Сако на втором месте — ничего удивительного. Его сменяет на льду Плисецкий.

Комментариев родных Жан-Жак не слышит, прокат не смотрит, Плисецкого не боится — Плисецкий не потянет. Ничего, не всё же золото ему хапать.

Отабек кричит: «Юра, давай!» — с Плисецкого не сводит глаз; вот бы сейчас помахать у него перед носом чем-нибудь вонючим.

Жю-Жю смеётся и прыгает на коленях, А Жан-Жак резко расставляет ноги и хулиганка проваливается почти до пола. От радости визжит и просит бухнуть ещё.

Жан-Жак улыбается, говорит, что позже они поиграют, а сейчас нужно смотреть выступление и обнимает дочь. Она обнимает в ответ маленькими ручонками за шею и шепчет на ухо, что знает, как зовут вот ту сердитую девочку. Жю-Жю со всеми успевает подружиться.

— И как же её зовут? — спрашивает Жан-Жак.

— Злюка!

— Это она тебе так сказала?

Жю-Жю крутит головой.

— Я просто знаю! Я с ней дружу!

Жан-Жак улыбается тому, что ей дружить так легко; сам он в школе общался со всеми и ни с кем.

…Джей-Джею пятнадцать, он болтает и рад улыбаться каждому. Но как дружить, если одноклассники бегут в кафе, и в тир, и в игровые автоматы после уроков, а Джей-Джей на каток, на вечернюю тренировку, а затем домой: подтянуть учебные дела, всё вовремя сделать, потому что потом никто не даст пересдать проваленное, а перед соревнованиями вечерних тренировки две, и какая там учёба, успеть бы поспать: утром на каток, до школы.

Ребята с катка не спешат общаться — завидуют. Джей-Джей во всём первый, и всё-то у него выходит как надо и даже лучше, а от новой программы он сам в восторге, о чём сообщает любому, кто готов слушать. Родители ребят смотрят сердито, и родители девчонок тоже, хотя им-то он что сделал?

Поймали с одной недавно в закутке, но это же так, ради интереса.

Она так и сказала: «Поцелуемся, ради интереса?»

Девчонки и мальчишки после катка не бегут в кафе и в автоматы. Они, как и Джей-Джей, спешат домой, им некогда дружить.

В летнем лагере общаться легче, но та дружба в лагере и остаётся. Джей-Джей видел, что Лео переписывается и продолжает общаться с некоторыми, хотя бы и всего одно лето вместе катались. С Джей-Джеем он просто приятель, а ведь они в лагере дважды были и на соревнованиях пересекались много раз…

От размышлений о дружбе Джей-Джея отвлекает ор мистера Сальвадорки. Орёт, что кое-чьи вращения виляют, как хвост дворняги, и что он этот хвост открутит сейчас.

Это не Джей-Джею, конечно, но он вздыхает и покорно идёт тоже отрабатывать вращения, как будто ему. Мама ни слова против. Мама и папа — лучшие тренеры!

— Это пройдет, милый. — Мама всегда понимает лучше всех. — Теперь, в старших классах, будет легче, вот увидишь. А когда закончишь школу, друзья появятся и на катке, и просто так тоже. Вы научитесь.

— Я сам домой, maman, можно? Прогуляюсь.

Мелкий вон, вообще ни с кем не общается, и его вроде устраивает. Он даже по сторонам не смотрит, только мистеру Сальвадорке в тараканьи усы да в свой смартфон. Даже в раздевалке пялится в экранчик (Джей-Джей заглядывал, там прокаты одиночников — скука).

На память о Детройте Джей-Джей притащил с собой сушёный в книге чертополох, а мистер Сальвадорка, кто бы мог подумать, — Мелкого. И теперь они каждый будний день на катке, в ту же смену.

Мелкий все так и косит глаз на Джей-Джея украдкой. И у Джей-Джея собственный глаз уже дёргается от того, что он тоже поглядывает.

Джей-Джей ловит взгляд Мелкого и заходит на аксель. У Мелкого-то аксель только на жопу приземляется, ха.

Мелкий точно сталкер: он оказывается с Джей-Джеем не только на одном катке, но и в параллельном классе.

Без пяти минут приятели вместе входят в здание старшей школы, навстречу огроменным старшеклассникам и девчонкам, которые предпочитают огроменных старшеклассников. Джей-Джей шагает с широченной улыбкой и растопыренными в стиле «JJ» пальцами, а Мелкий с поджатыми губами. Хуже того, что он угрюмый и странный, только то, что тут он ещё и самый младший. Девчачий спорт упаковывает образ в комплект.

— Главное — сразу осадить хоккеистов, — поучает Джей-Джей у шкафчиков с учебниками, — а не то, до выпускного не отвянут, а.

Мелкий ничего не отвечает, даже не хмурится. Будто ему и дела нет до всяких ваших хоккеистов.

И живёт он в интернате при школе. Школа не спортивная — обычная школа, но чтобы не очень далеко от катка. Родители Джей-Джея по тому же принципу выбирали.

До катка на автобусе, но можно и пешком. Удобно было бы ездить или ходить вместе с Мелким с катка в школу и со школы на каток, хоть уроки не всегда совпадают, тренировки почти всегда да.

Некоторые просто обречены дружить. Джей-Джей лыбится во весь рот.

— Эй, фрик! На каток айда вместе, а?

Мелкий поджимает губы и едет один.

Он ни с кем не общается, кроме своего мистера Сальвадорки. 

Со своим Сальвадоркой Мелкий медленно, но верно приходит в себя после скачка роста и снова аккуратно сажает прыжки, а не трёт жопой лёд. В росте он дал так, что уже выше Джей-Джея (на микромиллиминиметр). И движения его ещё более неуклюжие, дёрганные стали, но как будто экспрессивные, почти выразительные. И необычные, новенькие. Джей-Джей занимает у него фичу с пятернёй у лица, и задорную подпрыжку. Просто чтобы показать, что тоже так может; но маме нравится, и движения очень удачно входят в программу с её легкой руки. У Натали Леруа талант замечать такие вещи. А Джей-Джей весь в неё.

Но и Мелкий тоже кое-что подворовывает. Что-то он занимает, исполняя даже лучше самого Джей-Джея, но это редкость. Джей-Джей усмехается: Мелкий тырит у него фишки, потому что в восторге от короля, это очевидно.

И Джей-Джей повторяет его движение рукой вверх при вращении — всё равно ему больше идёт.

А Мелкий, кажется, собирается фирменный шаг Джей-Джея в свою программу поставить.

Мелкий больше никакой не мелкий, он с Джей-Джея ростом и даже немного выше, пора бы запомнить его имя, которое ещё в Детройте вылетело из головы, как только влетело.

Все эти гляделки — больной нерешённый вопрос, который нужно решать. Спросить, как зовут, например. Нормально спросить, а не: «Эй, говорун, у тебя хоть имя есть, а?»

Джей-Джей спрашивает:

— Père, а как новенького у мисье Ноа зовут?

— Чего сам не спросишь, а? — отвечает папа, поправляя кепку, и тут же передумывает: — Я спрошу, Джей-Джей. Давай ещё по компонентам пройдём. Под подбородок гвоздь! Выезд тяни! Тяни-и!..

…Жан-Жак улыбается воспоминаниям и говорит дочери, что, наверное, девочку зовут не «Злюка» и что можно спросить девочку, как её имя. После выступлений, если они встретятся; и задерживает дыхание от идеального каскада прыжков, так взволновавшего шумных зрителей.

Плисецкий берёт мощью, стремительностью движений. Выкатывает с вызовом, всё на надрыве, на чистых звенящих оголённых нервах, и, кажется, даже падения — неотъемлемая часть программы. Его болтает, выкручивает истерикой. Огненные всполохи страз поджигают размах широких плеч, золотые волосы исхлестали бледные щёки. Красиво, как всегда, но слишком много падений, грубых ошибок. Слишком много наложат штрафов. За прокат. За неспортивное поведение. За репутацию.

Плисецкий рвётся вверх пятерным прыжком сквозь сплетни и пересуды, сквозь холод осуждения компов, отсчитывающих баллы, превращающих искусство и душу в цифры. Падает кувырком.

Он бы избил всех судей коньком, всех зрителей, уничтожил бы, задушил карминовой сеткой перчаток, как они его душат. Он мог бы их любить, но они сами научили его только драться. Он встает и дерётся против всех на сцене, и злые слёзы ярче страз горят на щеках, когда он берёт цветы.

Отабек сдаёт тренеру олимпийку, являя новый костюм — на иссиня-чёрном буйство разнотравья и пурпурные цветы чертополоха. Он ждёт Плисецкого, и сейчас эти двое застрелят друг друга глазами на выходе. Отабек проиграет, конечно: у него холостые.

Жан-Жак смотрит и мысленно проводит пальцами от стриженого затылка до задницы и словно уже чувствует тепло тела под своими ладонями. Когда вообще у него задница стала такой? Этот знаменательный момент был упущен. Была же вроде жопа, как жопа. Или он забыл просто? Жан-Жак просто забыл…

…Джей-Джею шестнадцать, он вытирает пот, пьет воду. Ещё пятнадцать минут и домой.

Бекс стоит на льду, хмурый, как всегда, но смотрит в пол. Наверное мистер Сальвадорка не одобрил музыку или ещё что, потому что когда мистер Сальвадорка ругается за вращения, Бекс смотрит ему прямо в рот верными глазками и слушает очень внимательно, даже если тот орёт обидные слова и угрозы, брызгая слюной. А уважаемому мистеру Сальвадорке и невдомёк, что он, наверное, и есть тот единственный, от кого этот молчун такое терпит.

С другой стороны, мистер Сальвадорка тоже не обижается на то, что Бекс делает всё через жопу, в которой застрял балетный станок. Бекс толкает борт и укатывает в центр катка, а Джей-Джей совсем не по-дружески пялится на своего друга. На его жопу то есть. Самую обыкновенную, как у всех…

…Картинка такая чёткая, что Жан-Жак верит: ничего он не забыл. И эта великолепная задница, на которую он пялится сейчас, ярко отличается от той, что была столько сезонов назад. Больше десяти сезонов, да? Больше десяти.

Жан-Жак отправляет Жю-Жю к Изабелле, встаёт, чтобы лучше видно было.

Хмурый Плисецкий по лопатке Отабека хлопает и вслед еле слышно по-русски хрипит. Джей-Джей разбирает только «давай».

Отабек улыбается.

Жан-Жак стоит с этой стороны бортов, рассматривает внимательно, будто не выучил ещё Отабека, ступающего на ту сторону бортов. Как он выдыхает, чуть встряхивает пальцами; он поворачивается спиной, но Жан-Жак знает: губы упрямо поджаты, брови нахмурены.

Жан-Жак снова смотрит на задницу и представляет, будто Отабек в его руках. Будто вот он — попался, хороший. Жан-Жак усмехается и мысленно сжимает крепче, раздражённо стискивает зубы от того, что между его ладонями и телом Отабека эта ненавистная ткань костюма. Злость подкатывает к горлу, а ведь это даже не на самом деле. Но он и в мыслях злится, ища застёжки, сдирая тряпки, скрывающие желанную кожу. Сдирать нельзя даже в мыслях — эти «тряпки» стоят целую гору честно заработанных болью, слезами, настоящей кровью… Сил терпеть нет, и Жан-Жак переходит сразу к следующему слайду, в котором уже никакой одежды нет, и чуть не стонет вслух от облегчения.

…Жан-Жак смотрит, как Отабек снимает ледяную крошку с лезвий коньков, выводит петлю, плавно делает круг.

Поправляет, проверяет детали чёрно-петушиного костюма — нервничает.

Как обычно, упакован под подбородок. Сегодня без драгоценных каменьев размером с индюшачье яйцо, но зато весь в пёстрой вышивке. Жан-Жак всегда настаивал, что в роду Отабека пробегали цыгане, но Отабек отрицал категорически. Он казах и точка.

Хмуренький такой, плавает там, огороженный от назойливого мира рекламой спонсоров, готовится наконец сказать то, что наболело. Ему бы всегда быть вот там, а не вот тут.

Плисецкий получает наконец свои куцые баллы, опуская Пьера Леруа ещё ниже в таблице, а Отабек в псевдо-этническом костюмчике готов защищать родной Казахстан. Стоит в стартовой позиции, опустив лицо. Божечки, какой скромняга. Не этот ли милашка бил морду за школой, каждому озвучившему своё мнение по теме роста, ширины глаз и количества стразелей на сценическом костюме, а потом получал наказания и выговоры в коридорах?

…Джей-Джей идёт по коридору к раздевалкам и как раз выворачивает из-за угла, чтобы увидеть, как мистер Салвадорка тычет пухлым пальцем в тощую грудь юниорчика.

Джей-Джей тут же шагает назад.

— Алтын! Когда ты уже завяжешь?! Это что опять за хренова херня?

Джей-Джей хмыкает — тупее мистера Сальвадорки никто в мире не ругается.

— Я устал оправдываться за тебя. Тебя вытурят из школы, так и знай. Ты хочешь чтобы я тебя тренировал или чтобы я тебе жопу подтирал, вместо мамочки? Ты почему в языковую школу не хочешь? Там легче будет.

— Я более лучше по-английски говорю сейчас и не драться в школе. Ни одного раза не драться в школе.

Джей-Джею не кажется — Мелкий оправдывается. Виновато бубнит в нос! Никто не поверит.

Сегодня он пришёл с разбитой губой и ссадиной поперек носа.

— А за школой и в спортивном зале не считается, что ли?! Ты успокоишься или нет? Если тебя вытурят, домой отправлю первым кукурузником! Понял меня?

Тишина.

— Нет, ты хочешь, чтобы тебя исключили?! Взрослей скорее, Алтын, сколько можно? Ты достал меня, понимаешь? От моего геморроя нет столько геморроя, сколько от тебя! Я от тебя откажусь, клянусь тебе.

Тишина-тишина.

— Ты хочешь, чтобы я тебя тренировал?

— Да, мистер Ноа.

Джей-Джей может поклясться, что Мелкий хлюпнул носом. Но Мелкий же не хлюпает носом.

Может это мистер Салвадорка хлюпнул?

— Ладно-ладно, ну прости меня, слышишь? Эй? Ты мне скажи, тебя обижает кто-то?

— Нет, мистер Ноа.

Джей-Джей улыбается: когда это фигуристов не обижали?

— Ты мне скажи, я же размажу их, в порошок сотру, слышишь? Смотри на меня. Обижает кто?

— Нет, мистер Ноа.

— Если кто-то будет обижать, скажешь?

— Нет, мистер Ноа.

— Да, тьфу, блядь, да что ты будешь делать!

Мистер Сальвадорка прибавляет пару крепких немецких.

— Вас там что, в Казахстане как животных воспитывают? Ты в Канаде, Алтын. Тут люди уважают друг друга, понимаешь ты или нет?

Джей-Джей усмехается. Только глухой не слышал сплетен о том, как мистер Сальвадорка, выпив пару пива, любит почесать кулаки о каждого наглеца в баре, кто посмел иметь британские корни, ведь его-то бабка была чистокровной ирландкой!

Если подумать, то Мелкий отлично вписался бы, не будь он таким хмурым букой. Ну и если бы извинялся после драки, Господи прости, можно же проявить элементарную вежливость?

— Ты если в руки себя не возьмёшь сейчас — улетишь в свой аул, понял меня?

Снова этот хлюп.

— Алтын. — Голос немного смягчается. — Ну, прекращай. Хорош, ну. Давай, соберись. Ну не хулигань ты больше, э?

— Алтын, я договорился с дежурным, он за раздолбанное стекло не будет жалобу писать. Но ты соберись, хорошо? Ты соберёшься?

Тишина-тишина-тишина.

Джей-Джей на свой страх выглядывает из-за угла — и тут же обратно.

Мелкий отвернулся в стену, а мистер Сальвадорка выглядит так, будто ему нужна помощь.

— Сальхов три с половиной. — Ещё один хлюп носом. — Смогу?

— Куда ты денешься. — В голосе Сальвадорки облегчение. — Прыгнешь, ещё как. С поднятыми руками прыгнешь у меня. Давай, дуй в школу. Вечером в зале тренируемся. И завтра весь день без катка, понял?! В зале попрыгаешь у меня, неугомонный…

…Кто сегодня бы заподозрил такого милашку, правда? Жан-Жак медленно выдыхает и сосредотачивается на костюме — костюмы Отабека, как неприступная крепость: широкий пояс на крючках, наверное, но он, как всегда, подстраховал кнопкой и липучкой. Паникёр. Сколько Жан-Жак помнит, Отабек всё время был на каком-то палеве и с какими-то самоделками. Чернильная водолазка, сверкающие перчатки. Отабек никогда не мог по-человечески, так что водолазка наверняка пришита прямо к штанам или к трусам намертво, а на спине молния до поясницы, а не до задницы, чтобы не топорщилось. Чтобы, сука, снимать туже. Может, и нет, не разглядеть под жилеткой, вышитой стеклярусом или чем. Жилетка без пуговиц. Может, держится волшебством, но, вероятнее, на крючках и прищёлкнута к водолазке кнопками — по две на боках и спине, или тоже пришита. Месьё Алтын, как вы, чёрт вас дери, ссать ходите? Ширинки, конечно нет, до члена так просто не добраться. Жан-Жак представляет, как неудобно у Отабека встанет в этих плюшевых штанах и как он не сможет поправить, потому что у него самый надёжный в мире костюм.

Жан-Жак смотрит вниз — проверяет, прикрывает ли спортивная куртка, как неудобно стоит у него, и снова сосредотачивается: сначала пояс, затем жилетка на невидимых застёжках, возможно, дополнительные кнопки, молния на спине. Над молнией крючок или ещё какая хренота, которые Отабек так любит пришивать, где попало. Вот и всё, не так сложно.

Техническое помещение по коридору направо, не доходя до туалетов, перехватить по пути в раздевалку легче лёгкого. Легче лёгкого.

С Отабеком легко не бывало никогда, так ведь?..