквально, пиздец. возможно, только их городу. может, только их стране. независимо от очага заражения, именно им — их кособокой девятиэтажке, сыпящейся бетонной крошкой от времени и разрухи, пиздец. и ему, и соседу с банкой из-под нескафе, вырезанной под пепельницу, и аджумме на два этажа ниже, и подросткам, облюбовавшим лифтовую для того, чтобы нюхать там клей, — всем.

в какой-то момент сюрреалистичный ядовитый сироп успокаивающей лжи ему встаёт поперёк горла — он выключает телевизор из розетки.

у юнги не много вещей, все влезают в небольшой рюкзак: пара футболок, фонарик, нож, старая верёвка и паспорт. в своей безразмерной толстовке он больше похож на подростка-наркомана, чем на двадцативосьмилетнего мужчину. он спрашивает себя — может, если бы он выглядел опрятнее и конформнее, его бы взяли на тот дурацкий вертолёт? может, если бы его забрали, у него был бы шанс добраться до инчхона целым и невредимым и по воде убраться из кореи к чёрту, если ещё не закрыт порт?

вопросы риторические, но он почему-то продолжает себе их задавать. с его патологической неспособностью не то что просить помощи — принять её — он бы остался дома в четырёх стенах, пережидая конец знакомого ему мира, запертый ото всех — но не от своих гнилых мыслей. он бы остался —

но всё равно приходит в убежище.

раньше адреса передавали в новостях, потом — за увеличением их числа — просто расклеили объявлениями по центральному району тэгу.

возможно, он уже отравлен отсутствием веры, но он единственный в убежище, кто не надеется, что их кто-то отсюда заберёт.

они все такие разные — как детальки из несовпадающих паззлов; кто-то остался по собственным убеждениям, кому-то просто было скучно. кто-то всегда мечтал поиграть в апокалипсис, не наигравшись в детстве в войнушку.

кого-то не пустили из-за того, что он должен был остаться помогать оставшимся в живых, — и это, наверное, самое худшее — потому что спасать попросту некого.

юнги кажется, что это просто нечестно — что тэхён, действующий хирург, со всеми своими привилегиями и заслугами перед человечеством, по законам военного времени застрял в этой дыре с ними всеми. нечестно — что что-то настолько красивое — как тэхён — должно мараться в грязи без надежды на будущее. просто нечестно — что у юнги перехватывает дыхание каждый раз, когда они обмениваются парой пустых фраз.

если бы можно было пропустить тот вертолёт трижды, но дать шанс тэхёну улететь — юнги согласился бы, не раздумывая.

почему-то это его пугает даже больше, чем всё происходящее.

⎖ ⎖ ⎖

тот выпуск новостей, который они смотрели все вместе, нервной толпой напряженно пялясь в крохотный рябящий телевизор, и после которого наступила эфирная тишина, уже не бравировал репликами про зомби-апокалипсис, не обещал всем спасения и не показывал мощь военной техники, стоящей у границ карантинных зон. девушка-диктор, худая, тоненькая, посмотрела в последний раз прямо в камеру, не отрываясь, и дрожащим голосом произнесла:

да поможет нам бог.

юнги не верит в бога; но если он поможет этой девушке — лучше бы он существовал. судя по её бледному, измождённому лицу, контрастирующему с пунцовыми щеками и тёмными провалами глаз, ей осталось недолго.

это начинается как обычная простуда: температура под сорок, слабость, апатия. всего за несколько дней ты худеешь, как будто выскользая из своего тела, превращаешься в скелет, обтянутый костями, и когда в глазах гаснет огонь жизни, заражение забирает своё окончательно — оно будто использует тело, словно сосуд с энергией, и выбрасывает его сразу же, как только допьёт до дна. использует твой скелет, чтобы возродиться в деформированное уродливое нечто, способное только убивать. кто-то называл эти ожившие трупы зомби, кто-то пытался провести параллели с оборотническим превращением, и все наверняка были неправы.

в принципе, даже правота не имеет никакого значения: она никак не помогает выжить.

когда в очередной раз за ужином (в столовой душно и воняет сыростью, не разгоняемой вентиляцией) кто-то снова поднимает тему с эвакуацией и транспортировкой в ближайший опорный пункт военных, юнги не выдерживает. кажется, ещё чуть-чуть и его стошнило бы прямо в ланч-бокс от этого лицемерного оптимизма, как будто только он, блядь, понимает, что выхода нет, и деваться некуда, и если им так хочется, то они могут прямо сейчас сшить из старых одеял транспарант sos и выбежать с ним на поверхность, как в 28 дней спустя —

но они не в ёбаном кино, и хэппиэндов для них никто не придумал.

юнги сворачивается в узел на своей койке, только по звуку чужих осторожных шагов понимая, что забыл закрыть дверь.

— зачем ты пошёл за мной?

тэхён садится рядом с согнутыми в коленях ногами юнги, обеспокоенно вглядываясь, как будто он болен. от этого взгляда в юнги поднимается глухое зудящее бешенство — с ним всё в порядке, что же такого в том, что он не может закрыть глаза на очевидные проёбы чужого супер-оптимистичного плана?

— всё нормально?

— вполне, — юнги вроде даже не врёт, у него действительно всё здорово. даже в том, что всю жизнь был одиноким, есть свои плюсы — ему не о ком скучать и не по кому скорбеть. чужое горе доносится до его защитного эмоционального панциря лишь слабым эхом.

— мне кажется, ты не особо веришь, что мы отсюда выберемся?

— а есть куда?

юнги садится на койке, сгоняя с неё тэхёна и заставляя того пересесть напротив. он надеялся своей грубостью прогнать его к чёртовой матери, но вместо этого он вынужден смотреть на его грустное красивое лицо.

— юнги, — просто говорит тэхён, подразумевая, наверное, «заткни пасть», но не озвучивая вслух. у него глаза влажные и грустные, и юнги становится немного стыдно, но ещё больше хочется наконец образумить хотя бы одного человека в этом ёбаном цирке, поэтому он не останавливается:

— что юнги? ты думаешь, что на эвакуационные вертолёты и корабли не попало ни одного заражённого? в этом адском месиве не упустили ни одного человека с симптомами болезни? боже, это просто смешно. если попал хотя бы один носитель — им всем пиздец, ты понимаешь? куда мы пойдём? что, если и вне карантина некуда уже бежать?

— юнги, — повторяет тэхён, и его голос ломается в всхлип. он задирает голову, глубоко, жадно вдыхая, — и на юнги обрушивается стыд — ему стоило замолчать. не стоило вообще открывать свой рот, потому что как бы тэхён ни старался на полувдохе поймать свои слёзы, они всё равно вытекают из широко открытых глаз, как только он моргает. юнги не помнит, чтобы он кому-то позволял видеть себя таким, — статус единственного медика обязывает — и это единственный человек, которому здесь на юнги не похуй, — и он заставил его плакать. что за уёбище.

стыд смешивается с острой тягучей тоской — по чему именно, даже не понимает.

тэхён моргает ещё раз, вода на его щеках блестит в тусклом свете. юнги не говорит ничего — боится сломать.

— юнги, послушай, — говорит тэхён после долгой паузы и пары десятков размеренных вдохов и выдохов — он их явно считает, — от того, что я понимаю это так же, как и ты, ничего не меняется. юнги смотрит прямо на него — а тэхён отворачивается и продолжает говорить, смотря куда-то в стену, резким движением ладони стирая слёзы с лица. — ты бы считал смертельно больному пациенту оставшиеся ему дни? хватило бы духу напоминать каждые полчаса о том, что он умрёт? надежда — всё, что есть у этих людей, юнги, — его голос стихает почти до шёпота. — если у тебя её нет, не отбирай этого у остальных.

юнги кажется, что после этих слов он его ударит, но тэхён просто поворачивается к нему, красивый даже с алыми заплаканными глазами, и внутри у юнги что-то ломается — он ловит своё дыхание на вдохе, сокращает между ними расстояние и обнимает непослушными руками, чувствуя, как тэхён несмело обнимает его в ответ, ладонями замирая под лопатками. он очень тихо, почти безмолвно плачет — юнги с тоской думает, что тэхён привык не доставлять никому проблем, и, не решаясь ничего сказать, гладит по спине, баюкая в объятиях, пока тэхён не успокаивается окончательно.

— спасибо, — одними губами произносит тэхён, улыбаясь даже блестящими мокрыми глазами, и юнги не может не улыбнуться в ответ:

— спасибо тебе.

юнги в уме складывает, что должен тэхёну как минимум одно извинение.

⎖ ⎖ ⎖

если спросить тэхёна о сокджине, он ответит что-нибудь нейтральное, как положено коллеге.

раз в три дня, ровно в полдень, проводится общая вакцинация. технически — как объясняет тэхён — это просто двойная доза иммуномодулятора, одна из вариаций интерферона. в теории, как им объясняет сокджин, военный врач, начальник убежища и тупая сука во совместительству (если вы спросите юнги), при условии сильного иммунитета организм, даже будучи носителем вируса, способен выработать нужные антитела, достаточные, чтобы ему противостоять.

юнги кажется забавным, что он сам, возможно, давно заразился, и живёт сейчас только силой вкалываемого лекарства —

и предпочитает не поднимать вслух тему «а что делать, если лекарство кончится?»

ещё более забавным кажется то, какой железной волей он обладает, чтобы не съездить по красивой джиновой роже — за враньё про опорный пункт, с которым он якобы держит связь и куда якобы они все вскоре отправятся — но всё равно не удерживается от ядовитой ухмылки, когда джин прижимает пистолет с ампулой к его предплечью.

он почти уверен, что, спроси он про лекарство и его запасы, сокджин ни секунды не колеблясь ответил бы, что на тот момент, когда оно закончится, они уже все будут в безопасности и обколотые антидотом.

так врать — это не просто скилл, это искусство.

он отворачивается от укола вбок — смотрит на тэхёна, стоящего поодаль и ободряюще ему улыбающегося, — когда юнги отворачивается, он ловит на себе подозрительный взгляд джина и спешно гасит отражение улыбки на своём лице.

⎖ ⎖ ⎖

тэхён не особо любит рассказывать о жизни «до» — особенно о своей работе. юнги уверен, что-то, что он единожды застал, как джин заставляет тэхёна рассказывать, не означает, что этого не происходило, когда он этого не видел. тэхён отделывается коротким:

— да, в клинику привозили первых заражённых. и поверьте, вы не хотите, чтобы я об этом рассказывал.

сокджин и из мёртвого вынет душу, если потребуется, — а потому наверняка не отстал от тэхёна, пока тот не рассказал лично ему все неприглядные медицинские детали. именно поэтому юнги никогда не спрашивает — просто чтобы тэхёну не пришлось переживать всё снова.

тэхён напоминает ему подснежники — достаточно сильные, чтобы пробиться сквозь снег, но нежные и мягкие, когда касаешься белых лепестков.

если б мог, юнги спрятал бы тэхёна в своих ладонях от всего окружающего мира.

⎖ ⎖ ⎖

по вечерам в столовой крутят комедии 90-х — у одного парня была с собой целая коллекция на dvd.

из всех вещей он предпочёл спастись именно с ней, а не с нормальной одеждой, поэтому юнги всегда видел его в одной и той же застиранной футболке. они с тэхёном пропускают киносеанс, закрываясь в боксе, который юнги делит с морячком из инчхона, застрявшем в увольнительной вдали от спасительной воды. тэхён приносит кофе (ему выдают немного в компенсацию за неоплачиваемую работу дежурным врачом) и по одной сигарете — каждый раз разной, как будто неприкосновенный запас составлялся из остатков на табачной фабрике. они курят медленно, не разговаривая, чтобы не тратить драгоценные секунды, выдыхая дым в сторону вентиляционной решётки. она крутит лопастями так лениво, что даже спустя полчаса в боксе всё ещё будет стоять густой дымный туман.

он думал, что морячок сдаст его за курение, но тот только подмигнул ему — «у нас на траулере в нижних каютах вообще топор можно было вешать, так что я чувствую себя как дома».

юнги улыбается в ответ.

у него не было такой яркой жизни, чтобы о ней можно было горько сожалеть, и оттого почему-то ещё больнее смотреть на тех, кто её действительно лишился.

⎖ ⎖ ⎖

в кривой симулятор фоллаута получается играть ещё недели три — за это время юнги перестаёт психовать каждый раз, как слышит что-то про эвакуацию к военным, и учится заново радоваться тому, что он остался жив.

возможно, поэтому он записывается в вылазки за припасами.

бесконечно прятаться всё равно невозможно — ни еда, ни лекарства не бесконечные.

ровно как нет возможности перевезти всех людей из убежища сразу (это дежурная фраза, с которой сокджин отправляет нахуй всех любопытных, заебывающих его по пять раз в день одной и той же фразой «а когда?»). конечно, сокджин разумно не поднимает тему ресурсов вслух — потому что волны паники их крошечный социум не переживёт и самоуничтожится ещё до того, как до них дойдёт заражение.

таких же как он, добровольцев, немного — если кто и мечтал поиграть в леона кеннеди в реальной жизни, быстро передумал, когда узнал, что вакцинация не защитит от заражения при прямом укусе и попадании вируса в кровь.

не то чтобы он не доверял сокджину — но всё равно переспрашивает у тэхёна. тот пытается объяснить сложные биохимические штуки практически на пальцах, как для пятиклассника.

— ещё раз, юнги. вирус — возможно! — передаётся респираторно. мы не знаем точно, как долго он живёт в воздухе.

— то есть если зомбарь на меня чихнёт…

— юнги! — хмурится тэхён.

— шучу. и молчу.

— так вот. если вирус действительно не выживает дольше нескольких наносекунд — возможно, его клетки разрушаются при взаимодействии с кислородом — ты заразишься, только если тебя глубоко и тщательно укусят.

юнги еле сдерживает улыбку от этого «тщательно», представляя себе вампирский укус на полшеи.

— а царапины?

— в теории, опять же, наш иммунитет на этом недо_интерфероне крепок, как сталь, и тоже справится. и царапина соприкасается с воздухом по всей поверхности — это тоже поможет.

— то есть, получается, если никого из нас не укусят, мы все можем остаться живы?

— в теории — да, даже если перестать поддерживать иммунитет так, как это делают сейчас. выработанных организмом антител будет достаточно, чтобы противостоять. — тэхён рассказывает об этом так просто, размахивая рукой с зажатым в ней бутербродом, как будто вещает про утренний выпуск погоды.

— и в теории, даже если закончится лекарство, никто из нас не мутирует в чудовище?

— угу.

— за последние пять минут слово «теория» звучало раз сто, — скепсис юнги написан на его лице — он выглядит таким хмурым и задумчивым, что тэхён невольно улыбается.

— никакой доказательной базы, прости.

они сидят в тишине, доедая ланч, юнги обрабатывает полученную информацию — как ни крути, он бы всё равно согласился. ему вид убежища и его металлические стены вперемешку с бетоном, выкрашенным по-больничному в белый и зелёный, уже опротивел до тошноты.

— это твои т_, — юнги спотыкается на слове. — теории?

тэхён грустно улыбается.

— не совсем.

— просто для общего сведения — сокджину я не доверяю.

— будем считать, что я нахожу его теорию довольно правдоподобной. ну и надеюсь, что врачебная этика не позволила бы ему обманывать единственного доступного ему медика в радиусе десятков километров, — тэхён улыбается шире, но глаза его остаются печально темны. — так что, если ты доверяешь мне, тебе придётся доверять и ему.

юнги тяжело игнорировать этот взгляд — ему снова становится стыдно, что он, как неразумный упрямый ребёнок, раз за разом поднимает тему их выживания, хоть и понимая, что тэхёна уже, наверное, заебало повторять ему одни и те же истины по стопятому кругу.

тэхён аккуратно, почти неощутимо, сжимает его пальцы в своих.

— мне бесполезно отговаривать тебя во всём этом участвовать, да?

— разве не ты мне сейчас полчаса объяснял, что всё будет хорошо?

— это другое.

почему «другое» — тэхён не продолжает, а юнги не спрашивает и продолжает так, будто не слышал ничего:

— конечно бесполезно. я засиделся взаперти.

юнги очень старается звучать уверенно и круто, но, когда он подкуривает поданную тэхёном сигарету, его руки дрожат.

⎖ ⎖ ⎖

для юнги нет особенной разницы — наградная ли это прогулка или поисковая операция — если десерт игл под курткой уютно греет тяжестью металла.

последний раз юнги видел тэгу таким пустым только в дни эвакуации — если не считать бегущих куда-то людей, подгоняемых страхом. тогда в той пустоте было больше хаоса, смешанного с ужасом и гарью дыма горящих машин, а сейчас эта тишина мёртвая. едва ли ни единственный звук вокруг него — его собственные шаги и шорох сухих листьев под ногами.

алгоритм очень простой: добраться из точки, а в точку б (поискать точку б, если координаты неточны), забрать всё, что найдёшь на месте, и вернуться обратно, действуя при этом как можно тише. стрелять — только при угрозе жизни. скопления зомби — обходить. в случае нахождения других выживших — в беседы не вступать и в убежище не приводить.

и ни в коем случае не давать себя укусить.

с укусом — не возвращаться.

⎖ ⎖ ⎖

всё идёт не так.

в дешёвом сценарии их ненаписанной драмы должно быть всё по-другому, но счёт невернувшихся доходит до четырёх человек, и тэхён снова ломается, тихо плача в плечо юнги, цепляясь за его спину дрожащими пальцами. юнги ждёт, что он скажет что-нибудь, попросит остаться, попросит отказаться от вылазок, и даже ждёт этого — как будто ему физически необходимо, чтобы тэхён материально озвучил, что он ему нужен, — но тот не говорит ничего.

пятый невозвратный — его сосед по боксу, и юнги, как в коматозе, собирает его вещи в коробку. перед глазами стоит радостная улыбка никогда не унывавшего человека. юнги не помнит его грустным или отчаявшимся и не знает, как много тому пришлось оставить, — тот никогда не рассказывал —

и его тошнит от того, насколько ужасно просто — перестать существовать.

(в глубине души он надеется, что морячок наткнулся на стаю зомби и его разодрали на части прежде, чем он познал отвратительную суть превращения в чудовище, — потому что он не заслужил быть запертым в теле монстра. не заслужил, чтобы его широкая улыбка превратилась в звериный оскал. у этой вселенной должна же быть какая-то справедливость, правда?)

юнги так подавлен, что у него нет сил радоваться, что тэхён решает съехать из своего одиночного люкс-бокса к нему.

тот забирает с собой два лишних одеяла, маленький, почти бутафорский вентилятор, портсигар утянутых вне внимания сокджина сигарет, две бутылки вина и три — соджу. юнги отказывается выйти ужинать и очень удивляется, когда тэхён приносит им еды на двоих (участливо посматривая на юнги, словно тот рассыпется на части от малейшего прикосновения или лишнего звука).

соджу лежал тут так долго, что на полустёртой этикетке почти ничего не разобрать. за время консервации он набрался горечи и оттого будто искусственно добрал в крепости — или просто спиртное, падая на полузадушенную, неозвученную истерику, действует в несколько раз сильнее.

его ведёт от выпитого — в голове мелькают глупые идеи попробовать спиздить аккумулятор и поколдовать над ним, чтобы зарядить сотовый, — посмотреть, что там во внешнем мире; и эти глупые идеи сменяются ещё более глупыми — когда он смотрит сквозь клубы сигаретного дыма на тэхёна, сосредоточенного трогающего длинную серёжку в правом ухе, будто поправляя её. юнги тянется к ней пальцами и пропускает момент, когда тэхён переводит взгляд на него в упор, —

вынести это даже трезвому нет сил.

юнги будто бы сопротивлялся сам себе, находил миллион причин, почему скучает по тэхёну и почему он рад его видеть, — и ни одной не связанной с чувствами, потому что нет ничего отвратительнее, чем влюбиться во время конца света, он же в конце концов не в сериале про ходячих мертвецов —

и за этими оправданиями он не заметил, как оказался в этой точке пространственно-временного континуума, запертый в дымном тумане, с обнажённым, кровоточащим нутром — невозможно дотронуться, не запачкавшись по локоть в крови.

и тэхён, целуя его несмело и осторожно, словно пробуя, можно ли, забирает у юнги гораздо большее, чем просто пьяный поцелуй. юнги инстинктивно упирается руками в плечи, как будто пытается оттолкнуть; но, зная, что не сможет, сдаётся — ладонями расслабленными скользит по линии плеч вверх, цепляя их на шее тэхёна в замок. это капитуляция — то, как мягко губы скользят по его губам, оставляя спиртовой вкус выпитого соджу; то, как нежно тэхён зарывается рукой в его волосы и касается ладонью его скулы, как будто юнги — ценное сокровище, которое стоит того, чтобы с ним обходились —

т а к.

в боксе мало места — их колени перекрещены, юнги даже не нужно вставать, чтобы тянуться за поцелуем снова и снова. спиртовое марево соджу размазывает время — ему кажется, что проходит несколько часов, прежде чем он слышит настойчивый стук во внешнюю металлическую обшивку двери — и за ней голос сокджина, приглушённый и раздражённый.

они отрываются друг от друга — тэхён совсем близко — юнги чувствует его прерывистое дыхание на своём лице — он улыбается хитро и прикладывает палец к своим губам и затем к губам юнги, встаёт, едва не запинаясь о чужие ноги, — его ведёт от выпитого — наклоняется на секунду, чтобы оставить на скуле юнги смазанный влажный поцелуй, открывает дверь и, грациозно покачиваясь, даёт сокджину себя увести. юнги смотрит на закрывающуюся дверь, и нереальность происходящего накрывает с новой силой — у него нет ни крохи энергии, чтобы сопротивляться опьянению — и он падает на спину, укладывается поудобнее на койку; закуривает лёжа, выпуская дым в потолок, идущий цветными размазанными пятнами, и глупо улыбается.

глупо и очень счастливо.

тэхёна нет несколько часов или несколько минут — юнги успевает задремать под мерное гудение маленького вентилятора и потерять счёт времени. от тэхёна, дрожащими руками накрывающего ладони юнги, остро пахнет медицинским спиртом и смертью — запах этот будит мгновенно. юнги торопится поймать его в объятия раньше, чем тот упадёт в них сам.

— тэхён…

— молчи, — тэхён затыкает его кусачим поцелуем. — молчи.

у него и раньше сдавали нервы — он и раньше позволял юнги видеть себя разбитым; но сейчас он не начинает плакать — только вздрагивает плечами, как от судороги, — и юнги прижимает его к себе крепче, не говоря ни слова.

юнги отказывается засыпать раньше, чем уложит тэхёна спать, но всё равно вырубается первым, крепко сжимая тэхёнову ладонь, соединяя их через крохотное расстояние между койками.

когда он просыпается — снова без понятия, который час — он обнаруживает тэхёна сжавшимся в узел в подобии анабиоза, не моргая смотрящего куда-то в стену за спиной юнги. чтобы разжать его из защитной пружины, в которую превратилось тело от спазма всех мышц, юнги приходится обнять его, ложась сверху — опираясь на локоть, и накрывая собой, как панцирем. он выдыхает тэхёну в шею и невесомо целует — и только тогда тэхён немного оживает, будто вбирая вместе с вдохом в себя жизнь и выдыхая напряжение.

они засыпают, крепко сцепившись друг с другом, — юнги позволяет себе закрыть глаза, только когда слышит под собой ровное сонное дыхание, заторможенно думая, что, возможно, он нравится тэхёну, потому что никогда не задаёт вопросов.

⎖ ⎖ ⎖

никто не говорит юнги «спасибо» за его вылазки — кроме, разве что, тэхёна — но ему это и не нужно.

он принимает это за неожиданно открывшееся желание кому-то помочь, пока не разбирает его на составляющие — чтобы обнаружить в сердцевине не альтруизм, а потаённое желание быть нужным, причастным и — немного эгоистично — незаменимым. юнги пару раз натыкался на толпу голодно уркающих зомби, но обходил их аккуратно и хладнокровно, не вступая в бой. всё как велел сокджин: никаких неприятностей, никакой сентиментальности — юнги точно знал, что не купится на сиюминутный порыв пройтись лишний километр по тэгу в ностальгирующем припадке и не пойдёт на чужой голос, даже если он зовёт на помощь.

поэтому он жив,

а джинён — нет.

сокджин зачитывает рапорт на общем сборе в столовой таким нейтральным скучающим тоном, как будто он дублирует вечерний выпуск метеопрогноза. ким джинён, семнадцать лет, отклонился от маршрута вылазки, чтобы посмотреть на здание школы, где он учился до инцидента. там же напоролся на зомбячье гнездо, был укушен и нейтрализован.

юнги вздрагивает от омерзительно сухого «нейтрализован», поднимает взгляд на сидящего рядом тэхёна, согнувшегося над столом так, что за густыми русыми волосами не видно его лица, и со всей злостью, на которую способен, смотрит на джина, за невозмутимым лицом которого не прочитать абсолютно ничего.

когда он неожиданно меняет тон с безразличного на заботливо-обеспокоенный, юнги кажется, что это не живой человек, а голограмма.

— будьте осторожны, пожалуйста. правила — не моя прихоть, они существуют только для того, чтобы все мы выжили. курьеры, напоминаю! не отклоняйтесь от маршрута, не вступайте в бой без лишней необходимости и не давайте себя укусить.

от юнги не укрывается то, как джин дипломатично умолчал про самое важное — «с укусом не возвращайтесь» — и понимает, что попал в цель.

джинён вернулся. он был укушен и он вернулся.

всё складывается в уродливый паззл: школьник, вернувшийся за помощью, джин — уводящий вчера тэхёна, тэхён — в истерике цепляющийся за его плечи.

ему нужно поговорить с тэхёном — наедине. потому что-то, о чём он подозревает — что они убили джинёна, беззащитного, больного, непонимающего, — лучше бы оказалось неправдой.

тэхён уже как будто знает, о чём будет спрашивать юнги, — он сидит в их боксе, согнувшись в спине, как будто груз, который ему приходится нести, слишком тяжёл для его плеч.

— нет другого выбора, — говорит он, едва юнги закрывает за собой дверь, его голос звучит чуждо и глухо. юнги замирает на секунду — закрывает глаза, выдыхая из себя злость, — чтобы не задеть ею тэхёна, который точно этого не заслуживает. едва волна тошнотворной аффективной ярости растворяется, юнги садится рядом с тэхёном, обнимая его одной рукой за плечи, щекой прислонившись к плечу.

— ты не должен оправдываться.

— я не себя оправдываю. меня ничем. — он шумно вдыхает, спотыкаясь, и замолкает. юнги не торопит его, зная, что лишним словом тэхёна сейчас можно переломить надвое.

— пойми, я врач. я долго учился, но хотел спасать жизни ещё с детства. спасать, юнги. но всё, что я делаю последние два месяца, — эти жизни прерываю. когда я смотрю на свои руки, я больше не вижу тех же ладоней, которые выдержали шестичасовую операцию на пулевом ранении. всё, что я вижу, — кровь. чужая кровь, и я никогда от неё не отмоюсь.

— поэтому я и говорю — не смей оправдываться, — юнги покрепче сжимает чужое плечо.

— ты злишься —

— да, но эта злость никак не относится к тебе, — прерывает его юнги. — никогда не к тебе.

— я знаю. у меня не было выбора, юнги. у джина его тоже нет. больше того — как бы ни было хуёво, я бы не хотел оказаться на его месте. и никто не хотел бы. это не то, что можно вынести и не поехать по фазе. может, он кажется тебе заносчивым придурком при погонах, но ты не имеешь ни малейшего представления, под каким давлением он находится.

— хорошая попытка, чтобы я перестал считать его уёбком, — юнги вздыхает. — но бесполезная.

— не трать силы на максимализм, тебе не пять лет. он делает то, что должен.

— «нейтрализация» тоже входит в его обязанности?

— а кто ещё, если не он? — тэхён поворачивается резко к нему, дёргая плечом, заставляя юнги отстраниться. — у тебя хватило бы сил выстрелить в человека, даже зная, что он обречён?

— но мы не знаем наверняка.

— нет, знаем. от укуса пути назад нет. впереди — только мучительная смерть. у джинёна не было шансов.

— он вернулся за помощью! он испугался — и вернулся, а вы сделали выбор за него.

тэхён вздрагивает всем телом, вдыхает шумно — юнги боится его тронуть.

— нет такой помощи, которую мы могли бы ему оказать, юнги. если бы был шанс, если бы я только мог спасти его, разве я мог бы позволить ему умереть? — тэхён говорит медленно и совсем бесцветно — юнги угадывает в этом подавляемый внутренний крик. — у меня был двоюродный брат его возраста. а джинён смотрел на меня огромными влажными глазами через стекло бокса, и просил его пощадить, просил ему помочь. просил прощения. говорил, что не хотел нас подвести. если бы был хоть один шанс, что заражение не разорвёт его внутренности на части и не превратит его в безмозглого жадного монстра, — я бы сделал всё, чтобы он остался с нами. я слышал, как джин задыхался от слёз, когда заряжал пистолет и взводил курок. я слышал это всё, я видел это всё, и я бы отдал многое, чтобы стереть это из памяти.

тэхён беспомощно всхлипывает, и юнги разворачивает его к себе, обхватывая обеими руками, чувствуя, как мягко обнимает его в ответ тэхён, с каждой секундой усиливая нажим рук, как будто пытаясь, вцепившись в него, остаться в сознании. тэхён не плачет, и от этого ещё хуже — юнги чувствует его горячее прерывистое дыхание у своих ключиц и не знает, что нужно сделать, чтобы тэхёну стало легче.

— тэхён, — тихо зовёт он. — тэхён, ты слышишь меня? — тэхён отзывается тихим «да» и юнги продолжает: — можешь пообещать мне кое-что? если вдруг так случится, что… — он прерывается на глубокий вздох, — что меня укусят —

— юнги, нет.

— если так случится, и у меня не хватит мужества, чтобы выстрелить себе в висок, — обещай, что это будешь ты. не джин.

— нет.

— пообещай мне.

— да что ты такое несёшь? — тэхён отстраняется, смотрит своими тёмными глазами прямо в юнги, нервно сжав губы. — не проще просто… бросить все эти вылазки? пусть бегает кто-то другой.

— мы оба знаем, что я не могу. нас осталось слишком мало, кто. если не я?

— я тебя ненавижу, — полушёпотом выдыхает тэхён, прислоняясь обратно к груди юнги. — почему это должен быть ты?

«почему это должен быть ты», — повторяет юнги про себя, и ему неожиданно и очень глупо хочется проецировать эти слова не в смысл «почему за ресурсами бегаешь именно ты», а в «почему среди всего ёбаного апокалипсиса нужно было привязаться именно к тебе».

внутри шевелится острыми иглами тоска — он бы хотел встретить тэхёна в другое время.

— просто пообещай, — говорит юнги. — я хочу умереть человеком, — мысленно добавляет он, но не говорит вслух. тэхён выпрямляется в спине, смотрит на него прямо и обречённо и выдыхает едва слышное:

— да. я обещаю, а ты пообещай кое-что взамен.

— всё, что угодно.

— обещай, что мне не понадобится… стрелять в тебя.

от того, как наивно, честно и невыполнимо это звучит, юнги широко улыбается — и чувствует, как ледяная рука тревоги, сжимающая его внутренности, ослабляет хватку.

— обещаю, — отвечает он и целует тэхёна в лоб, едва ощутимо касаясь губами горячей кожи. — обещаю.

⎖ ⎖ ⎖

сумка за плечами становится тяжелее, а маршруты — извилистее.

на всякий случай у юнги припасено две запасных обоймы для десерт игла — и хотя не хотелось бы, чтобы они понадобились, тэхён всё равно заставляет его потренироваться в импровизированном тире из пластмассовых бутылок и не успокаивается, пока юнги не выдаёт стабильно шесть из восьми выстрелов в цель.

ощущение тяжёлого боевого металла под курткой успокаивает, даже когда юнги не собирается пускать его в ход, — он не чувствует себя беззащитным, хоть не до конца уверен, что не забудет от стресса, как взводить курок.

юнги всё тянет съязвить, что сокджин наконец делает шаги навстречу превращению в нормального человека (перестав общаться как безэмоциональный репликант) и — больше того — подключившись к уцелевшей сети cctv камер, помогает скоординировать дорогу по ситуации. большая часть камер, конечно, или разбита, или обесточена, но даже те, что остались функционировать благословением кибербога, лучше, чем вообще ничего.

⎖ ⎖ ⎖

не проходит и недели, как пропадает ещё один курьер, джису — о нём юнги не знал почти ничего, кроме того, что тот был одержим идеей найти своих родных, и оттого он искренне надеется, что парню просто снесло винты окончательно, и он рванул с десятью килограммами запасов из тайника куда-то на юг, как того хотел.

он ожидает, что сокджин толкнёт очередную морализаторскую речь, но тот, видимо, солидарен с юнги — и поэтому не говорит ничего, даже ни слова о том, что из-за пропажи джису кому-то (а это, вероятнее всего, будет юнги) придётся делать ходку вне своего расписания. джин вообще никак не комментирует пропажу джису, кроме как парой очень ровных фраз, и, когда он говорит, юнги успевает уловить на его лице секундную гримасу боли, идеально скрываемую под непроницаемым безразличием.

случай с джинёном явно не прошёл для него бесследно. и он, как юнги, согласен, что призрачная надежда на то, что джису сбежал в поисках лучшей жизни, лучше, чем твёрдая уверенность в его смерти.

— ты уверен, что справишься? — сокджин отдаёт юнги карту и огромную дорожную сумку. раньше они таскали всё в рюкзаках поменьше, а в этого монстра юнги, кажется, может сам целиком поместиться.

— я не такой хлюпик, каким кажусь, хён.

— ты же знаешь, о чём я —

— знаю. конечно. дашь мне выходной в другой день?

— договорились.

уже на выходе юнги оборачивается, чтобы крикнуть:

— и пачку шоколадного капитан блэка для тэхёна!

сокджин не отвечает ничего.

⎖ ⎖ ⎖

юнги немного слукавил, когда говорил, что он не хлюпик. багажная сумка, в которой болтается содержимое трёх тайников и весь запас уцелевших консервов из попавшегося по пути магазина, тянет его назад при каждом шаге. он так страшно заебался тащить её — но боится остановиться отдохнуть и потерять концентрацию и остаток сил, чтобы вернуться назад в убежище.

при каждом вдохе в глазах мелькают тёмные пятна — поэтому, когда он видит в доме, под окнами которого проходит, человеческую фигуру с нацеленным со второго этажа на него дробовиком, ему кажется, что он двинулся.

моргает пару раз, останавливаясь, фигура не исчезает — и не перестаёт целиться, только покрепче сжимает оружейный ствол в руках.

первая мысль — достать пистолет и прицелиться в ответ, но уверен ли юнги, что ему хватит реакции и воли выстрелить первым? нет.

вторая — попытаться поговорить.

— эй, ты там в порядке?

неожиданно, после небольшой паузы, из-за дробовика показывается кудрявый черноволосый пацан — совсем мелкий. и очень испуганный.

— ты не зомби, — зачем-то медленно произносит он, несмело опуская дробовик.

— только с похмелья, — язвит юнги. — а то, что я тащу сумку в три раза больше меня, тебе ни о чём не говорит?

по секундной паузе становится понятно, что нет. юнги закатывает глаза.

— послушай, мелкий. зомби просто бродят, как звери. и выглядят. пострашнее.

— я видел, — осторожно кивают ему из окна.

— и что? ты меня чуть не подстрелил?

— я… испугался. тут раньше бегали мародёры и разбили мне окно, видишь? угрожали, что влезут в окно и, — пацан осекается. — они не поверили, что я выстрелю, если они приблизятся.

— честно? я бы тоже не поверил, — резюмирует юнги, и тут же над его головой свистит пуля — он падает всем телом на асфальт. — блядь —

— теперь веришь?

юнги просто молча кивает, с трудом поднимаясь на ноги.

— не волнуйся, я кмс по стрельбе. не попал бы, если б не захотел этого.

— ты поосторожнее там с этой штукой.

— поверь, я умею обращаться с огнестрельным оружием, — пацан заливисто смеётся, и юнги, всматриваясь в его лицо, понимает что ошибся — он не так юн, как ему показалось. это страх исказил его лицо; парень в окне вряд ли младше его больше, чем на пять лет.

может, он и выглядел младше своего возраста когда-то, но постоянное ожидание войны с дробовиком в руке заставило повзрослеть.

в голову юнги приходит совсем уж безумная идея — раз он уже нарушил правило «не вступать в беседы» —

— эй, как там тебя зовут?

— чонгук! чон чонгук. я вообще из пусана, мы переехали несколько лет назад —

— чонгук, тш, — прерывает его юнги. — без подробностей, прости. ты сам в тепле сидишь, а мне в любой момент откусят жопу.

— не откусят, я слежу —

— так вот, чонгук. не хочешь пойти со мной?

пацан замирает. смотрит на юнги недоверчиво:

— зачем?

— ты будешь в безопасности. ну и мне нужен помощник, будешь малиновкой?

чонгук снова замирает, а потом разражается смехом.

— прости, но на бэтмена ты похож ещё меньше, чем я на робина. и прости, но я никуда не пойду.

— что? — до юнги медленно доходит только что ему сказанное.

— не пойду, — повторяет чонгук. — мне патронов хватит на две жизни, так что нет, но не волнуйся, я не выстрелю тебе в спину или около того, когда повернёшься.

юнги вздыхает. почему-то он не ожидал совершенно, что пацан откажется, и оттого чувствует странное гулкое разочарование.

он отходит метров на пятьсот, когда слышит крик ему вдогонку, разрываемый порывами ветра на слоги:

— если. что. ты зна… где. меня… .скать …

знаю, думает юнги — но искать не буду.

сокджин прав, каждый сам за себя.

⎖ ⎖ ⎖

в убежище его встречает чёртова пачка капитан блэка — юнги даже приблизительно не хочет знать, откуда джин её достал, — и тэхён. взъерошенный, с диким блеском в глазах — кидается юнги навстречу, обнимая его ещё до того, как он сбросит с плеча сумку, — и оттого их обоих ведёт в сторону дисбалансом.

— хэй, подожди, — юнги выпутывается из лямок, чувствуя как со спины спадает многокилограммовый груз. — иди сюда —

юнги обнимает тэхёна — тот прячет лицо у него в плече, сжимая юнги руками крепче и крепче, до боли в усталых мышцах.

— что-то случилось? — голос юнги звучит тихо и глухо. тэхён только мотает головой и замирает так — держа юнги, комкая ткань толстовки на спине, цепляясь, как будто от этого зависит его жизнь. и только спустя минут пять отпускает — за это время сокджин успевает дойти до них, но, видя всю композицию и крохотный, но отчётливый жест юнги «нет», не тревожит.

— я вырубился на пару часов, и мне снился кошмар, — медленно и почти шёпотом говорит тэхён. — мне снилось, что ты не вернулся —

— но я здесь, всё хорошо.

— я знаю, знаю. но — я так испугался, что ты правда останешься там, что я тебя больше не увижу —

— я всегда возвращаюсь. что со мной случится?

тэхён не отвечает, но стискивает рёбра юнги с такой силой, что он с трудом подавляет крик. ему больно давит под ребром, как застарелой невралгией, но он всё равно никуда не отодвигается, позволяя тэхёну удерживать себя столько времени, сколько потребуется ему, чтобы поверить, что юнги — настоящий.

когда тэхён аккуратно и мягко касается ровно под подбородком, заставляя юнги поднять голову навстречу поцелую, — юнги хочется завыть от этой невыносимой, разрывающей нежности.

ему хочется сказать тэхёну, что он всегда вернётся — потому что ему есть, к кому, теперь есть; но он не говорит ничего, чтобы не обронить ненароком обещаний, которых не сможет сдержать.

⎖ ⎖ ⎖

юнги смотрит вперёд — блядь.

здание перед ним складывается, как карточный домик, и всё, что видно впереди, — пылевое бетонное облако. ему кажется, что его оглушило, — и когда он понимает, что ему, чтобы оказаться под обломками, не хватило двадцати минут ходьбы, он вздрагивает.

— сокджин, приём, — говорит он в рацию — джин отвечает через десять секунд.

— слышу тебя. что случилось?

— тут ёбнуло что-то, как взрыв, и здание сложилось в бетон. надеюсь там не было никого, потому что выглядит всё неприглядно.

— понял, — после секундной заминки отвечает джин. — возможно, бытовой газ. а проблема-то в чём? тебя задело?

— это дом на донсон-но, восемнадцать.

— и?

— посмотри карты, джин, — медленно и чётко цедит сквозь зубы юнги, чудом сдерживая желание проматериться.

сокджин подключается только через пару минут:

— во-первых, убедись, что там невозможно пройти. во-вторых, умеешь плавать?

— ты издеваешься?

— нет. если ты не сможешь пролезть через обломки, то остаётся только два пути — нактонган или туннель, — голос джина наполовину съедает помехами. — в-третьих, я категорически не рекомендую идти по туннелю, это крайний выход. помнишь?

юнги, разумеется, помнит.

туннели опасны, как ничто другое, — шанс того, что в нём не будет никого, и ему всего-то придётся пролезать через скомканные авариями машины, крайне мал. скорее всего там останется бродить как минимум пара зомби, если не больше, — и в замкнутом пространстве он легко может оказаться в ловушке. особенно если потребуется стрелять, и он умудрится промахнуться.

— я проверю. буду на связи, — коротко бросает в рацию юнги и прячет её обратно.

облако пыли от взрыва немного осело, но в воздухе всё равно висит сероватая дымка. юнги осторожно косится на здания рядом — в них выбило окна, они хрустят стеклом под его ногами. это не пугает — главное, чтобы они не сложились в груду бетона, как-то, рядом с которым он должен был пройти. он боялся, что громкий звук только привлечёт зомби, и был прав — они не звери, чтобы прятаться от выстрела, а обезумевшие хищники, бегущие на свет и звук. юнги осторожно суётся в проулок и тут же разворачивается, убыстряя шаг, пока за ним не увязались неживые. второй, третий — он обходит район осторожно и находит только пару тупиков, влезать в которые опасается, — оттуда ему не вползти по отвесной стене, и умирать где-то возле обшарпанной стены рядом с мусоркой не очень хочется.

ровно как не хочется прокладывать себе путь силой десерт игла в дрожащей ладони —

но в туннель лезть хочется ещё меньше.

возможно, — думает он — возможно, если переждать — они просто разойдутся —

и спустя минуту колебаний снова достаёт рацию.

— джин?

— да. есть новости?

— взрыв привлёк новые толпы, все выходы к вам заблокированы. выход только в обход реки.

сокджин молчит — по ощущениям кажется, что вечность.

— остаётся туннель, но —

— джин, — перебивает его юнги. — что если переждать? зомби разбредутся, и я смогу пройти. в крайнем случае одиночек перестреляю.

— что значит «переждать»?

— я знаю безопасное место тут недалеко. я нашёл на днях, — юнги сосредотачивается, чтобы не ляпнуть лишнего, — джину не нужно знать про чонгука. — это поможет?

он снова молчит, обдумывает — юнги, стоя на открытом месте, прямо на середине пустого перекрёстка, чувствует себя неуютно.

— думаю, да, — медленно отвечает джин, прерываясь помехами. — ты уверен, что там безопасно? я не помню ничего такого на картах.

— потом объясню. на связи.

юнги убирает рацию в боковой карман рюкзака и накидывает сумку на одно плечо, чтобы было легче тащить, — ему до дома чонгука минут пятнадцать ходьбы, и лучше бы дойти до него в целости и сохранности.

рация оживает ещё минут через пять, от резкого звука юнги вздрагивает, сперва не понимая абсолютно, откуда он идёт, но потом слышит сквозь помехи:

— будь осторожен.

слышать подобное от сокджина настолько непривычно, что юнги не знает, что ему ответить, а потому не откликается никак.

⎖ ⎖ ⎖

выбирая между лабиринтом, забитым зомби, и идеей пересидеть какое-то время у чонгука, юнги рисковал:

— чонгука могло не быть дома;

— он мог уже заразиться и трансформироваться;

— или просто отстрелить юнги все конечности с дистанции в тридцать метров.

но ему везёт, и на его голос мохнатая чонгучья башка осторожно выглядывает из окна — за его спиной виднеется приклад дробовика. хороший мальчик, думает юнги — держит оружие при себе.

— можно я у тебя перекантуюсь пару часов?

— без проблем.

в подъезде ему встречается вялый, полусонный зомби — юнги оглушает его ударом рукоятки пистолета. немного пугает то, с какой уверенностью он сделал это, даже не вздрогнув и не сомневаясь, — наверное ещё пару месяцев назад он не ударил бы никого первым, только если б потребовалось защищаться; возможно сейчас ему защищаться приходится всегда.

чонгук приоткрывает дверь, осторожно высовываясь в проём:

— ну чего встал там? заходи.

— какое неуважение к старшим, — нарочито бурчит юнги, вползая через порог и почти сразу роняя с плеча сумку, отдавившую ему все существующие мышцы и сухожилия. она падает на пол с глухим стуком, так что чонгук недоверчиво смотрит то на неё, то на юнги.

— ты уверен, что там не труп? — под тяжёлым взглядом юнги чонгук поднимает ладони в жест «сдаюсь». — просто пошутил. кофе будешь?

юнги кивает.

он сидит на кухне, рассматривая полуслепо цветочный узорчик на кухонном шкафчике, пытаясь понять, что смущает его во всём, что его окружает. что-то, что он устало упускает из виду. юнги так и не понимает, что именно, пока не начинает кипеть чайник:

электричество.

чонгук разливает кипяток — сырой воздух сразу же наполняется крепким запахом пережаренной арабики. юнги с силой вдыхает, во весь объём лёгких — он не то что не пил, даже не нюхал нормального кофеина уже несколько столетий. в убежище есть только лежалый растворимый, и тот был лучше, чем вообще ничего (спасибо тэхёну, что приносил его). этот кофе тоже далёк от идеала — слишком горький, слишком терпкий, едва ощутимо отдающий гнилью — наверное, лежал где-то в подвале — но он есть, и спасибо за это.

наверное, у него совсем уж сложное и задумчивое лицо, раз чонгук окликает:

— всё в порядке?

— откуда у тебя электричество?

— генератор в спальне стоит. обычный, на бензине, я подтаскиваю пару канистр с ближайшей заправки раз в три дня.

— зачем в спальне?

— он шумит. не так, чтобы это прям сильно раздражало, — чонгук разводит руками. — но, когда нет никакого другого фонового звука, подбешивает.

— а кофе откуда?

— из кладовки. там ещё пачек тридцать лежит, могу пару по дружбе отдать.

— тридцать? зачем так много?

чонгук кисло улыбается — так, что двигаются только уголки губ, а остальное лицо неподвижное, как маска.

— так, запасы на чёрный день. хочешь печеньку?

⎖ ⎖ ⎖

юнги планировал пересидеть пару часов и двинуться обратно в путь, но не учёл, что к этому времени почти стемнеет. осень; к восьми часам на улицах, на которых едва ли горят одиночные фонари на остатках уцелевшей проводки, стоят густые плотные сумерки. в принципе, это не особо пугает его — дорогу он помнит, фонарь при себе есть. другой вопрос — в темноте ожидаемо хуже видно, и зайти ему в спину будет очень просто, он даже не заметит.

ещё он не учёл того, что просто и банально устал.

ему кажется, что по нему потоптался табун бизонов и в теле не осталось ни одной целой мышцы, — все они как одна болят и ноют. после кофе он прилёг на диван в гостиной, любезно предложенный чонгуком, и через час понял, что физически неспособен с него встать; разве что скатиться на пол и гусеницей ползти к выходу.

как раз в попытке аккуратно упасть на пол его и застаёт чонгук.

звук открываемой двери спугивает юнги, и тот падает всем телом, больно ударяясь локтём. — хотя за всем остальным эта боль почти не чувствуется.

— даже спрашивать не буду, что ты делаешь на полу, хён.

— лучше помоги встать, — бурчит юнги в пол, пока крепкие руки поднимают его обратно в вертикаль.

— я думал, ты спишь. куда ты собрался?

— мне пора. я не успею дотемна добраться до убежища —

— ты и так не успеешь, сядь, — чонгук чуть надавливает юнги на грудь, заставляя его сделать шаг назад, так, чтобы диван подбил его под коленями и дал упасть в себя.

— во-первых, чудовищное неуважение. во-вторых — откуда ты знаешь?

— я знаю, где твоё это «убежище», и тебе не добраться до него до полной темноты, даже если ты будешь бежать.

— откуда? —

— тшш, неважно. хочешь посмотреть что-нибудь?

юнги непонимающе на него косится, и чонгук, вздыхая, достаёт кейс с дисками — розовый, как малиновая пенка — и роется в нём.

— вторая матрица пойдёт?

— пойдёт, — кивает юнги.

по правде говоря ему всё равно, что смотреть, и он более чем уверен, что заснёт ещё до того, как чонгук подключит все провода и запитает от генератора телевизор и старый дивидишник, но почему-то не падает в сон, застывая в неподвижное, поджав колени, обняв их руками.

интересно, как там тэхён.

юнги надеется, что тот не волнуется и знает, что он в безопасности.

знает — что сокджин сказал ему — как жаль, что он не может сказать ему этого сам.

импульс толкает его с дивана — он бросает чонгуку, согнувшемуся над телевизором, короткое «я сейчас» и тенью выскальзывает в коридор. рация из кармана падает в его руку — юнги сомневается секунд десять, стоит ли, но всё же нажимает кнопку эфира.

— джин?

ему отвечают не сразу; проходит, должно быть, минимум секунд тридцать — они, проведённые в темноте рядом с силуэтами висящей на вешалке одежды, кажутся бесконечно долгими.

— да, юнги.

— я могу поговорить с тэхёном?

джин молчит, как будто обдумывает ответ — на какое-то мгновение юнги надеется, что это не пауза на поиск нужных слов, а время, необходимое, чтобы дойти до тэхёна, но —

— не думаю. что-то передать?

юнги сжимает рацию в руке с такой силой, что пластиковый корпус жалобно трещит на винтах.

— нет, — медленно и чётко произносит он. — не нужно.

он отключается, но джин вызывает его ещё через минуту — пока юнги стоит, прислонившись лбом к холодной стене, пытаясь выровнять дыхание на одинаковые спокойные вдохи.

— когда ты вернёшься? где ты?

— я буду к утру, — только и отвечает юнги, запихивая рацию в карман обратно и моментально уходя в гостиную прежде, чем его спросят ещё что-то, на что он не захочет давать ответа.

тэхён, наверное, сказал бы, что сокджина надо слушать, а на его вопросы отвечать, но у юнги нет на это никакого терпения.

⎖ ⎖ ⎖

юнги мало помнит фильм — он смотрел его ещё десятилетним пацаном в кинотеатре вместе с отцом, и практически единственное, что он запомнил из фильма тогда, — стрёмные альбиносные близнецы и невероятно крутой плащ нео, который он пытался потом повторить дома из двух маминых халатов, ножниц и невероятного энтузиазма (за что получил люлей по первое число).

кажется, он периодически отрубался — вряд ли в фильме настолько невнятные склейки — потому что он как ни смотрел в экран, каждый раз заставал другую сцену. чонгук похоже смотрел так же рассеянно — его глаза, мутно отражающие свет от телевизора, были немного в расфокусе, как будто он смотрит в пустое пространство.

— чонгук?

— ммм? — глухо отзывается он, не поворачивая головы.

— можно я спрошу?

— валяй.

— откуда у тебя оружие? — юнги усаживается из полулежачего положения. — генератор, кофе, всё это. оно как-то — не вяжется.

— с чем именно? что я выгляжу сопляком, но подготовлен как будто к атомной войне?

юнги не находит ничего лучше, чем просто кивнуть. чонгук серебристо смеётся в ответ, наконец поворачиваясь к нему, но лицо его не отражает ни улыбки, ни веселья — как будто смех идёт против воли из его тела.

— дробовик отцовский. стрелять я умею с двенадцати лет. генератор, кофе, консервы, пятьдесят килограмм риса, двадцать литров бензина — кстати, я уже израсходовал его — палатки, спальные мешки — всё это не моё.

— ты —

— нет, я не крал ничего. — чонгук вздыхает и переводит взгляд куда-то в пол. — это, как и оружие, отцовские запасы. иногда мне кажется, что он всегда знал, что нас ждёт.

— апокалипсис?

— что-то вроде. это началось ещё до 2012-го, помнишь — нам обещали конец света?

— да, — юнги кивает. — но его так и не было.

— не для отца. мы с мамой посмеивались сначала, когда он начал копить припасы в кладовке, постепенно выбросив оттуда всё старьё, даже свой старый велик и сломанный спиннинг. потом это стало похоже. на одержимость? всё говорил, что конец близок, и пугал нас до чёртиков.

— ты боялся, что он сошёл с ума?

— нет. я знал, что он уже. мы просто ничего не могли с этим сделать. может, он действительно чувствовал, что что-то случится, в любом случае я никогда этого уже не узнаю.

юнги боится переспрашивать про «никогда», но чонгук продолжает сам, улавливая чужую неловкость.

— они с мамой пропали в первый день. сказали, что поедут узнавать про эвакуацию, велели оставаться дома и ждать.

и ты ждёшь, — думает юнги. и ты ждёшь, и поэтому никуда не уходишь, потому что они должны вернуться. как собака, привязанная у магазина.

сидишь на пустом перроне, и ждёшь поезда, который никогда не приедет.

ему так горько, что вдохнуть тяжело, — рука сама тянется до запястья чонгука, крепко обхватывая его, и тот, словно выведенный из транса, оживает.

— всё хорошо, я знаю, что они вернутся. я смогу их дождаться.

— конечно, сможешь, — юнги тянет улыбку на губах, надеясь, что она не выглядит очень жалко. он медленно понимает то, что ему говорил тогда тэхён —

надежда — это всё, что у них есть.

всё, что есть у чонгука, который ждёт своих родителей, не покидая родные стены. надежда даёт ему силы вставать по утрам и не даёт дрожать руке, когда он целится из дробовика.

если у тебя её нет, не отбирай этого у остальных —

— в первый день многие эвакуировались, я видел, — говорит он, медленно расставляя слова в своей фразе, как будто боясь в ней споткнуться. — так что они точно улетели, и вернутся за тобой, как только всё закончится.

первый раз за всё время чонгук улыбается по-настоящему.

⎖ ⎖ ⎖

утром юнги обнаруживает себя в коконе пледов. солнце за шторами не слепит глаза, но внутренние часы заставляют его проснуться.

он не помнит, когда уснул; потому что последний раз он моргал, когда смотрел в экран, а в следующий раз наступило утро. вчерашний разговор с чонгуком саднит, как старый порез где-то под сердцем. ему всегда было больнее за других больше, чем за себя —

ему всегда было нечего терять

его всегда никто не ждал.

если бы он потерялся, это была бы небольшая потеря.

чонгук, впрочем, почему-то так не считает, а потому вызывается его проводить.

— мне не пять лет, и я умею стрелять, отвяжись.

— по крайней мере, я могу понести это, — чонгук забрасывает на плечо сумку. — ещё возражения?

плечи у юнги саднят так, что спорить нет никакого желания.

утром прохладно, и его знобит — то ли от ветра, то ли от рваного беспокойного сна. чонгук идёт рядом, в свободной руке дробовик, второй придерживает сползающие лямки сумки, подстраивая свой шаг под неровные шаги юнги. они молчат, и в этой тишине юнги так спокойно, что легко забыть, зачем они здесь.

реальность, конечно, заставляет вспомнить.

они подходят к разрушенному зданию — чонгук сдавленно охает, когда замечает его издали.

— что здесь произошло?

— не знаю, но хорошо, что мы не под обломками.

— вчера мне показалось, что я слышал взрыв, но я не рискнул высовываться.

— правильно, — согласно кивает юнги, и заворачивает в проулок рядом.

неизвестно, на что он точно надеялся, когда говорил, что зомби рассосутся из толпы куда-нибудь поодиночке, но похоже им, бессонным, не испытывающим голода в привычном человеческом понимании, не требуется никуда двигаться без надобности — и вся толпа в полном составе на месте. юнги чертыхается.

— ничего, проверим остальные дороги, — уверенно говорит чонгук, бодро потягиваясь —

и они проверяют.

безрезультатно.

юнги кажется, что двигаться через туннель — неизбежность; и лучше туда не тащить чонгука.

— окей, спасибо за помощь, дальше я сам.

— что?

— отдавай сумку, я доберусь сам.

— я так не думаю, — спокойно отвечает чонгук, ни на сантиметр не сдвинувшись. — что ты задумал?

плохая-плохая-плохая идея, думает юнги. чертовски плохая. отвратительная.

— единственный путь на мою сторону остался только через туннель, и ты совершенно точно не пойдёшь со мной.

— я что, смотрел двадцать восемь дней спустя только ради того, чтобы ты сейчас бросил меня здесь?

— чонгук, ради всего, блядь, святого, это не сраное кино —

— и именно потому нужно, чтобы кто-то за тобой приглядывал. ты же хочешь вернуться туда, где тебя ждут?

я всегда возвращаюсь, говорил он тэхёну. он не может его подвести.

⎖ ⎖ ⎖

туннель низкий и тёмный, несмотря на дневной свет, бьющий с обоих краёв. юнги достаёт фонарь на всякий случай, потому что с мерцающих жёлтых авариек по краям нет света никакого, и от слабого напряжения — наверняка на резервном питании — они светят еле-еле.

все четыре полосы забиты машинами, полуразбитыми, поцарапанными, со сбитыми зеркалами и багажниками, — перед ними полоса в пятьсот метров одной сплошной массовой аварии. кое-где нет места, чтобы протиснуться, и приходится перелезать через капот: юнги неловко скатывается каждый раз, пока чонгук изящно приземляется на прямые ноги.

один раз он оказывается нос к носу с зомби, но чонгук оказывается быстрее его реакции и без выстрела, ударом приклада — совсем как юнги в его подъезде — сносит зомби полголовы одним точным движением. брызги немёртвой крови на нём, на юнги, на всём вокруг — противно.

— пойдём, надо идти.

юнги кивает, вздрагивая всем телом от отвращения и с трудом заставляя себя сделать шаг. чем ближе к выходу из туннеля, тем меньше остаётся целых машин, как будто эпицентр аварии был именно там. чонгук помогает ему карабкаться через обломки, протягивая руку и подтягивая юнги к себе, свободной рукой вырубая ещё одного гуляющего зомби, подползающего принюхаться к ним. они двигаются нарочито осторожно и неторопливо, чтобы не спровоцировать у зомби охотничий рефлекс на убегающую добычу.

возможно, юнги расслабился — он привык ходить один, и когда есть кто-то, кто помогает, его уставшее сонное тело теряет хватку и осторожность. возможно, это просто злоебучий фатум, сложенный из костяшек домино, упавших одна за другой, сложившись в идеальный в своём пиздеце паззл.

возможно —

скорее всего, у него не будет времени это обдумать.

из небольшого кольца окруживших их зомби они прорываются парой выстрелов дробовика и точным хэдшотом из десерт игла; чонгук одним движением перемахивает через капот ближайшего джипа и, как обычно, протягивает юнги руку. тот даже не замечает, что его кусают за вторую руку, отталкивавшую зомби прочь, через тонкий брезентовый рукав ветровки, — и, когда он приземляется рядом с чонгуком, его не беспокоит боль, потому что все его нервные окончания атрофировались от переутомления ещё вчера.

они бегут — очень быстро и очень шумно — прочь, к свету, к свежему воздуху; даже с одним лишь рюкзаком на плечах юнги еле догоняет чонгука, и в лёгких режет острым вдохом.

передохнуть останавливаются только когда туннель начинает скрываться из виду за утренней дымкой.

— я же говорил, что всё получится! — чонгук, смеясь, хлопает юнги по предплечью в ободряющем жесте — но вдруг резко пьяная от адреналина улыбка стирается с его лица.

юнги это не нравится.

— что?.. — начинает он, но взгляд падает на его руки, и он понимает — «что». не нужно спрашивать.

возможно, если бы он был одет в зимний батник, это бы его спасло, но тонкая ткань защищает только от дождя — но не от зубов. чёрная ткань порвана в клочья, под ней — зияющая рана. не такая большая, чтобы юнги упал от неё в обморок, но гораздо больше, чем должна быть от простого укуса, — как будто это сделали пастью огромного зверя.

мир кружится вокруг него, и асфальт резко уходит из-под ног — ему требуется несколько шагов в сторону, чтобы снова поймать равновесие.

его укусили.

этого не должно было случиться, никогда —

он обещал —

ему действительно не больно совсем, потому что боль физическая — просто глупая ерунда по сравнению с тем, что внутри, — его смалывает и крошит, потому что юнги не может просто принять это. не потому что он так любит жизнь, не потому что он так уникален, чтобы выйти из этой войны против смерти победителем.

нет, он обещал —

кто ещё, если не он —

думать о том, что ему одному под силу защитить тэхёна, — глупо. он может постоять за себя сам; и всё же —

он обещал —

ноги подводят его, коленями юнги падает на асфальт, складываясь в спине надвое, — ему так хочется глупо зарыдать в голос от несправедливости. как когда в детстве разбиваешь локоть и мучительно ревёшь больше от досады, чем потому что действительно больно.

он чувствует на своих плечах чужие руки — чонгук осторожно приобнимает его, но не говорит ничего вслух. и от его молчаливой поддержки — ещё одна разломленная надвое судьба, сколько таких юнги уже повидал? — ему становится ещё хуже. как будто это он виноват, что не защитил их всех, как виноват в том, что не защитил даже себя; и проиграл — глупо и бездарно.

если б выбирать, то смерть, достойную некролога, — а не нелепую случайность.

он не разгибается из статичной сгорбленной спазмом фигуры ещё минут десять, отчаянно думая, что ему делать. что сделать правильно.

правильным будет следовать правилам сокджина.

он уже их нарушал: вступил в беседу с найденным выжившим, позвал его с собой, стрелял тогда, когда можно было без этого обойтись.

дал себя укусить.

осталось не оплошать хотя бы с последним —

с укусом не возвращаться.

нужно доставить груз в убежище — иначе всё это не имело никакого ёбаного смысла.

— чонгук? — юнги говорит, не поднимая головы, горло сухое, и слова чужие на вкус. — можно попросить тебя об одолжении?

— конечно, — сразу же соглашается чонгук, и юнги думает — согласился бы он так легко, если бы предполагал, что его могут попросить, например, о выстреле в чужой висок — в упор, так, чтобы точно не промахнуться.

— мне нужно, чтобы ты отнёс все вещи в убежище.

— но — как же ты?

— мне нельзя возвращаться.

— подожди, так нельзя! там обязательно что-нибудь придумают!

юнги мотает головой, прокручивая в голове слова тэхёна, его сдавленный шёпот: от укуса пути назад нет. впереди — только мучительная смерть. у джинёна не было шансов.

у юнги шанса тоже нет.

когда-то он думал, что его самой большой проблемой будет умереть, не смотря на дуло пистолета в руках сокджина. что видеть тэхёна вместо него будет легче. и он знает сейчас, что был неправ. никто не должен быть на месте джина, даже он сам. никто не должен нести на себе ответственность, вину или грех — что угодно — и нести отпечаток смерти на своих ладонях только из-за чужой неосторожности. юнги не может исправить то, что случилось, но может сделать всё правильно на этот раз, позаботиться о последствиях.

когда-то ему хотелось, чтобы тэхёну было не всё равно.

сейчас он бы отдал всё, что у него осталось, за противоположное.

— пожалуйста, — он наконец поднимает на чонгука глаза.

тот молча кивает, не споря, — юнги думает, что в нём не ошибся.

медленно, как в полусне, он стягивает с себя рюкзак. колеблется, но всё же забирает рацию из кармана, махнув ею в воздухе:

— дорогу ты знаешь, но я предупрежу, чтобы тебя впустили.

— а ты куда?

— у тебя дома есть аптечка?

— да, конечно. в коридоре. но ты не дойдёшь туда сам, подожди меня здесь!

— тут слишком открыто, я посижу в парке рядом. найдёшь, если что, — юнги поправляет десерт игл, тянущий внутренний карман куртки.

— конечно, только не уходи никуда.

— хорошо. и ещё: если вдруг тебе покажется, — юнги мнётся, а потом поправляется: — точнее, если тебе попытаются доказать, что теперь ты должен таскать припасы вместо меня, — ты не должен.

чонгук кивает.

— пусть только попробуют. мне нужно им что-то ещё сказать?

— нет, я... неважно. удачи, чонгук.

— и тебе, хён. дождись меня, пожалуйста!

юнги кивает, разворачиваясь, — без веса груза за плечами идти куда легче, но ноги словно весят две тонны каждая, и ему требуются неимоверные усилия, чтобы их переставлять. конечно, он не собирается дожидаться чонгука, и от того, что он, похоже, догадывается об этом, юнги хочется завыть ещё громче.

если его внутренний крик экстраполировать вовне, он бы разбил стёкла в радиусе трёх километров.

⎖ ⎖ ⎖

он помнит навскидку, где видел рядом аптеку, — чтобы войти, приходится разбить покрытые паутиной трещин витринные стёкла. юнги торопливо роется в ящиках, пока не находит то, что ему нужно, — бинты, перекись и пачку кеторола. на обеззараживание раны — если это, блядь, вообще возможно — уходит минут двадцать, потому что пальцы деревянные от нервного спазма, и юнги не может открутить даже крышечку от бутылки с перекисью. он забинтовывается, стягивает медицинский бинт эластичным сверху и глотает три таблетки обезболивающего — на всякий случай. после юнги выбрасывает себя на улицу — его начинает лихорадить, и юнги не уверен, что это только нервная дрожь, а не медленно ползущее заражение. он уходит глубже во дворы, чтобы чонгук его точно не нашёл, если бы захотел догнать. ему везёт: машину с оставленным ключом зажигания он находит всего минут через сорок, и в данный момент его не пугает и не отвращает даже то, что половина салона заляпана бурой, давно засохшей кровью. бензина, которого он украл с заправки по пути, хватит на полсотни километров. даже если он трансформируется быстро, ему хватит запаса расстояния оторваться от тэгу в пустые поля на трассе, так, чтобы никто никогда его больше не увидел.

только захлопнув за собой водительскую дверь, юнги переводит дыхание — ему кажется, что он бежал безумно долго, несколько дней или недель, так сильно колотится сердце. и, несмотря на то, что он больше не в силах бежать, хочется продолжать этот бег, пока не откажут ноги, потому что липкая холодная паника обволакивает его в свои оковы, и он бы рад от неё отцепиться, но она следует за ним, как тень, прилепленная к его кроссовкам.

— джин? — рация шипит больше обычного — наверное, он уже вышел за границу обычного приёма.

— да?

— слушай меня внимательно. через некоторое время до вас дойдёт парень с моим грузом, пусти его и отпусти обратно, если не захочет остаться.

— я не понимаю, где ты?

— я не вернусь, джин.

сокджин молчит какое-то время. юнги думает, что он скажет — или спросит, но тот говорит простое:

— спасибо.

видимо, спасибо, что не возвращаешься.

спасибо, что не придётся в тебя стрелять.

— удачи тебе, где бы ты ни был.

— спасибо. на случай, если я больше не выйду на связь, — скажи тэхёну, — юнги осекается. — а впрочем, он и сам знает. прощай, сокджин.

и отключает рацию.

если тэхён захочет с ним поговорить, он не выдержит ни хороших слов, ни плохих, он от одного звука его голоса рассыпется в сраную пыль.

юнги помнит основные блокпосты на выезде из тэгу, и помнит, как их объехать, — спасибо сокджиновским картам. его периодически отрубает на пару секунд, как будто он моргает дольше положенного, и со временем паузы становятся больше. юнги выезжает за город, на трассу, и сбрасывает скорость; его сознание засыпает на две-три секунды и снова включается, и юнги старается держать руки на руле крепче, чтобы не выпустить его.

он чувствует слишком много одновременно — от этого его эмоциональный транзистор просто перегорает и отключается, перестав передавать что-либо вообще, и потому ему кажется, что никаких эмоций он не испытывает вовсе.

так бывает, когда касаешься чего-то очень горячего до болезненного ожога, из-за защитной реакции нервных окончаний оно кажется ледяным.

ему кажется, что если он будет продолжать ехать куда-то вперёд, в серую осеннюю дневную пустоту, плохие эмоции и дурные мысли догнать не смогут никогда.

последнее, что юнги помнит перед отключкой — огромные белые пятна света, отпечатывающиеся у него под веками, прожекторные, ослепляющие, — этот белый такой яркий и такой стерильный, что растворяет его в себе. этот белый — единственное светлое, что в нём есть, потому что даже любовь его — чернильно-тёмная, вязкая и липкая, как мазут —

юнги улыбается белому и забывает нажать на тормоз.