Он проснулся на рассвете без уверенности в том, что на самом деле спал, но охотно поверил бы, если бы узнал, что эти несколько часов был просто мёртв. Возможно, он чувствовал себя настолько кошмарно из-за того, что ему следовало оставаться мёртвым дальше. Чем дольше он безуспешно пытался это сделать, тем сильнее ненавидел саму концепцию жизни.

Комаэда был слишком сконцентрирован на этой ненависти и белом шуме в собственной тяжёлой, как металлический шар, голове, чтобы всерьёз придаваться страху, но именно беспокойное, роящееся в районе солнечного сплетения волнение двигало его тело и разгоняло по венам кровь. Важный для него человек был не в порядке, он был не в порядке, они все были не в порядке, весь чёртов мир был не в порядке – и это чувство оставляло его нервы натянутыми, даже когда Нагито этого не осознавал.

Тогами ещё спал, каким-то удивительным образом без видимого дискомфорта умостившись на узком диване, причём крепко. Комаэде незачем было его будить. Он птичьим шагом дошёл до ванной.

Прямо сейчас Комаэда нуждался в том, чтобы в порядке было хоть что-то. Он уставился на собственное отражение в зеркале: опухшие веки тяжело свисали над глазами и под ними, волосы спутались в колтуны; одежда, так и оставшаяся на нём со вчерашнего дня, выглядела, как несвежая постель. Недолго думая, он начал брезгливо стягивать её. Сменных вещей у Комаэды с собой не было, но ему больше было нужно запихнуть в них обратно сменного себя.

Приняв душ, он вернулся в комнату. Тогами по-прежнему спал и не пошевелился, когда Нагито осторожно прошёл мимо дивана к двери. Он немного помедлил, стоя на пороге, чтобы закрыть её за собой достаточно тихо и вспомнить направление. Ещё влажные, высушенные одним полотенцем волосы пробрали его ветром до самого черепа. Комаэда поёжился и натянул на голову капюшон, чтобы согреться, но иной холод уже спускался вниз, пересчитывая его позвонки.

Вокруг не было ни души в далёком шуме прибоя, который лишь немного иначе воплощал тишину. Комаэда остановился у коттеджа Хаджиме. Цумики могла спать или до сих пор ухаживать за Хинатой, и в обоих случаях визит Комаэды был бы некстати (он ничего не мог поделать с этим никчёмным пробуждающимся ощущением, что всё его существование было чертовски некстати), но он больше не мог ждать, не мог бегать и прятаться; он был готов сесть под дверью и снова терпеливо ждать, если она не откроется перед ним прямо сейчас.

Комаэда тихо постучал. Если Цумики действительно спала, это не должно было её потревожить. Он ждал: несколько дольше, чем разумно ждать, потому что больше идти ему было некуда. И когда он на это уже не надеялся, дверь всё-таки открылась.

— Комаэда-сан? – тихо поприветствовала его медсестра. Она выглядела не шибко энергичной, но достаточно бодрой; возможно, у неё был шанс отдохнуть или даже немного поспать до этого. — Тебе уже лучше?

— Да, и прости, что тебе пришлось беспокоиться ещё и обо мне, – ответил Комаэда тактично, но с явным намерением закрыть эту тему. — Я могу войти?

— Да, конечно, – настолько без колебаний, что Комаэда едва не растерялся, Цумики отошла в сторону, давая ему пройти.

Распахнутое окно пропускало в комнату бледный, едва занявшийся рассвет, но по тому, как душно было внутри всё равно, Комаэда предположил, что открыли его незадолго до его прихода. Почти ничего не напоминало о полном кавардаке, творившемся здесь вчера: немногие медикаменты медсестра аккуратно расставила в ряд на подоконнике, постель была свежей и аккуратной.

И он был здесь, всё там же, и Комаэда не мог отвести расcеянный взгляд, но в то же время что-то мешало ему вглядеться как следует.

— Честно говоря, я рада, что ты пришёл, – сказала Цумики. — Мне нужно сходить к себе... и заодно взять что-нибудь на завтрак.

— Я могу всё принести, – вызвался Комаэда.

— Нет-нет, – неловко возразила она, – я справлюсь сама, но хотела попросить тебя остаться здесь.

— Тебе виднее, – у Комаэды не было цели ставить под сомнения разумность медсестры, так что не было и причин спорить дальше.

Она ушла так быстро, что Нагито даже не успел поинтересоваться состоянием Хаджиме, но теперь, когда они остались наедине, он мог лишь проверить его сам. До сих пор со стороны кровати Комаэда не уловил ни звука, ни шевеления, так что, должно быть, тот спал, или был без сознания, что не одно и то же, учитывая его положение.

Комаэда несмело присел на край кровати, стараясь не потревожить Хаджиме. Тот лежал с закрытыми глазами и лицом настолько бледным, что, возможно, опусти Нагито на него свою руку, разница между ними оказалась бы почти незаметной. Он долго медлил, прежде чем решиться на самом деле к нему прикоснуться; мягко кончиками пальцев провёл вдоль его шеи, и никогда реальность Хаджиме, его присутствие ещё не были такими ошеломляющими.

Его глаза открылись. Может, он не спал с самого начала; может, частично спал до сих пор – но он смотрел прямо на Комаэду: он был таким пустым и тусклым, истощённым до предела; и всё равно он знал абсолютно точно, на кого он смотрит.

На Нагито вдруг волной вместе с болью, сжавшей желудок, обрушился вчерашний вечер: то, как они вдвоём шли на ужин... но так и не дошли. Это было целую вечность назад – так давно и так далеко, но его резко захлестнула щемящая незавершённость; потому что в мире, в котором они этого не сделали, никогда и ничего больше не будет ладиться. Чёрт подери, они должны были дойти до ресторана, должны были завершить тот день в тёплом кругу друзей, почти семьи, и каждая улыбка, каждый смешок Хаджиме был бы для него маленькой победой, потому что он знал, насколько тот был измотан работой и тем, что всегда переживал обо всём слишком много...

Комаэда заплакал.

Он не мог сдержать громкие всхлипы, и не мог даже волноваться об этом; он просто опустился лицом в подушку Хаджиме, прижавшись щекой к его шее и вяло уцепившись рукой за его плечо. Нагито не видел ничего, кроме расплывающихся в глазах складок на белой ткани, и он вздрогнул, неуклюже отпрянув назад, когда капюшон медленно соскользнул с его головы в чужих руках.

— Эй, – тихо позвал его Хаджиме. Каким-то образом он улыбался, вымученно и с грустью, и громкий вздох сотряс грудь Комаэды.

— Прости, – выдавил он сквозь рыдания, не имея ни малейшего понятия, за что именно извиняется: что слишком слаб, или что любит его слишком сильно, и ещё бог весть за что. Рука Хаджиме, ещё удерживающая край толстовки Комаэды, слабо потянула вниз. Между ними вновь были всего лишь пара сантиметров и слёзы. Хината прислонился губами к его щеке.

Всё хорошее, что имел Комаэда в своей жизни, он рано или поздно терял: это было не преувеличение, не обещание и не предсказание, а лишь простая констатация факта, с которой он мог делать, что пожелает. Когда-то он предпочитал ей верить. Позднее – просто не забывать. Тогда, когда Комаэда принял свои чувства к Хаджиме, он подписался под всеми последствиями, которые могли бы у этого быть. Он признал, что эта любовь была для него настолько важной: последней самой ценной вещью в его жизни, ради которой он готов умереть очередной смертью, что была ужаснее физической. Он мог верить в лучшее, в конец тьмы и круга своей разрушительной удачи, и всё ещё принимать то, что в конце эта любовь может его уничтожить. Да, это убьёт меня, он убьёт меня, думал Комаэда со спокойной уверенностью. Он не мог испытать наперёд истинную ответственность за свой выбор.

Он не пытался взять себя в руки. Комаэда сдавленно выл, глотая солёную влагу, до тех пор, пока эта громкая боль не иссякла. Опустошённый, он лежал рядом с Хаджиме и бездумно ворошил рукой его чёлку, не сводя с него глаз, какими тяжёлыми бы не были опухшие веки.

Цумики не было уже довольно долго. Возможно, неслучайно.

Когда всхлипы Нагито совсем стихли, Хаджиме подал голос:

— Я рад, что ты здесь.

— Взаимно, – ответил Комаэда, стараясь поскорее проглотить горечь, которой отдавали эти слова.

Он хотел, чтобы этот момент застыл навсегда. Не лучший в их жизни, далеко не тот самый, который Комаэда непрочь был бы переживать вечность, но если это была последняя остановка, на которой они ещё могли сойти с поезда до того, как тот прибудет в пункт назначения – пусть. Он не заметил, как их пальцы переплелись друг с другом на груди Хаджиме.

— Я просто... не понимаю, – негромко подумал Комаэда вслух. — Если это всё моя удача – то твоя должна быть сильнее. А если я здесь непричём, это тем более не должно происходить. Если бы я был на твоём месте, я скорее оказался бы единственным человеком из той группы, кто не заразился бы... это должно работать так. И я не понимаю.

— Это может и не иметь ничего общего с удачей или неудачей в этот раз, знаешь, – ответил Хината тише и чуть медленнее, чем обычно, но приятной неожиданностью и, иронично, удачей было то, что он вообще мог так внятно поддержать разговор. Комаэда был рад... но смысл того, что Хаджиме сказал, привёл его в замешательство.

— Ничего общего с удачей? – Комаэда сел. — Хаджиме, если всё на самом деле так просто, то моя жизнь могла сложиться совсем иначе, а я каким-то образом узнаю об только сейчас, после всего... это просто не может быть так.

— Я не говорю, что твоя жизнь была всего лишь плохой шуткой или вроде того, – резко возразил Хаджиме. — Но всё меняется. Иногда вещи происходят, и мы не знаем почему.

Комаэда покачал головой. Это определённо был не лучший момент для споров, но он не смог бы притвориться, что мнение Хаджиме прозвучало для него убедительно.

— Тогда, если ты всё ещё веришь в это, чем, по-твоему, это должно кончиться? – прямо спросил Хината.

И этот вопрос пошатнул уверенность Комаэды... в чём бы то ни было. Потому что, если он действительно всё ещё верил, в нём неоткуда было взяться слезам, боли, страху. А Комаэда боялся. Но отвернувшись от своего страха, запрятав дрожь поглубже под кожу, он спокойно взглянул на Хаджиме и сказал то, что должен был сказать:

— Всё должно быть в порядке. Камукура-кун ведь всё ещё... с тобой?

— Где ему ещё быть, – пробурчал Хаджиме. — Но в последнее время этот самоуверенный ублюдок не очень рвётся сотрудничать, – короткий неуверенный смех закончился глухим кашлем. Комаэда напрягся, но Хаджиме поспешно отмахнулся, — Я в порядке, в порядке... ну, или по крайней мере, могло быть и хуже.

Цумики вернулась с металлическим подносом в руках, на котором с одной стороны дымилась тарелка с завтраком, а с другой лежало несколько картонных упаковок таблеток.

— Комаэда-сан, тебе тоже стоит позавтракать, – напомнила медсестра. — Извини, я бы принесла что-нибудь для тебя тоже, но я бы вряд ли всё это удержала...

— Не извиняйся. Это не то, о чём тебе следовало бы беспокоиться, – Комаэда неловко слез с кровати. Краем глаза он заметил, как голова Хинаты будто машинально повернулась в его сторону... хотя, возможно, на самом деле он посмотрел на Цумики. Но первая версия Нагито нравилась больше, он не смог бы этого отрицать.

— Ты можешь сходить поесть в отеле, – предложила девушка. — Я в любом случае останусь здесь ещё на какое-то время.

— Ладно, тогда я скоро вернусь, – Комаэда поторопился на выход, но только для того, чтобы покончить с этим поскорее. Он уже с трудом мог игнорировать боль в желудке, в котором не было ничего (кроме снотворного) со вчерашнего обеда, но лёгкая резь чуть пониже горла была скорее признаком беспокойства и раздражения, чем разгорающегося аппетита.

Прошло не так много времени; утро едва вступило в силу, и единственными, кого Комаэда встретил в ресторане, были Ханамура и Гандам. Первый должен был встать очень рано, а второй, возможно, и не ложился, хотя по нему сложно было об этом сказать. В этом смысле некоторым количеством тёмной магической энергии он всё-таки и правда обладал.

Они оба не были настроены донимать Комаэду разговорами и расспросами, так что он мог сконцентрироваться на том, чтобы затолкать в себя разумное количество еды и побыстрее вернуться к Хаджиме. Нагито мог быть не так сильно там полезен. Но больше он его не оставит.

После завтрака он поторопился обратно, как и обещал. С порога он завидел Хаджиме, который лежал теперь неподвижно, прикрыв глаза. Раньше, чем Комаэда успел спросить, Микан ответила полушёпотом:

— Он снова заснул. Он может сейчас спать поверхностно и недолго, но ему нужно много отдыха...

— Мы можем выйти поговорить на минуту?

Медсестра на секунду замешкалась, но понимающе кивнула, засеменив Комаэде навстречу. Хаджиме и его бесценный покой остались за закрытой дверью, а они вдвоём встали на крыльце друг напротив друга. Тогда Нагито задал Цумики тот самый вопрос, который он должен был задать, несмотря на то, что, скорее всего, ответ окончательно расставит всё по местам так, как он этого не хотел:

— В каком он состоянии? Насколько всё серьёзно?

Микан не выглядела удивлённой. Если подумать, Комаэда заметил это безрадостное, смутно тревожное выражение, появившееся на её лице, ещё до того, как они вышли из коттеджа. Она наверняка знала, о чём он собирается её спросить. И тоже не горела желанием отвечать. Но профессионализм медсестры снова взял над ней верх; Цумики выпрямилась и, выдержав взгляд Комаэды, заговорила:

— Прямо сейчас его жизни ничего не угрожает; я сделала всё, что могла, и буду наблюдать за ним дальше, но... это новый вирус и как его лечить – пока неизвестно. Я знаю, что Хината-сан изучал его всё это время, я могу взглянуть на его записи, н-но вряд ли буду полезна... Всё, что я могу сделать с существующими лекарствами, методами лечения и своим опытом – это подавлять симптомы. Он всё ещё болен... и, скорее всего, ему будет становиться хуже.

— Сколько у него времени? – глухо спросил Комаэда.

Она всё ещё была спокойна, как должен был быть кто-то, вроде неё – что потрясло Комаэду в первую очередь; а во вторую – то, что что-то едва уловимое в ней всё же дрогнуло и отозвалось скорбью:

— При постоянном наблюдении и постельном режиме... приблизительно две недели.

Прошло больше трёх недель, и Хаджиме был всё ещё с ними. Он редко покидал постель, а коттедж – почти никогда. Комаэда тоже выходил наружу только по необходимости.

Ситуация на острове в целом ничуть не изменилась за это время, хотя у Нагито осталось ещё меньше свободного времени и интереса, чтобы за этим следить: мир за пределами коттеджа превратился для него в источник лишней, бесполезной информации, если бы только в нём не возникло из воздуха лекарство от неизлечимого вируса или что-нибудь, что так или иначе и исправило бы тот факт, что худшее для Комаэды уже произошло.

Ещё не отчаяние, но это даже не было надеждой в истинном смысле этого слова: он проживал каждый день вполовину чувств и забот; так, словно время остановилось или закончилось и завтра не наступит для целого мира. Комаэда был рационален и имел достаточно опыта за плечами, чтобы больше не мыслить крайностями, и всё же он мог представить внезапное чудо или коллапс вселенной – но не более реалистичную, лежащую где-то посередине действительность, где и завтра, и послезавтра кощунственно наступают без самого важного человека, который когда-либо рождался на земле.

Цумики приходила каждый день, осматривала Хаджиме, почти каждый раз доставала из аптечки всё новые и новые препараты, пока в какой-то момент Комаэда не заметил, что они почти полностью сократились до снотворного и обезболивающего. И ему больше не нужно было спрашивать Микан о состоянии Хинаты, потому что он видел сам: постепенно и так опасно неуловимо, с каждым днём у него оставалось всё меньше сил сопротивляться. Он спал не так много, как, возможно, должен был в течение дня, но говорил и отвечал всё реже, пока Комаэда играл в одни ворота, параллельно убираясь в комнате или занимаясь своими делами (немногими и притворными). Он замолкал, когда понимал, что превращает это в слишком долгий и возможно ненадобно выматывающий монолог, и замирал каждый раз, когда тишину прорезал наводящий вопрос или какие-нибудь другие слова Хаджиме, которые подталкивали его продолжать.

Он продолжал. Он мягко улыбался ему, когда их взгляды пересекались, хотя вскоре Хаджиме перестал улыбаться в ответ. Проснувшись посреди ночи от шумного, тяжёлого дыхания, почти стона, Комаэда попросил Цумики найти другое обезболивающее. Единственное, что она смогла сделать для Хаджиме – давать ему вечером более сильное снотворное.

Раньше Комаэда боялся даже прикоснуться к нему своими ломающими всё руками, а теперь он мог сделать ему инъекцию без помощи Цумики не моргнув глазом, и он не смог бы подсчитать, сколько ещё раз видел его кровь с тех пор, как так странно и глупо упал от неё в обморок. "Я абсолютно бесполезен, но я могу просто быть с ним," – повторял Нагито про себя. Если бы путь до библиотеки не лежал совсем мимо его привычных в эти дни маршрутов и не занимал так непростительно много времени, он мог бы однажды обнаружить себя за рабочим столом Хаджиме среди горы книг по биологии и медицине.

Комаэду негласно освободили от прочих дел на острове; он вообще мог только догадываться, чем заняты остальные, встречаясь с ними только в ресторане и время от времени сталкиваясь по дороге. За прошедшие несколько недель они все хотя бы по разу навещали Хаджиме, но чем больше времени проходило, тем сильнее разрасталась пропасть и тем больше две стороны чувствовали себя неловко в присутствии друг друга. Нагито не мог осуждать одноклассников; он понимал, что все они хотели верить в счастливый исход и это было тем проще делать, чем меньше они видели Хинату своими глазами. Обо всём, что касалось него, они узнавали в основном от Цумики. Комаэда просто делал своё дело.

Он проснулся утром, проверил Хаджиме. Они позавтракали вместе, и Комаэда отлучился в прачечную. То, что у них громко называлось прачечной, было всего лишь комнатой в старом здании отеля с двумя стиральными машинами. Маловато для шестнадцати человек – если не вспоминать, что в начале их жизни на Джаббервоке им удалось найти всего одну старую обшарпанную коробку, на починку которой Сода потратил целую ночь.

Именно с ним Комаэда случайно столкнулся на крыльце.

— Доброе утро, – поприветствовал его Нагито.

— А-а, да, тебе того же, – бросил в ответ механик.

В другой ситуации они бы просто разошлись, не придавая большого значения этой встрече, но Сода замешкался, и Комаэда, случайно задержавшийся достаточно, чтобы это заметить, остановился тоже, воззрившись на него в ожидании.

— Я, кстати, только закончил с машинкой, – протянул тот, раздражённо почёсывая голову. — Она ломается уже во второй раз в этом месяце.

— Что поделать, возможно, она старше нас, – дипломатично напомнил Комаэда.

— Да, я знаю, что она работает на честном слове и скоро так или иначе схлопнется, но ей необязательно помогать, – воскликнул Сода почти возмущённо, но осёкся, будто только сейчас заметил, с кем именно разговаривает. — Ничего личного, и я не хочу разбираться, кто это делает, но на всякий случай – проверяй карманы, прежде чем загружать в неё что-то, окей?

Комаэда, которому тоже не хотелось вспоминать и разбираться, насколько ворчание Соды относится к нему, молча кивнул.

После этого они всё-таки разошлись, и Нагито вернулся к своим обязанностям. Опустив стопку грязной одежды на стиральную машину, он решил перебрать её ещё раз и заодно проверить, как просил Казуичи, карманы. Он механически перебирал рубашки, штаны, трусы, думая о своём: о том, как нужно будет завтра поменять постельное белье, протереть окна.

Он хотел напомнить Цумики о своей недавней просьбе. Комаэда знал, что в госпитале было по крайней мере одно инвалидное кресло. Хаджиме было нежелательно – а может, в своём нынешнем состоянии, он уже и не смог бы – на своих двоих покидать коттедж, но Нагито мог себе представить, каково ему было уже пару недель не видеть вокруг ничего, кроме стен. Скорее всего, по большому счёту это никак бы ему не помогло, но Комаэда просто хотел: хотел дать ему почувствовать солнце, увидеть океан снова. Цумики обещала, что подумает и решит по ситуации. Сейчас, почти наверняка, Хаджиме было ещё хуже, чем тогда, но... если ему не станет лучше уже никогда, то каждый день мог быть последним шансом, чтобы сделать это.

Добравшись до собственной куртки, Комаэда запустил руку в карман, ожидая так же быстро её оттуда вытащить, но что-то шершавое ударилось об его пальцы. Комаэда слегка удивился – он не помнил, что и когда мог в него положить, – и недолго думая извлёк это наружу.

Достаточно маленький, чтобы его можно было удержать между двух пальцев, но не настолько, чтобы его нельзя было рассмотреть как следует – тёмно-серый камень мерцал бледным металлическим блеском. Комаэда видел нечто подобное только раз: когда и нашёл его в траве, в окружении нескольких таких же и булыжника чуть покрупнее, который выглядел так, словно...

Холод пробежал по спине Нагито от того, в каких невероятно чётких подробностях он вспомнил каждый скол на шероховатой поверхности, на которые тогда даже не обратил внимание. Десяток разбросанных в траве камней был лишь пригоршней осколков от одного большого, который, возможно, тоже был лишь осколком. Осколком чего? Комаэда не хотел знать ответ. Но он его уже знал.

Часть его хотела выбросить этот камешек куда подальше, хоть и было уже слишком поздно, но вместо этого он запихал его поглубже в карман штанов, которые были на нём сейчас. Теперь было неважно, где именно он будет лежать. Было даже неважно, сколько ещё таких камней лежало по всему острову без их ведома где-нибудь в тени деревьев.

Затолкав белье в машинку, Комаэда поспешил домой.

Комната предстала перед ним до ужаса странной и неправильной, стоило только Нагито не застать Хаджиме в постели. Он неспешно окинул её взглядом от и до, будто мог каким-то образом не заметить Хинату, переместившегося в другой угол или просто накрывшегося одеялом. Убедившись, что это ничего ему не дало, Комаэде оставалось проверить последнее место, где он мог быть, прежде чем начать паниковать.

За дверью ванной и правда виднелся расплывчатый силуэт. Комаэда несильно постучал.

— Хаджиме, у тебя всё в порядке?

Он не собирался врываться и спешить с выводами, потому что прежде всего у Хаджиме могли быть вполне себе обыденные причины там находиться. Но вместо ответа, подтвердившего бы эту теорию, до Комаэды донёсся странный резкий шум: словно что-то упало, стукнувшись об раковину. Теперь Нагито имел полное право встревожиться.

— Я захожу, – предупредил он и толкнул дверь.

Хаджиме не очень твёрдо стоял у раковины; Комаэда обрывком движения уловил, как тот в последний момент захлопнул дверцу шкафчика над ней.

— Ты в порядке? – повторил Нагито. — Тебе что-то нужно?

— Нет, я.. – сбивчиво выпалил Хаджиме. — Уже нет. Мне лучше.

— Тебе стало нехорошо? Мне позвать Цумики-сан?

— Я в порядке, – оборвал его Хината. Комаэда проигнорировал, как излишне резко он это сделал, но отметил про себя, как странно и нервно вёл себя Хаджиме.

— Тогда тебе лучше вернуться в постель, – напомнил Комаэда и предупредительно вытянул руку, чтобы тот мог на него опереться. Хаджиме лишь слегка уцепился пальцами за его футболку, и они вместе вышли.

Выпытывать у Хаджиме причины его необычного поведения Комаэда не собирался. При том, что за последние несколько часов по большому счёту ничего особенного не произошло, его голова была до отказа забита мыслями, неприятными и тревожными открытиями, и Комаэде приходилось пробираться через них с осторожностью, рискуя выдать что-нибудь совершенно непредсказуемое даже для него самого.

У него не вышло – он понял это, когда открыл рот и выпалил:

— Ты не хочешь прогуляться по пляжу?

Хаджиме, едва отдышавшийся лёжа на кровати, уставился на Комаэду в замешательстве.

— Гм, не особо, – пробубнил он.

— Нет, я имею в виду, – решительно отмахнулся от такого отказа Комаэда: зная, что упрямство и гордость Хинаты могли замаскировать под ним очевидную мысль, что он не сможет этого сделать на своих двоих. – Я имею в виду, что если тебе не придётся идти самому...

Хаджиме молчал задумчиво, не выглядя особенно оживлённым, но по крайней мере он обдумывал предложение Комаэды всерьёз.

— Я не против, наверное, – наконец ответил он не то чтобы неуверенно, но всё так же без видимого интереса. Этого Комаэде было более, чем достаточно.

Ему стоило спросить у Цумики, прежде чем торопить события по собственному наитию – иначе это назвать не получалось; Комаэда осознал, что сделал, только когда выскочил за порог. И даже после этого его тело двигалось впереди и быстрее всего остального. Он должен был хотя бы зайти к медсестре и предупредить, поставить её перед фактом, чтобы она хотя бы была готова разгребать последствия его отчаянных, импульсивных выборов.

Комаэда вышел и направился прямиком в госпиталь, один.