тэхён не помнит, когда в последний раз спал дольше пары часов — его мучают кошмары, и юнги появляется в них всё чаще. он смеётся, его лицо дёргает помехами, как поломанную голограмму, растворяет в темноте; среди монохромных оттенков бесконечной ночи — алый, яркий, как кровь, что капает с тэхёновых рук.

вниз.

он падает, просыпается, мучительно дышит. кошмары не заканчиваются, и становится только хуже —

юнги нет вторую неделю.

он тогда выбежал его встречать, как обычно, едва услышал тяжёлый громкий звук отпирающегося засова у гермозатвора, но вместо юнги был какой-то пацан — тэхён смотрел в его глаза, и не слышал ничего из того, что он говорил; потом собирая его слова, как детальки конструктора, в одно простое:

юнги не вернётся;

тэхёну плевать, он ждёт, он будет ждать столько, сколько потребуется. рацию, по которой сокджин разговаривал с юнги, он забрал себе, и ждёт, зачем-то, пытается временами дозваться юнги — где-то в середине ночи, когда он снова не может заснуть, и постель напротив непривычно пустует.

тэхён держит её застеленной и чистой, чтобы юнги мог лечь отоспаться, когда вернётся.

собирает ему сигареты и кофе. отбирает из схрона его любимые яблочные пастилки.

иногда плачет. очень редко, только после пары глотков соджу, которыми пытается усыпить себя; слёз в нём не осталось совсем, внутри осталось только полое и пустое. он кажется себе лёгким, как картонная декорация — всё, чем он был когда-то, растворилось во тьме неизвестности. всё, чем он дорожил, что пытался сберечь —

тэхён говорит себе, что просто недостаточно старался. если бы он был упорнее, он бы заставил всю свою семью уехать в первые же дни. его брат был бы жив. юнги был бы жив, если бы —

нет, он жив, он точно жив, никакого «бы» —

тэхён всю жизнь говорил всем, даже безнадёжно больным, умирающим в терминальной стадии, что нужно надеяться, нужно не опускать руки — и он старался следовать этому даже в это тёмное время. он знает — как врач, как скептик — что юнги мёртв. но та часть его, что ломается холодным пламенем между рёбрами, слепо отрицает и ждёт его назад. именно она заставляет тэхёна засыпать с крепко зажатой в ладони рации, чтобы когда юнги выйдет на связь, он был готов ответить.

иногда он шепчет во включенную, шипящую помехами рацию — «юнги, я люблю тебя» — и белый шум уносит его слова с собой.

тэхёну нравится думать, что юнги где-то далеко сейчас; возможно за пределами тэгу, где-то в зоне недосягаемости для рации, поэтому не может ответить. может, у рации села батарея, пока он прячется где-то в заброшенном доме, и не хочет возвращаться. может, ему просто надоело это всё, и надоел тэхён — и господи, хоть бы это было так.

сокджин смотрит на него с толикой горечи и сочувствия — тэхён ждёт, когда поймает в его взгляде что-то, похожее на жалость, чтобы иметь право разозлиться. в этой злобе так много от юнги, что становится смешно —

но он всё равно почему-то не смеётся.

⎖ ⎖ ⎖

тэхён беспокойно спит, когда рация в его руке оживает. но не голосом юнги, нет —

— тэхён, подойди ко мне, — голос сокджина хрипит через динамик, и тэхён еле сдерживается, чтобы не запустить рацией в стену.

потому что джин знает, что он ждёт; знает, что надеется. подключиться к волне, настроенной на разговоры с юнги, только чтобы не пройти сто метров до комнаты и разбудить лично — боже, как это цинично.

ему хочется ударить кого-нибудь — возможно, джина — но он бьёт по лицу себя, пощечиной до жгучего огня на щеке, чтобы прийти в себя. его ладони медленно опускаются по лицу вниз, как будто он пытается стереть его, царапая ногтями кожу. это не стремление причинить себе боль, но что-то гулкое и звериное, просыпающееся каждый раз, когда он теряет терпение.

дорогу до радио-точки тэхён идёт нарочито долго, шагая ровно по плиточкам — и это не успокаивает его, а только раздражает ещё больше. к сокджину через порог он переваливается ещё злее, чем был до этого, тяжело дышащий, и, наверное, со следами царапин и удара на лице — джин меняется в лице, но не говорит об этом ничего. тэхён привычно считывает его эмоции — до удивления при виде тэхёна он, кажется —

улыбался?

— что случилось? — бесцветно спрашивает тэхён, переступая босыми ногами по холодному полу.

— тут сообщение для тебя, послушаешь?

— поэтому ты меня разбудил?

джин хмыкает, встаёт с кресла, уступая его тэхёну.

— я загляну через пять минут, — и выходит, плотно закрывая за собой дверь: она гулко металлически хлопает за его спиной.

тэхён рассеянно разглядывает пульт, микрофон и наушники. если это должно что-то значить — какие ещё сообщения? кто может ему вообще что-то сообщать, разве что в аду есть своя радио-точка, потому что все, кому было до него дело, мертвы —

и это его, блядь, вина.

ему спазмом давит грудь, но после колебаний он всё-таки надевает наушники, и нажимает на кнопку приёма.

«как это работает? что нажимать? а, красная лампочка, ага, вижу. чёрт — »

голос прерывается грохотом, как будто кто-то уронил микрофон, и пока не слышно ничего, кроме шороха и приглушенного спора — такого тихого, что слов не разобрать, тэхён думает —

голос —

этот голос отзывается в нём резонансом, как будто он звал его сквозь мглу кошмаров сияющим маяком.

он скрещивает пальцы и задерживает дыхание.

«всё это время шла запись? да блядь. прости, тэхён, я хотел начать это сообщение красиво, но уронил всю аппаратуру, а ещё нажал кнопку записи, ты представляешь? я всё такой же неловкий»

юнги смеётся, лающе и рвано, там, где-то далеко, сидя в такой же радио-точке, и тэхёна прорывает на выдохе в протяжный всхлипывающий вой. он тут же замолкает, чтобы не пропустить ни слова, его безмолвные слёзы солёные, как море, через которое он пытался переплыть.

«если ты вздумаешь сейчас развернуться и уйти, я тебя пойму. но послушай меня, пожалуйста — »

разве я бы мог, — думает тэхён. — разве бы я сумел?

«мне очень жаль, что я даже не зашёл попрощаться. прости меня. я не мог подвергать тебя опасности. я не мог…», — юнги замолкает, словно пытаясь подобрать слова. — «помнишь, я хотел, чтобы ты убил меня, когда я заражусь? так вот, хуйня это. когда меня укусили, я понял, что я никогда не должен был просить тебя об этом. прости меня»

тебе не нужно просить прощения, глупый, — думает он. —ты ни в чём не виноват, ни в чём —

«надеюсь, вы были добры с чонгуком. он очень помог, без него я бы не оказался там, где я есть сейчас»

тэхён вспоминает, что его первым желанием было задушить его только за то, что вернулся он, а не юнги, и ему становится стыдно.

«знаешь, умирать оказалось не страшно. было страшно, что я подвёл тебя, и оставил там одного, только и всего», — юнги останавливается, и тэхён под его молчание размеренно выдыхает, и вдыхает, с трудом заставляя лёгкие раскрываться навстречу воздуху, как будто он просто разучился это делать.

«меня укусили, и я поехал из тэгу прочь, чтобы раствориться в безвестности где-то на трассе. я не хотел, чтобы ты видел, во что я превращусь. надеялся, что тебе будет всё равно, и ты забудешь меня, как забывается лето с первыми холодами. как мы забыли то, кем были раньше»

я не забуду тебя никогда, не говори так.

«но знаешь, что самое смешное?», — юнги смеётся глухо на выдохе. — «я всю жизнь считал себя неудачником. мне никогда не везло. я думал, что апокалипсис — ещё одна засечка в моём календаре провалов. встретить тебя — большая удача, тэхён. я думал, что ты мой главный лотерейный билетик, который я неосторожно вытянул. но мне повезло ещё раз»

тэхён снова испуганно задерживает дыхание — юнги звучит странно, слишком весело, если он собирается сказать, что выжил, и встретил кого-то ещё — это чертовски отличная новость, он этого и хотел, но он разложится на атомы прямо в этом кресле, как только это услышит.

«я выехал из тэгу, но не преодолел и пары километров. я врезался. не поверишь, я врезался в сраный бтр. помнишь я говорил, что сокджин лживая мразь? извинись за меня перед ним. я врезался в тех, с кем он говорил», — юнги снова серебристо смеётся. — «забавно, я был едва ли не единственным, кто не верил, что опорный пункт существует, как существует тот, с кем разговаривал джин, но я видел его собственными глазами»

я же говорил тебе, что лейтенант ким не выдумка, ёбаный ты дурак, — в голос шёпотом ругается тэхён, с ноткой дикого восхищения.

«они подобрали меня, и хотя держали в карцере больше месяца, они очень милые. особенно намджун. почему он младше меня, а уже лейтенант? не знаю, как вообще применимо «милые» к военным, но всё происходящее изменило их. сейчас», — слышен шелест на фоне — «двадцать пятое декабря. надеюсь сообщение дойдёт до тебя не через два месяца, ха-ха»

он сжимает наушники ладонями, цепляясь за них, как за единственное связующее, что осталось между ним и юнги.

«тэхён…», — юнги останавливается. от звука своего имени, даже сквозь помехи, тэхёна распарывает ярким кристаллическим — он крепко зажмуривается. вода вытекает из-под прикрытых ресниц. пусть он только декорация, кривая и убого раскрашенная, от того, как юнги произносит его имя, он сияет, словно неоновая вывеска.

раньше во тьме, в которой его оставил юнги, не было никакого другого света, кроме того, которым мерцала надежда.

«у меня осталась ещё пара минут, и раз уж я не могу ничего от тебя услышать… хочешь, я расскажу тебе сказку про кота и принца?»

тэхён знает, что юнги его не видит, но всё равно кивает.

[ᴇɴᴅ]

i want to stay with you, my love;

the way some science fiction does.