Как и предполагала Цумики, у Хинаты ушло два дня на то, чтобы полностью встать на ноги. Сам он сделал вывод, что симптомы проявились в нём так резко и так сильно из-за стресса и перенапряжения. Это было всё равно, что наконец признать, что ему стоит прислушиваться к Комаэде ещё чуточку почаще.

Хаджиме пришлось рассказать про вирус остальным. Вопреки его худшим опасениям, класс отреагировал безрадостно, но в основном сохранив голову на плечах. Если бы происходящее на материке коснулось Джаббервока с самого начала, настроения, скорее всего, сложились бы иные. Но до сих пор единственной вещью, которая могла измотать их и подорвать боевой дух, было затянувшееся переживание о том, что ещё не случилось.

Они пережили многое, и они здесь, и они всё ещё они, и столь обнадёживающее заключение успокаивало Комаэду. Он верил в них всех... и он верил в Хаджиме.

Восстановившись после того жуткого приступа, Хаджиме больше не производил впечатление больного человека совсем. Порой ближе к вечеру его одолевала головная боль, но исходила она скорее из упорной умственной работы. В остальном же Хаджиме выглядел нормально, а симптомы в виде лёгкого кашля проявлялись лишь изредка, насколько мог судить Комаэда, старавшийся как можно больше времени держаться около него.

Над миром нависла серьёзная угроза, и Хаджиме был, возможно, единственным человеком, способным найти решение проблемы. Нет, скорее, если сделать это было дано только одному человеку, то им мог быть только он. Это лежало уже за пределами ответственности, даже самой огромной ответственности, которую можно возложить на человека; колоссальная ноша с силой, сравнимой с во много раз преумноженным земным притяжением, должна была давить на него. Но Комаэда, привыкший видеть взаимосвязь, и чья собственная судьба была вереницей событий, каждое из которых в конечном счёте имело смысл, верил, что с другой стороны Хината мог оказаться единственным человеком, способным это выдержать. Надежда, живущая в нём, порождала испытания, но перед этим давала достаточно сил, чтобы их преодолеть. Хаджиме должно было быть это под силу, уверенно думал Нагито.

Возможно, он ошибался.

В один из тех дней Комаэде удалось вытащить Хаджиме в кинотеатр. Он не возражал, хотя и не выглядел особенно заинтересованным. Он наконец регулярно спал, нормально ел и делал достаточно перерывов в работе, и Комаэда действительно хотел, чтобы этого было достаточно, чтобы сказать, что он в порядке.

Все фильмы, хранившиеся в коллекции кинотеатра, они видели уже по крайней мере по одному разу. Выбирая, Комаэда наткнулся на один из тех, что он помнил не очень хорошо и не прочь был пересмотреть не отвлекаясь. Он поинтересовался, что думает на этот счёт Хаджиме: тот одобрил его выбор без раздумий.

С апокалиптической атмосферой пустого кинозала мог потягаться лишь вид таких же пустых супермаркетов с педантично аккуратно заставленными – или, что ещё хуже, пустыми – полками. Или пустая придорожная забегаловка, где не было даже её хозяина. С годами Комаэда перестал пускать в голову столь депрессивные мысли и взглянул на вещи с другой стороны: они словно жили в большом кукольном домике, созданном по образу и подобию мира, чьи реалии и законы обычно подчиняют тебя, но здесь они хозяйничали над миром, и это было буквально осуществлением глупой, но такой наивной и искренней детской мечты. Пустой игрушечный мир был одинок, но здесь и сейчас, что иронично, Комаэда испытывал самую резкую противоположность слову "одиночество" в своей жизни.

Нагито смотрел фильм, время от времени поглядывая на Хаджиме. Обычно во время просмотра они переговаривались и обсуждали происходящее – особенно если оба уже видели этот фильм, и в зале больше никого не было, – но сегодня за все полтора часа Хината не проронил почти ни слова, уставившись в экран пристально и задумчиво, но без всякого отклика на сюжет и персонажей. Он ёрзал в кресле и вздрогнул от неожиданности, когда Комаэда осторожно опустил голову ему на плечо. Этому он тоже не противился, но, невзирая даже на такую особенную физическую близость, оставался где-то очень далеко.

В мыслях Комаэда уже признал, что кино было плохой идеей, но слова, подбираясь к губам, горчили всё сильнее, и он не мог дать им вырваться наружу: Нагито боялся, что Хаджиме снова согласится, легко и безразлично.

Они дождались конца фильма и вернулись домой. После короткого и практически вымученного разговора, Хината вернулся за стол и включил ноутбук, испуская почти что облегчение. "О, конечно", – громко подумал Комаэда. Он уставился на Хаджиме в прострации и с минуту не двигался с места, будто собирался сказать что-то или сделать... Не то чтобы он мог. Он сделал, пожалуй, уже всё, что лежало в пределах разумного и искренней заботы о Хаджиме. Продолжи он в том же духе, поддавшись неприятному, зудящему чувству внутри – ему пришлось бы признать, что он всего лишь пытается удовлетворить собственный омерзительный эгоизм... и, что хуже всего, быть может, он делал это с самого начала.

До ужина оставалось часа два, и Комаэда устроился на диване с книгой. Она оказалась достаточно увлекательной, чтобы время пролетело незаметно, и Нагито вспомнил о нём лишь тогда, когда падавший через окно свет солнца окрасил страницы в кораллово-оранжевый.

Идти в ресторан по-прежнему было немного рано. Но все непрочитанные слова и предложения расплылись и стерлись у Комаэды перед глазами, когда до его ушей донёсся негромкий и всё равно слишком приметный кашель.

— Хаджиме, как ты себя чувствуешь? – Комаэда поднял голову и увидел едва заметно, словно он изо всех сил пытался удержать их ровно и прямо, подрагивающие плечи.

— Я в порядке, – резко ответил Хината, и это не прибавило Комаэде желания с ним спорить; он молча смотрел на спину Хаджиме, пока тот снова не закашлялся.

— Может, тебе лучше отдохнуть? – протянул он. — Скоро ужин. Я могу принести его сюда, но если ты правда в порядке, мы бы просто вместе пошли в ресторан...

— Да, без проблем, сейчас, – быстро оборвал его Хаджиме, не отрываясь от работы, и крошечный переключатель где-то внутри Комаэды щёлкнул.

— Что ты понимаешь под "сейчас"? – спросил он холодно.

— Дай мне минут пять, – буркнул Хаджиме, казалось, не обратив вообще никакого внимания на резкую перемену.

— Эти пять минут что-то изменят? – выплюнул Комаэда со всеми раздражением и усталостью, накопившимися в нём.

Хината повернул голову. Он наконец-то выглядел вовлечённым: брови выгнулись и поползли высоко на лоб, и он воззрился на Комаэду с безмолвным вопросом; и через мгновение, что Нагито воображал увидеть раздражение в ответ, вместо этого на его лице проступил страх. Комаэду вновь пробрал холод, но иной.

— Ничего, ты прав, – пробормотал Хаджиме. Он неуклюже развернулся на стуле, казалось, едва не соскользнув с него. — Ничего не изменится, совсем.

Комаэда медленно погружался в ужас от неожиданной силы собственных дурацких слов, которые никогда бы не захотел произнести, если бы только услышал, как дрожал голос Хаджиме сейчас.

— О чём ты? – переспросил он.

— Я не продвинулся ни на шаг, – выдавил он. — Я в тупике. Я не испытывал ничего подобного с тех пор, как... он появился. Но если даже он не может ничего сделать...

— Хаджиме, успокойся.

Комаэда молниеносно встал и переместился на пол, опустившись на корточки рядом с Хинатой, хотя не смог бы объяснить этот жест, словно его телом управляла тогда скорее глубокая интуиция, чем разум. Он схватил его за обе руки и взглянул на Хаджиме в упор.

— Ты можешь это сделать. И сделаешь. Тебе просто нужно ещё немного времени, решение обязательно...

Последние слова застряли и растворились у него в горле, так и не выйдя наружу, когда он не смог больше игнорировать: Хаджиме смотрел на него в ответ не в растерянности, не с сомнением, но с отчаянным отрицанием.

Тонкий слой воздуха проскользнул между рукой Хаджиме и взмокшей ладонью Нагито.

— Что-то случилось? – спросил Комаэда.

— Наэги звонил утром. Один из первых заразившихся умер вчера ночью.

Он хотел бы притвориться, что никогда не задавал этот вопрос – чтобы задать его ещё раз и получить настоящий, какой угодно другой ответ на него. Комаэда застыл без слов.

Он не мог в самом деле сказать это, верно? Это слово, которое у самого Комаэды некогда почти не вызывало никакого особенного отклика, когда со дня его рождения всё вокруг него было опутано колючими побегами потерь и смерти. Он сам – по неизвестной и необъяснимой причине – был сотворён так, чтобы умереть самым медленным и жестоким образом, оставаясь в достаточно здравом уме, чтобы каждое мгновение осознавать происходящее: быть последним, кого они задушат и разорвут на части, что бы это ни значило.

И всё же, он остался жив. Солнце светило в небе, солнце светило ему на земле и солнце светило у него внутри. Принять самые неприглядные и безнадёжные стороны жизни было для него в то же время своеобразной формой осторожности: чем дольше ты находишься во тьме, тем лучше зрение приспосабливается, ты начинаешь лучше ориентироваться в ней и выживаешь; тогда как свет может ослепить.

— С тобой этого не случится, – выдохнул Комаэда, продолжая слабо цепляться пальцами за руки Хаджиме. Слабость вдруг накатила на него целиком, и Нагито уронил голову вниз. В мгновение ока высосавший из него все силы и, возможно, рассудок голос принадлежал ему же: настолько давний и настолько омерзительный, что от него скручивало кишки; почти торжественно возразивший Комаэде, что на самом деле это именно то, что должно было случиться с самого начала.

Хаджиме наклонился и аккуратно высвободил правую руку, чтобы обвить ей плечо Комаэды. Тот, с неожиданно вспыхнувшей силой вцепившись во вторую, подался вперёд; колени шлёпнулись об пол.

— Я сделаю всё, чтобы это не случилось, – тихо произнёс Хаджиме с мрачной серьёзностью. Во вздымающейся от сбивчивого, дрожающего дыхания груди Комаэды вновь затрепетала вера, но она была совсем иного порядка.

Он безусловно сделает всё. Но "всё" не равно "достаточно".

Комаэда обхватил его руками, словно пытался сгрести в охапку все кусочки самого себя и собрать их обратно. Разум потихоньку прояснялся, твердя Нагито, что он должен взять себя в руки, если желание помочь Хаджиме в нём действительно сильнее и важнее всего остального.

— Я здесь, – пробормотал он, наконец взглянув на Хинату. — Если тебе что-нибудь нужно, я всегда здесь.

— Я знаю, – неожиданно спокойные разноцветные глаза задержались на нём ненадолго, прежде чем Хаджиме опустил руку на его затылок и мягко притянул к себе; Комаэда прижался щекой к его шее.

— Пойдём уже ужинать, – произнёс Хаджиме.

Тот слабо кивнул.

У него не было никаких причин на это, но Комаэде заметно полегчало. Они вместе встали, и Хаджиме всё ещё держал его руку в своей несильно, но абсолютно точно намеренно, когда они вышли на улицу.

Они были не единственными, кто направлялся в гостиницу. Звуки чужих голосов разносились вокруг под плеск раскачивающейся на ветру глади бассейна. Комаэда рефлекторно помахал рукой Кузурю и Пекояме, когда заметил их на другой стороне. У входа толпилось ещё несколько человек.

Это был такой же вечер, как и остальные. Солнце садилось в своём привычном темпе, подводя день к завершению. Постоянство Джаббервока даже в такие времена, независимо от того, в чём заключался его секрет, было действительно самым ценным, что они имели сейчас. Целый мир не был для них домом настолько, насколько им стал забытый богом архипелаг посреди океана.

Комаэда уже чуял доносившийся из ресторана приятный аромат. Причуды Ханамуры – не считая того, что он всё-таки тоже был их одноклассником – стоило терпеть хотя бы по три определённых раза каждый день.

Отвлёкшись, Комаэда резко обернулся, когда Хаджиме вдруг с силой потянул его за руку.

— М-м, что такое? – бросил он бездумно. Хотя жест этот, мягко говоря, был странным: он не влёк его в сторону, словно Хаджиме резко решил сменить направление или наоборот пытался поторопить его к гостинице; он тянул... вниз? Но Комаэда не успел даже толком осознать это, когда тяжесть обрушилась на его правое плечо и сначала он полностью сконцентрировался на том, чтобы устоять самому, но это перестало волновать его, как только он понял.

— Хаджиме?!

Он отчаянно попытался удержать Хинату на ногах, но те глухо шуршали о брусчатку вместо того, что найти в ней опору. Тогда он неуклюже ухватил его руками, невольно действуя исходя из того, что мог бы упасть сам, но не дать упасть Хаджиме. Он несколько запоздало подумал о том, чтобы позвать на помощь, но Кузурю и ещё несколько одноклассников уже бежали в его сторону.

Хаджиме, вне всякого сомнения, полностью потерял сознание. Комаэда удерживал его сзади, положив руку на грудь, и надеялся, что липкая влага, скопившаяся между пальцев, была лишь его же потом.

Кузурю и Овари помогли ему донести Хаджиме обратно в коттедж. Тут же появилась Цумики. Меньше, чем за полчаса Нидай и Сода принесли оборудование прямиком из госпиталя, и затем все они, включая Комаэду, оказались вежливо, но настойчиво выставлены за дверь.

Нагито снова трясло. Он сел прямо на деревянные доски рядом с коттеджем, притянув ноги к груди. Если не все, то по крайней мере большая часть класса столпилась чуть поодаль, что-то обсуждая. Комаэда не слушал. Он не заметил, как они скрылись в стороне отеля, пока Соня не опустилась рядом, тихонько привлекая его внимание.

— Комаэда-сан, я думаю, тебе лучше пойти с нами.

— Я подожду здесь, – негромко ответил он, стараясь звучать ровно.

Соня приятно, но грустно улыбнулась.

— Я тоже могу остаться, если хочешь.

— Спасибо за заботу, но я бы предпочёл побыть один, – поспешно отказался Комаэда.

Она была достаточно учтивой, чтобы предложить ему помощь... и достаточно учтивой, чтобы принять этот отказ. В конце концов Комаэда остался у коттеджа в одиночестве.

"Это не может происходить", – многократно прозвенело в нём эхо этой фразы, пока полностью не затихло. За то недолгое время, что Цумики закрылась внутри с Хаджиме, он уже сполна распробовал всю горечь ошарашивающего, выбивающего почву из-под ног сожаления. Он был слишком наивен, слишком охотно принимал за реальность то, во что хотел верить; слишком глуп, беспечен и поистине отвратителен... не в том настроении, чтобы здраво оценивать свои возможности, Комаэда не имел ни малейшего понятия, что он мог бы изменить, исправить, если бы вернулся в прошлое с новым нелёгким знанием, но он иступлённо, неистово нуждался в этом. По крайней мере на уровне собственных переживаний он совершил ужасную ошибку... и, возможно, ему уже даже не предоставится шанса её исправить.

"Я не хочу его терять", – подумал Комаэда с такими нелепыми, но искренними печалью и страхом маленького мальчика, который вдруг обнаружил, что свежий порез болит и сочится кровью.

Он сидел, пусто уставившись в пространство под гулко и тяжело стучащий пульс в голове. Пустой желудок вместо обычного чувства голода вскоре сдавило тянущейся до самого горла глухой тошнотой.

Почти стемнело, когда слабая волна воздуха от приоткрывшейся двери прошлась по его спине. Не отдавая себе отчёта, Комаэда мгновенно вскочил на ноги. Цумики выглядела вымотанной и откровенно встревоженной; она странно, будто нехотя и не имея достаточно сил, чтобы поддаться рефлексу, дёрнулась в сторону, когда Комаэда неожиданно вырос перед ней.

— Как он, что с ним сейчас? – выпалил Нагито. Взгляд медсестры был направлен на него, но глаза как-то блуждали, так и не концентрируясь на том, чтобы действительно смотреть на Комаэду. Это было громкое молчание. Цумики определённо собиралась ответить, но это заняло у неё нестерпимо много времени.

— Его состояние сейчас довольно н-нестабильно, но если ничего не изменится в ближайшее время и Хината-сан не придёт в себя, он может впасть в кому...

— Что?! – воскликнул он, едва дав Цумики договорить. Девушка дёрнулась, но вперилась в него глазами с неожиданно напористой решимостью.

— Я сделаю всё, что в моих силах! Обещаю, я сделаю всё, н-н-но..!

Комаэда силился заглянуть ей за спину в зазор приоткрытой двери; он едва мог что-либо увидеть, но удивительно было, что при этом он расслышал глухой, лихорадочный голос, донёсшийся изнутри и окликнувший его по имени. Нагито громко выдохнул, а Цумики встрепенулась.

— Н-н-но он только что был... Комаэда-сан! – пролепетала она, когда тот протиснулся в коттедж мимо неё, но не предприняла никаких попыток его остановить.

Внутри было достаточно медицинского оборудования, чтобы перепутать комнату с больничной палатой. Некоторое было подсоединено к безвольно лежавшему на кровати телу Хаджиме, и только это остановило Комаэду на безопасном расстоянии. Он застыл на месте, не смея подойти ближе, но не в силах отступить хотя бы на шаг назад.

Хаджиме запрокинул голову на подушке; его глаза были почти закрыты, но ресницы трепетали над помутневшими радужками. Если бы не реакция Цумики, Комаэда мог бы решить, что ему лишь послышалось: мог ли Хаджиме и вправду сказать хоть что-то в таком состоянии?

— У меня всё ещё очень много работы, – напомнила о себе медсестра.

— Я могу чем-то помочь?

— Спасибо, Комаэда-сан, н-но не в этот раз.

— Могу я хотя бы просто остаться? – спросил Нагито почти умоляюще.

Цумики на секунду замешкалась, но рассеянно кивнула.

После этого он был готов на всё: забиться в дальний угол, захлопнуть рот на замок и не издавать ни единого звука много часов подряд. Он хотел помочь Хаджиме или хотя бы знать, насколько всё плохо с ним сейчас и что с ним будет позже. Он лишь не мог позволить себе отвлекать Цумики.

Но медсестра заговорила сама.

— Я должна была быть внимательнее. Я несколько раз предлагала ему осмотреть его, но Хината-сан отказывался... я думала, что он не нуждается в моей помощи, и меня это особенно не удивляло, н-н-но...

— То есть, он избегал тебя? – протянул Комаэда, чувствуя, как в груди разрастается тяжёлая, пронизывающая пустота.

— Я должна была понять это раньше! – жалобно воскликнула девушка. — Н-н-но я не могу поверить, что... всё это время он ведь правда вёл себя, как обычно, ведь правда?

Ноги Комаэды заныли. Он медленно и неуверенно начал двигаться в сторону дивана, всё ещё повернувшись в сторону медсестры.

— Я бы сказал, что да?

— Его состояние почти критическое, – объяснила Цумики. — Такие изменения в организме не происходят за один день. Хината-сан... должен был это ощущать.

— Какие изменения? – спросил Комаэда раньше, чем успел подумать, что, возможно, он не так уж и хочет это знать.

Но Цумики начала объяснять. Ей прекрасно удавалось избегать излишних медицинских подробностей и терминов, но Нагито и без этого становилось всё более и более дурно от самого размера этого списка диагнозов и симптомов, с которыми так просто обычно не живут. Он по-прежнему отказывался принимать, отказывался верить, и он сам же толкал себя со всей силы обратно в реальность без тени милосердия, кричал "Соберись!". В последний раз он был так напуган, когда языки пламени перекинулись на чёрную занавеску.

Он добрался до дивана, который должен был стать спасательной шлюпкой хотя бы для его всё хуже и хуже слушавшегося тела, но не мог даже разглядеть обивку под разбросанной на нём кучей хлама. Распахнутая аптечка, коробки из-под медикаментов, пустые ампулы. Какие-то тряпки. На самом деле ничего из этого, кроме последнего, Комаэда не выделил из общего хаоса. Ледяное оцепенение пронзило его изнутри мощным разрядом; Нагито остолбенел, уставившись на кровавые пятна, которые, похоже, не успели до конца высохнуть.

Ему показалось, что он слышал окликнувший его голос Цумики – всего за мгновение до того, как Комаэда рухнул без чувств.

***

Тихий рокот работающего вентилятора заполнял комнату. Это был настолько будничный, настолько естественный звук здесь, на тропическом острове, что Нагито никогда не заострил бы на нём слух, если бы не совсем чуть-чуть отличающийся тон, если бы лопасти не скрипели чуть громче, чем обычно.

Он слегка повернул лежащую на подушке голову, и поток воздуха, обволакивающий его лицо, соскользнул по щеке вниз до шеи. Вентилятор должен был стоять прямо у его кровати, подумал Комаэда раньше, чем на самом деле его увидел.

Это была не единственная неестественная вещь, приведшая его с пробуждением в лёгкое замешательство. Потолок над ним, постель под ним и даже едва уловимые, но очень специфичные нотки и запахи вокруг него – они были похожими, но немного иными, и поэтому иными совсем.

Комаэда полностью открыл глаза; в его голову словно поместили шар с гелием, и где-то прижатое им к стенке черепа раздражение негодовало от того, каким беспомощным и уязвимым он был, соображая гораздо медленнее, чем Комаэде того хотелось.

Простынь под его ладонью натянулась: что-то тяжёлое опустилось на край кровати.

— Комаэда-сан? – негромко окликнула его Соня. — Как ты себя чувствуешь?

Отвратительно. Удивительным образом после того, как она об этом спросила, его рот заполнил горьковатый привкус и скрежет чего-то, похожего на песок, на языке; а вентилятор особенно приятно обдувал шею в том месте, где слиплись от пота волосы.

Нагито наконец узнал в коттедже, где очнулся, свой собственный: они все были довольно похожи изнутри, но этот выглядел и ощущался слишком пустым, чтобы принадлежать кому-то ещё. Комаэда почти не появлялся здесь с тех пор, как перебрался к Хаджиме. Удивительно, что воздух не был пропитан пылью, да и комната в целом не производила впечатления холодного и враждебного заброшенного места. На столе до сих пор лежали книги, которые у Комаэды не нашлось нужды взять с собой.

Но как и зачем он мог здесь оказаться и почему из всех людей первой, кого он увидел после пробуждения, была Соня, Нагито сразу вспомнить не удалось.

— Что произошло? – прямо спросил он и удивился, как слабо и вяло звучал его голос.

— Ты упал в обморок, – объяснила девушка. — Нам пришлось перенести тебя сюда.

Ему не удалось бы вспомнить конкретный момент, но так или иначе Комаэда нашёл в себе подтверждения её словам. До последней секунды он не осознавал, что происходящее было для него уже слишком – потому что оно было слишком уже давно, и он даже не думал, что это может достигнуть какой-то критической точки, – и произошло то, что должно было быть защитной реакцией, помочь ему, но на самом деле сделало только хуже.

Комаэда сел, неприятно удивившись тому, как неохотно слушалось его тело. Мысли ворочались в голове медленно и с трудом, и он мало что чувствовал. Но даже так он не мог игнорировать заполнивший его гулким эхом стыд. Выносимый, но такой же неоспоримый и бесстрастный, как смертный приговор.

Ему было стыдно за то, что он буквально отключился от эмоциональных переживаний в одной комнате с человеком, который на самом деле был, возможно, при смерти. И за то, что прямо сейчас он думал о Хаджиме и беспокоился о нём, но от мысли о том, чтобы вернуться в его коттедж, Комаэде снова становилось дурно.

— Как долго я был без сознания?

— Часов... пять, – протянула Соня очень неуверенно.

— Не то чтобы это уже имеет большое значение: на дворе глубокая ночь, – раздался голос Тогами.

Он повернулся в сторону Нагито из-за спинки дивана.

Были времена, когда Комаэда сначала впал бы в замешательство, а затем что-то скользкое и липкое, очень похожее на чувство вины, заёрзало бы в желудке от открытия, что целых два человека почему-то сочли его заслуживающим того, чтобы взять на себя труд несколько часов приглядывать за ним. Он смог в конце концов переступить через это... а теперь он думал и чувствовал себя не совсем так, но очень похоже. Это как будто даже было правильное чувство, которое Комаэда не то чтобы не мог, но не хотел с себя стряхнуть. И при этом он прикидывал, что было бы неплохо, если бы Хаджиме мог сейчас появиться и ударить его по лицу.

— Тогда вам лучше вернуться к себе и постараться выспаться, – ответил он на комментарий Тогами. — Мне правда очень жаль, что из-за меня вам пришлось оставаться здесь так долго...

Соня выпрямилась, выдавая неподдельное беспокойство.

— Но Цумики-сан осмотрела тебя и сказала, что тебя лучше не оставлять до утра одного, даже если ты очнёшься.

"Замечательно, теперь я знаю, что ещё и Цумики-сан потратила драгоценное время не на того человека," – подумал Комаэда, но натянул на лицо вежливую улыбку.

— Я в порядке, и со мной едва ли может что-то случиться.

Должно быть, ей удалось уловить напускное спокойствие Комаэды, потому что девушка тоже сменила стратегию. Она взглянула на него серьёзно и произнесла уверенным, этим не допускающим возражений голосом:

— Ты не знаешь этого наверняка, а мы все несём друг за друга ответственность, что бы ни случилось.

— Если ты не хочешь доставлять другим проблем, – вмешался в их спор Тогами. Удивительно, как он мог звучать слегка раздражённо и участливо одновременно, — то сейчас тот момент, когда лучше успокоиться и дать им делать то, что будет лучше для тебя же.

Спорить сразу с двумя людьми, так или иначе обладавшими властью и авторитетом над другими, у Комаэды не было сил. Ему не оставалось ничего, кроме как "успокоиться".

— Что с Хаджиме? – спросил он.

— Я не ходил проверять около двух часов. Я как раз собирался сделать это сейчас, но раз за эти два часа никто не приходил с новостями сюда, то, думаю, ничего особенно не изменилось.

— Всё-равно, было бы неплохо... – с плохо скрываемой нуждой попросил его Комаэда.

— Что ж.

Грузное тело Тогами выросло высоко над диваном. Он размеренным шагом подошёл к двери.

Лёгкая заминка возникла, когда он открыл дверь, но раньше, чем Комаэда успел задаться вопросом, до него донёсся новый голос.

— Как у вас дела?

— Он только что очнулся, – Тогами отошёл чуть в сторону, и Комаэда переглянулся со стоящими в дверном проёме Содой – кому тот голос и принадлежал – и Кузурю.

— И чуть сразу не выставил нас за порог, – добавил Тогами. — Так что, думаю, он в относительном порядке.

То, что они столкнулись прямо в дверях, было в некотором роде удачным совпадением, но, если подумать, эти двое могли направляться сюда с теми самыми новостями, которые Тогами ждал несколько часов, и необязательно с хорошими. Проглотив ком кисловатой на вкус слюны, Комаэда спросил:

— Вы знаете, как там Хаджиме?

— Цумики всё ещё там, – ответил Кузурю довольно спокойно. — Она попросила передать, что останется с ним до утра, и что он, ну... как я понимаю, ему хотя бы не хуже. Но внутрь она нас не пустила.

— Потому что сейчас нам нечего там делать, – жёстко прокомментировал Тогами. — Но если так, то нам нет нужды суетиться до утра. Идите выспитесь... и передайте это остальным, кто ещё шатается снаружи.

Сода пробубнил что-то о том, что они уже далеко не дети, но остался проигнорированным.

— Мы так и сделаем, – протянул Кузурю.

— Я останусь с Комаэдой-саном, – отчиталась Соня.

— Что?! – выпалил Сода в недоумении. — Зачем?

— Цумики-сан просила об этом... – Соня взглянула на механика в лёгком замешательстве от его реакции.

— Я знаю, н-но..!

— О чёрт побери, Сода, если ты думаешь именно об этом, включи мозги и постарайся понять, что не так с твоим чувством реальности, пока я тебя не ударил, – сдавленно прорычал Кузурю, раздражённо закатив глаза.

— Но... он всё ещё мужчина! – попытался оправдаться тот.

— Годы идут, а ты всё такой же кретин.

— Это самый нелепый спор, свидетелем которого мне приходилось быть в жизни, – устало вздохнул Тогами. — Я останусь здесь, против этого никто возражать не станет?

Сода молчал, с видимым дискомфортом шаркая ногой об пол и расcеянно уставившись на дверной косяк.

— Думаю, одного Тогами-куна будет вполне достаточно, – вклинился Комаэда.

— Если так... тогда я тоже пойду, – Соня встала и направилась к двери, хотя от Комаэды не укрылась неуверенность в её движениях. — Спокойной ночи вам обоим.

— Взаимно, – за двоих ответил Тогами.

Дверь закрылась, оставив в комнате немного свежего ночного воздуха. Бьякуя вернулся на диван, и Комаэда слышал, как подушки под ним тяжело осели.

— Я собираюсь спать, не смей будить меня по пустякам, – объявил он тут же. — На подоконнике стоит снотворное, Цумики-сан оставила его на случай, если ты проснёшься раньше утра. Но насколько я помню, у тебя не было возможности поужинать, так что, если ты голоден, скажи об этом, пока я не лёг.

Пустота в желудке была тем, что Комаэда прекрасно осознавал до сих пор, но он не назвал бы это голодом. Голодом, грубо говоря, считалось состояние, когда человек хочет есть – а он этого желания совсем не испытывал.

— Можешь не беспокоиться на этот счёт, – ответил он.

Комаэда привстал с кровати, чтобы дотянуться до пачки таблеток и бутылки воды, стоящей рядом. Он ещё не знал, возникнут ли у него настолько серьёзные проблемы со сном, чтобы это действительно было ему нужно, но, возможно, то, как он сдался без борьбы, говорило об этом лучше всего.

Он улёгся обратно в постель, свернувшись на боку калачиком. Он слышал, как Тогами вновь поднялся с дивана, а затем комнату заполнила темнота. Нагито всё ещё лежал не шевелясь, когда все звуки со стороны дивана стихли, но вскоре вернулись в виде тихого отрывистого храпа. Снотворное действовало медленно, и Комаэда, один в темноте, ждал его, словно это было последнее, что когда-либо должно было волновать его в жизни.

Словно завтра никогда не наступит; и это уродливое, нездоровое чувство почему-то было самым лучшим.