«Дай мне, Господи, откатать чисто, я ни в чём не буду нуждаться…

Хотя знаешь, лучше отсоси. Сам справлюсь».

Сейчас внутри воодушевлённо клокочет львиная сила, как в далёкие пятнадцать, когда не нужна была помощь Бога, и ничья помощь, кроме своей собственной.

Лезвия, требующие льда, наконец освобождаются от блокираторов. Объявление: «Жан-Жак Леруа, Канада!». Аплодисменты не заглушают свербящего раздражения. Это хорошее раздражение. Такая агрессия не отвлекает — ведёт к победе.

«Кое-кто побил мой рекорд в короткой, и это был не я».

Пара танцевальных па и прищёлкнуть пальцами, подмигнуть публике: «Хлопайте громче!»

«Мой рекорд побил Отабек, мать его, Алтын. Сейчас я утру тебе нос, засранец! Это личное. Это будет самая золотая медаль в моей коллекции!»

Жан-Жак Леруа улыбается, нарочито небрежно нарезая круги. Чуть подпрыгивает, взрывая трибуны восторженными визгами.

«Рыцарь Отабек, сэр Деревенщина, из дома Алтынов бросил перчатку. Сир Жан-Жак, король льда, лорд Победитель из великого дома правящей династии Леруа принимает вызов!

Назвал меня полировщиком? Я тебе зад отполирую, говнюк!»

Указательные и большие пальцы складываются в две задорные «J».

«Да, это Джей-Джей стайл, детки!»

Главное на Алтына не смотреть. Своей постной рожей весь аппетит испортит.

Но Жан-Жак всё равно смотрит. Отабек едва заметно кивает ему.

«Отсоси!»

«Три четверных и квинт. Соберись, Жан-Жак. Покажи им, как куют золото!»

Музыка. Соната Рахманинова наполняет воздух. Рахманинов — выбор тех, кто собирается побеждать. Жан-Жак собирается побеждать, он не ждёт, летит вперёд настойчивого перебора рояля: раз, два, три, толчок. Вверх!

— ...Вверх, Жан-Жак, вверх! — кричит мама.

Жан-Жаку шесть и он прыгает выше, ещё выше.

Пусть мама улыбается, пусть хвалит только его.

Мама улыбается, и папа тоже. Они так радуются каждой маленькой победе и напоминают: если хочешь достичь результатов, придётся постараться.

…Жан-Жаку двадцать девять, он постарался, чёрт возьми, и результаты впечатляют.

Сердце замирает, мир прокручивается трижды, прежде чем конёк снова врезается в лёд.

Как высоко!

Судя по овациям, дух захватило у всех присутствующих.

«Кто ещё из вас может вот так сразу с прыжка, а?!

Точно не ты, Алтын! С твоим куриным весом, пока разгонишься, зритель поседеет.

А ещё ты бережёшь ногу, и по этому поводу у меня для тебя кое-что есть, Отабек Алтын! Риттбергер с твоим фирменным выездом. Раз ты не показываешь его нам в этом сезоне — смотри как я сделаю его лучше, чем ты когда-либо! Преимущества роста, детка.

О, я жажду слышать сплетни об этом».

Быстрее, ещё, вдох-выдох, пульс, каждая клетка тела на контроле, мгновение, разворот…

Четыре оборота и выезд с казахским акцентом!

«Ну что, схавал?!

Слышишь эти аплодисменты?!

Пойми, Отабек Алтын, дело не в тебе, дело во мне! Я просто лучше.

Для тебя на сегодня всё. Остальное — моим фанаткам!»

Жан-Жак улыбается, он не танцует драму — сегодня только победа и успех.

«Вот движения, за которые меня любят: это стремительное скольжение, от которого ветер режет пылающие страстью щёки, экстремальные изгибы, на крутой дуге нежно погладить лёд — чистый секс. Каждый хотел бы быть этим льдом сейчас. Смотрите на меня! На мне нет страз и петушиных перьев. Ничего, что отвлекало бы от моего собственного блеска! Смотрите, как я сам сияю изнутри! Кружусь так быстро, что пурпурный и чёрный на моём костюме сливаются в одно…

Японец и русский заявили по четыре квада? Пусть четырежды отсосут! Сегодня меня не превзойти хоть с пятью! Гармония! Сила! Грация!

Ещё четверной!

Только слепец не увидит, что каждый мой прыжок — бриллиант идеальной огранки, в оправе изысканных компонентов.

Максимальный прогиб, полное слияние с музыкой. Я и есть сама музыка! Смотри, Отабек Алтын, как красиво я побеждаю!

Смотри, как я уже победил!»

Зубы коньков кромсают лёд, словно железные когти золотого грифона.

Последний толчок на зависть всем — невероятный взлёт вверх, кажется, выше бортов и трибун, под самый купол арены!

Жжение в мышцах, боль от перегрузки, но руки всё равно, как мощные крылья, а в груди пылает настоящее пламя, сильнее, жарче, чем когда-либо!

«Это стиль короля Джей-Джея!

Это мой стиль!»

— ...Это мой стиль! Я его придумал! — Джей-Джею четырнадцать, он не плачет, сжимает кулаки до боли. Он стоит на своём. Это не просто — стоять на своем, глядя снизу вверх. Но это и не должно быть просто. Это не какая-то «штучка» — это стиль катания и всей жизни! Брать всё, а не довольствоваться только тем, что выходит получше. Синицы в руках, уловки, полумеры и обходные пути для дрожащих трусов и слабаков. У него есть два идеальных прыжка в четыре оборота, серебро на юниорских международных, настоящий поцелуй с девчонкой, и скоро будут почти настоящие водительские права. Поэтому он смотрит уверенно вверх и стоит на своём.

— Сначала научись делать, как я сказал, а потом придумывай свои штучки! — Мистер Чалдини — упёртый осёл. — Ты должен слушать своего тренера!

Лео хихикает за спиной, и, видит Бог, Джей-Джей припомнит ему в столовке. И ещё мелкий этот смотрит из-под бровей. Влюбился, что ли? В другой день Джей-Джей не нахмурился бы от того, что кто-то смотрит, а подмигнул, вгоняя скромнягу в краску. Он где-то видел этого раньше… на каком-то фуфлыжном турнире, может, или прошлым летом. Из странной страны… Может, Лео помнит? Ничего особенного. Если бы не это паскудное настроение, то не просто помигнул — дал бы мелкому автограф.

Джей-Джей докатывает время на нервяке и молча идёт с Лео на обед. Лео подбадривает, лавируя между столами с пластиковым подносом, падает за тот, что в самом центре, болтает, чтобы Жан-Жак не обращал внимание на жополицего Чао-Чао-Чалдини, поднимает настроение вмиг. Он это умеет — Джей-Джей через секунду уже хохочет, толкает Лео в плечо, велит называть себя не Жан-Жаком, а Королём Джей-Джеем. Лео не отвечает, он быстро тычет в смартфон, добавляет к фотографии макаки подпись: «мусьо Чао-Чао», похрюкивая и смеясь. Джей-Джей давится от смеха, тянется тоже, пририсовывает контур и зелёные глазки к фотографии так, что обезьянья попка приходится на подбородок изображённого лица. Лео постит дудл в чат, и они вдвоём хихикают над комментариями, когда относят подносы, допивая молоко уже на ходу. Джей-Джей подмигивает только вошедшему мелкому. Автографа мелкий не просит.

Тот Мелкий сегодня сам раздаёт автографы…

…Ноги воют, дрожат и отказываются держать — двадцать девять, это вам не шутки, а. Жан-Жак садится на жестоко изрезанный лёд. С трибун летят счастливые возгласы, плюшевые уродцы и цветы. Цветы падают, вздрагивают от удара. Красные, белые, жёлтые, даже синие. Как будто живые, но уже мёртвые.

Справился.

И оступился всего лишь раз, но всё равно вытащил. Три четверных покрыл,

как юниор тулупчика.

Два во второй половине, и не абы как, а с плюсом! С руками, красиво, с выездом — всё как по собственной книге.

«Видели Это?! Вы видели? Конечно да.

Смотри, Господи, как мне ничего больше не нужно.

Отсоси, Алтын.

Да все отсосите.

Это мой стиль».

Жан-Жак закрывает глаза и вдыхает запах…

Запах детства.

Натали Леруа вышла на работу едва оправившись после родов. Она кормила маленького Жан-Жака грудью прямо на трибунах у катка.

Запах детства — это запах льда. Запах катка и раздевалки. Запах крови во рту. Иногда запах оладий с кленовым сиропом, но чаще всё-таки крови. Запах собаки. Лутц конечно пах псиной, но это не было неприятно. Запах снега, шерстяного свитера, гвоздики и корицы.

Жан-Жаку четыре, он ступает на лёд и скользит. Ноги разъезжаются, он цепляется за маму, а она мягко толкает в спину:

— Давай, Жан-Жак.

— Смотри, maman, у меня получается!

А потом Жан-Жак падает. И снова падает.

Так он узнал, что прежде чем получить что-то, иногда приходится упасть и поваляться. Но это не значит, что нужно сдаваться. Жизнь не всегда отдаёт всё просто.

…Теперь Жан-Жак лыбится в уголке слёз и поцелуев, подмигивает камерам, пальцы растопыривает в фирменном жесте. Он на самом верху. Он там и останется, и никто его не сдвинет, даже чёртов Тадоку Сако со своими дикими прыжками. Не сегодня уж точно. Жан-Жак не слышит, что установлен рекорд, на табло не смотрит — наблюдает из железных объятий миз Салливан, как Отабек стоит рядом с тренером, серьёзный, как полный пиздец. Сжимает и разжимает кулаки, поблёскивая чёрными перчатками из-под олимпийки. Акцент на кисти — удачный ход. Руки давно стали его подписью, превращающей любой элемент в уникальный, принадлежащий только ему.

Эти руки — заслуга Нанук. Всё катание Отабека дышит её энергией, но особенно руки.

«Какой талант!» — восхищаются комментаторы. От этого таланта открестился не один тренер когда-то, когда Отабек был совсем мелким.

…Мелкому четырнадцать, в Детройте уже год, живёт на третьем этаже, с другими постоянниками. Он занимает задесятые места на мировых, но у себя там — он первый, и уже прошёл на юниорский Гран-При. Хорошее владение коньком, сильные тройные и ни одного четверного. Нет хореографии, нет гибкости, нет вращений… да ничего у него нет. Вот и всё, что знает про него Лео. Джей-Джей знает только то, что Мелкий не отводит взгляд и не краснеет от подмигиваний…

— …прыгающие табуретки звёзд с неба не хватают! — Лео продолжает рассуждать о Мелком. У Лео тоже четверных нет, зато хоряга лучшая, он толк знает в этом, но Джей-Джей ржёт:

— Да ты, как фея одноногая, пляшешь. А до моей грации тебе — как до Мексики в багажнике!

Лео только улыбается в ответ. Хоть ты усрись, а хореография у Лео лучше всех.

У Джей-Джея лучше всех всё остальное, даже мистер Чалдини это не может отрицать.

А на вот Мелкого мистер Чалдини давно забил…

…Это так давно было. Жан-Жак выходит в толпу, к родителям и Белз, в объятия младших брата и сестры и журналистов, подхватывает на руки свою Жю-Жю. Ныряет, погружается в эту волну триумфа и даёт ей нести себя. Вспышки, прикосновения людей, шум голосов раскладывается на отдельные вопросы, Жан-Жак улыбается и топорщит пальцы на одной руке, Жю-Жю показывает пальчиками вторую «J».

— Господин Леруа, как же теперь остальным фигуристам выходить на лёд, после вашего

выступления?

Улыбка ещё шире, до самых ушей:

— Они соревнуются за серебро и бронзу! Искренне желаю своим коллегам удачи, и пусть им поможет Бог.

— Бекс.

— А? — Бексу шестнадцать, он идёт по краю тротуара, загребая кедами яркие листья.

— Ты в Бога веришь? Я знаю, у тебя другой Бог, но…

— Я верю в себя.

— Но ведь есть кто-то, кто всё это создал. — Джей-Джей раскидывает руки. — Кто-то же следит за нами. И как ещё объяснить таланты людей, если не Богом?

— Знаешь… Я был в лагере в России. — Бекс замедляет шаг, смотрит в небо, вспоминая. — Я там хуже всех был, и меня в группу с малышнёй определили. Мелкие гнутся у станка, как будто дышат. А я как будто вагоны разгружаю, и делаю это очень хреново и неубедительно.

— Но… у тебя вроде нормально с этим. — Джей-Джей кривит душой. — Относительно.

— Там и растянули. Мне уже тринадцать было.

— Ох. — Джей-Джей видел такое. Конечно, растяжка ни для кого не была зефиром, но на тех кто поздно начал, смотреть было печально.

Бекс ёжится от порыва ветра.

— Я это к чему говорю, Джей-Джей. Хуже малолеток. Я был хуже всех. В меня, кроме родителей, никто не верил, даже я сам не верил. Это же не Бог мне помог. Это были мои родители, которые платили деньгами и продолжают за меня платить деньгами. И Яков Фельцман, который меня тянул. Он на Бога не похож, уж поверь. Я больше всего боялся, что прыгать после такого не смогу. Ему-то всё равно было — не смогу и до свидания, удачи в кёрлинге или в бухгалтерии. Это я сказал ему: «Всё», — а не Бог.

— Но ты мог родится в другой семье. Или в другой лагерь попасть. Не к Фельцману, а к Шишигину, например. Может, это Бог сделал? Свёл все концы вместе.

— В Москву и другие ребята приезжали. Много. Не хуже меня. Лучше. Где для них Бог?

— Ты хочешь сказать, что тебе просто повезло? Может, это Бог…

— Мне повезло. А Бога нет.

— Джей-Джей! — сестра так толкает, что Жан-Жак чуть не валится с лавки. — Ну ты что, сейчас Пьер идёт!

У Пьера Леруа сегодня шансов нет. Это его взрослый дебют, и от него, как от племянника Чемпионов Леруа много ждут, но он совершенно не форме. Ну не совершенно, конечно. Те, кто совершенно не в форме, на Олимпийских произвольную не катают. Но шансов нет.

Пьер хорошо держится, он молодцом! Он встает и продолжает, упорно и старательно. Программа скучная, движения однообразные и вялые. Не хватает ему уверенности и резкости, которой с лихвой есть в его красной рубахе и чертах лица. Он может больше, и обязательно покажет свою силу. В следующем сезоне, может, но не в этот раз.

…«Не в этот раз!» и «Не в мою смену!» — утверждает миз как-её-там.

Джей-Джею пятнадцать, и он уже проходил это в прошлом году, он снова уверенно стоит на своём, глядя снизу вверх.

И как бы миз как-её-там не упиралась, весь каток к концу первого месяца зовёт Джей-Джея Джей-Джеем. Конечно все усмехаются, когда он величает себя королём, но Джей-Джей только лыбится в ответ и растопыривает пальцы в своём придуманном жесте, изображая две буквы «J».

— Отлично, Джей-Джей, подбери задницу и давай ещё разок, — кричит миз как-её-там, — помни про левую!

Она отворачивается и следит за тем мелким со скучающим видом. Мелкий скучный — ему бы хоть тройной аксель вправить — чем он вообще тащить собрался? Непонятный он какой-то, дёрганый, хоть и музыку слышит, зато так мягко сажает прыжки, что не видно, когда прыжок переходит в скольжение. Миз как-её-там не трясёт его и не мучает. Забила, как и мистер Чао-Чао забил на него в прошлом году. Даже жалко как-то.

Зато мистер Ноа смотрит на пацана частенько, хоть тот вообще не его юниор. Если не хочет на своих смотреть, смотрел бы на Джей-Джея тогда — есть на что. Пристальный взгляд мистера Ноа многого стоит. Он — лучший тренер в школе фигурного катания Леруа в Торонто и с четой Леруа в давних и тёплых отношениях, а в школу мистера Чао-Чао наведывается почти каждое лето за свежей юниорской кровью. Ну или за тем, что Чао-Чао хорошо платит.

И дома, и тут юниоры называют мистера Ноа «Сальвадоркой», с легкой подачи Джей-Джея, за тонкие усишки и красное во время ругани лицо.

— Мисье Ноа, вы на последний заезд остаётесь? — Джей-Джей падает рядом на скамью.

Мистер Сальвадорка, неохотно переводит взгляд.

— Да, у меня до сентября контракт.

— Я на всё лето! — гордо поднимает ладони Джей-Джей.

— Хорошо голову держишь, Леруа. Вот только левая у тебя короче правой дюйма на три. Последи за ней. — Мистер Сальвадорка отыскивает взглядом Мелкого.

Что он нашёл в нем?

Мелкий не делает ничего интересного, только прыгает да падает, сегодня падает особенно часто, будто на него гравитация разозлилась.

Угрюмый Мелкий ни с кем не разговаривает и всегда один. Джей-Джей и Лео пытались подружиться с ним, здоровались и всё такое, но он — как глухой. Джей-Джей бы и подумал, что глухой, только тренеров своих Мелкий отлично слышит. Миз как-её-там дважды не приходится повторять. И убивается Мелкий на катке, будто мул, только маленький.

— Ишак, — бурчит через губу мистер Сальвадорка и краснеет, — натуральный ишак, одни ноги да гонор, головы совсем нет!.. Что делает? Ну кто так делает?!

«Зачем фигуристу голова?!» Джей-Джей пожимает плечами и прикусывает язык. Отвечать этому типу — гиблое дело. Сварливый хам только заморочит голову. Вечно фамильничает и дюймами до сих пор меряет, двадцать первый век на дворе, алло. Родители предлагали к нему пойти в этот раз, но Джей-Джей согласился на миз, и согласился бы на двух миз, если бы потребовалось, только бы не плясать под ор сеньёрки Сальвадорки.

Джей-Джей возвращается на лёд и сразу натыкается взглядом на Мелкого. Этот часто посматривает в прицелы раскосых глаз. Смотрит прямо, взглядом бросает перчатку прямо лицо. Разрешает выбрать оружие, бесстрашно, как будто он ровня королю.

Джей-Джей усмехается, но каждый раз принимает вызов — выпрямляет спину и выполняет любой элемент на отлично. Пусть оценит чурбанчик, как бывает!

…Уже взрослый Жан-Жак ждет, когда судьи оценят Пьера Леруа. Пьер получает оценки, его терзают журналисты, а после, растрепанного и израненного вопросами, принимают в объятия Жан-Жак с родителями, и братом, и сестрой. Они обнимают его вместе и по очереди. Мама говорит, что он молодец, Жан-Жак кричит:

— Эхей! Не вешай нос, бродяга, я один раз вешал нос, так к катку на сопли и примёрз!

Отец кашляет, а сестра за бок щипает.

Все вместе садятся смотреть Тодоку Сако, на которого нынче взмолился весь фигурный мир, как на святого. Жю-Жю взбирается Жан-Жаку на колени, собирая на себя фотовспышки.

Сако с первых шагов творит волшебство и полнейший сюрреализм — такого ещё никто не видел в этом спорте, а его тренер Кацуки Юри сейчас собственный галстук сожрёт от волнения или на каток к нему вывалится, а русский тренер Никифоров ещё и подстрахует — он, кажется, за Сако переживает сильнее, чем за своих троих. Если не будет травм или других обломов — Сако захватит весь мир. Но не сегодня, точно не сегодня.

Жан-Жак не смотрит прокат, гениальный парень вторым будет, что на него смотреть. Жан-Жак смотрит на профиль Отабека, на нахмуренные брови и сжатые губы. Отабек смотрит на завораживающий танец не отрываясь: наизусть знает, но смотрит всё равно.

— Эй! — сестра бодает Жан-Жака в плечо. — Куда залип?

— Да так, — взлохмачивает Жан-Жак волосы и улыбается мечтательно, — задумался, кое о чём.

— О чем-то даже интереснее Сако?!

Сако вьётся лозой, мягко плывёт, и неожиданно резко вытягивает напряженные пальцы то вверх, то вперёд, будто разит иллюзорного противника в голову, в сердце, но не шпагой, а невозможной любовью. Острыми уколами рук защищает свою мягкость и, кажется, трепетную ранимость, подчёркнутую нежным сиреневым цветом костюма…

— О чертополохе. В Детройте, цвёл за катком, помнишь, Ансо?

— Помню… Он так сладко пах! — сестра даже глаза прикрывает от удовольствия приятного воспоминания.

Тонкий юноша сиреневым соцветием взмывает к воображаемым облакам, вбивается ногой в лёд, изгибается, отводит назад руки, обнажая и бесстрашно показывая себя.

…А облака плывут себе, уползают медленно-медленно, забирая с собой все эти дни в летнем лагере Детройта и с ними пятнадцатое лето Джей-Джея и что-то очень важное и весёлое. Кажется, целую жизнь. Джей-Джей переводит взгляд на последний распустившийся чертополох. Гладит кончиком пальца яркий пушок.

Мимо по дорожке пробегает Мелкий с наушниками в ушах. Неуёмный, даже в последний день не может расслабиться, как все нормальные люди.

— Зачем он такой колючий? Не сорвать даже.

Лео усмехается. Он лежит на газоне рядом, закинув руки за голову:

— Для того и колючий, чтобы твои загребущие корявки не сорвали его, очевидно же.

Джей-Джей улыбается, он скидывает кроссовки, подставляет убитые спортом ноги солнцу.

— Интересно, такой невзрачный, колючий и злой. А цветочек мягкий. Ты знал, что чертополох означает вызов и аскетизм? Нам по истории рассказывали, когда Шотландию проходили. — Джей-Джей ощипывает тонкие нежные лепестки. — Они выбрали его как символ непокорности и несгибаемости своего народа.

— В христианстве это трава Дьявола. Символ греха. — Лео пожевывает соломинку.

— Я такого не помню, — неуверенно бормочет Джей-Джей, но руку отдёргивает рефлекторно.

— Нам говорил пастырь. — Лео смеётся: — Не думаю, что цветок заразит твою руку грехом.

Джей-Джей щурит глаза. Им проповедник ничего такого не говорил.

Джей-Джей аккуратно обламывает мелкие шипы с листьев, один за другим, шипит, облизывает уколотый палец, но всё равно срывает цветок и убирает в карман. На память.

— Сегодня у Розалин и Ли-Лу все собираются, — тянет Лео.

Он тоже снимает обувь и лениво проводит взглядом Мелкого, который идёт на второй круг.

К концу этого лета Джей-Джей имеет три четверных и блестящую программу в новом стиле «Джей-Джей», рожденную в таких муках, что в стрижке миз, кажется, добавилось белых волос.

У Лео ни одного четверного, но ровные тройные, короткая, произвольная и целая гора уморительных шуток.

Мелкий вдруг подрос, и в панике роет лёд носом и задницей с переменным успехом. Ему не разобраться с неуклюжими теперь ногами и руками, он как новорожденный жирафчик поднимается на дрожащих коленях, а миз только сочувствующе вздыхает и качает головой.

***

Джей-Джей и Лео всегда дружат с половиной лагеря, участвуют во всех посиделках в выходные, в своей и в чужих комнатах, и даже пробираются иногда в женское крыло. У Лео чутьё на сплетни, за которые его просто обожают и зовут везде и хоть куда.

Весёлая компания, едва вмещается на двух кроватях и полу в комнате Розалин и Линды-Луизы, которая только шикает на всех, чтобы тише были. Какая разница, если завтра все разъедутся?

У девчонок стаканчики, а у Лео бутылка вина, которую уговорил купить старшиков из соседней комнаты, и почему-то перед этим попросил Джей-Джея отойти и не отсвечивать.

Лео загадочно улыбается и шепчет Розалин на ушко что-то очень интересное, а Джей-Джей болтает о начавшемся сезоне, который уже вовсю. Национальные, Гран-При, и он ещё на Олимпийский Фестиваль посеялся в этом году в первый раз…

— Джей-Джей! Ты знаешь, что наш Мелкий летит в Торонто?

— Что? — Джей-Джей улыбается. Ничего он не знает. Зато Лео знает всё.

Знает, например, что Мелкий за всё время ни с кем не подружился, гулять всегда один плетётся, и на пробежки и в спортзал, и что его конопатый сосед, еле терпел весь заезд этого чурбана и рассказывал, что Мелкий, оказывается, ещё и вспыльчивый и не дурак подраться, и пока что вряд ли хоть одна драка на территории обошлась без него.

Конопатый, правда, тот ещё врун.

Страна у Мелкого — почти Россия, продолжает заливать Лео, только вместо балалайки домра, а вместо медведей кони. И вместо водки старое молоко. Тут Джон смеётся громче всех, и говорит, что казахи нормальные ребята и что медведи с водкой у них тоже там есть, но Казахстан не Россия. А потом Лео добавляет, что, по словам конопатого, Мелкий не блещет умом и никак нормально язык не выучит — акцент у него жуткий, но нам-то откуда знать, если он ни одного слова, кроме «нет» не сказал. «Нет» у него, к слову, совсем без акцента.

Джей-Джей разводит руками и уже было открывает рот и начинает рассказ, что он на юношеский сезон имеет грандиозные планы, но Лео хитро улыбается, будто теперь будет что-то интересное, и сообщает, что лично видел, как к Мелкому подошёл мистер Сальвадорка и долго с ним разговаривал, а потом ещё раз, а в третий раз Мелкий сам к нему покатился. И теперь (на хвосте тут принесла птичка) Мелкий заключает с мистером Сальвадоркой контракт, и кому из них больше не повезло, совершенно не известно.

— Так что тебе с ним ещё катать, Леруа, если Мелкий этот не образумится!

— Это если он справится со своим ростом. Видали, как вытянулся? — возражает Розалин. — Моя сестра так и не смогла прыгать, когда так резко выросла. Ушла в синхронное.

Джей-Джей снова разводит руками. Мистер Сальвадорка кого попало под крыло не берёт, если он взял Мелкого, значит тот справится. К мистеру Сальвадорке вообще не так просто попасть, а тут, надо же, первый подошёл, да. Интересно это, наверное. Или не очень.

— У меня кризиса не будет! — заявляет Джей-Джей. — Maman переучилась очень быстро, а Père* так равномерно рос, что изменений и не заметил вообще, а я же весь в него. Сила генетики!

Джей-Джей ерошит волосы. Взгляд расфокусируется и плывёт… Все эти Мелкие и Торонто, и мистеры Сальвадорки — это завтра, а сегодня Ли-Лу, которая держит красный картонный стаканчик так мило, двумя руками, и становится гораздо привлекательнее, когда перестаёт шикать, и, хоть и отсаживается подальше, всё равно хочет поболтать об ослепительном четверном сальхове короля Джей-Джея — очевидно же. Но чтобы наверняка, Джей-Джей переходит на французский…

________________________________________

*Père — фр. папа.