— Как ты сделал такой разгон? Ты невероятно проскользил. Ты должен это повторить. — Бекс тянется к Джей-Джею торопливо, надолго ли они одни в раздевалке?

— Я невероятно пизданулся, Бекс! Тебе интересно как? — взмахивает руками Джей-Джей, но от поцелуйчика не отказывается, он же не совсем ещё того.

— Прежде чем упасть, ты невероятно скользил. Очень быстро. — Бекс говорит, а Джей-Джей смотрит на его восторженное лицо и смеётся. Он точно попробует так разогнаться ещё раз. Джей-Джей дышит легко. И целует Бекса изо всех сил, по-настоящему.

— Ну как? — спрашивает и лыбится, сверкая новыми брекетами.

— Это, — отвечает Бекс, — непривычно. Плохо разобрал, нужно ещё.

***

Джей-Джей упускает момент, когда вдруг всё становится хуже некуда.

Бекс целует Джей-Джея, кусает, облизывает его пальцы.

Он после оргазма дышит, как рыба, выброшенная на берег, и смотрит так, будто не понимает, что сейчас было.

И Джей-Джей хотел бы поржать над ним и объяснить. Но он сам не понимает, что это было, он сам, как рыба, он только ловит руку Бекса, а тот сжимает так крепко, словно больше никогда не отпустит.

Бекс повсюду теперь. Всё им пахнет: собственные руки, одежда, даже покрывало на кровати!

Джей-Джей в покрывало зарывается лицом. Сухая трава и нагретые камни — запах лета среди зимы. Прежде чем вымыть руки, вдыхает с запястий запах. Это бессмысленная мера предосторожности — запах не смыть мылом, он на руках два дня держится стойко, но Джей-Джей всё равно, на всякий случай, вдруг исчезнет в этот раз?

Кажется, проклятый Купидон что-то перепутал и разрядил в грудь Джей-Джея целую обойму, прежде чем дать контрольный в голову, потому что как ещё объяснить эти спазмы, когда Бекс смотрит, а под солнышком сжимается, оставляя вдохнуть ровно столько воздуха, чтобы едва остаться живым.

Бекс выключает свет.

— Я не люблю темноту, — говорит Джей-Джей и включает ночник.

— Темнота безопасна.

— В темноте ничего не увидеть, даже себя. Мне кажется, что в темноте я исчезаю.

— Я тебя вижу, Жан.

Нет никаких сомнений, что Бекс видит в темноте, Джей-Джей выключает ночник.

Он улыбается и верит, что Бекс видит и это.

В комнате только Бекс и едва различимый шёпот часов.

Тиканье заполняет пространство, как только Бекс входит. Часы на его руке отсчитывают время всё быстрее и всё громче. Они замолкают, когда Бекс смеётся, слушает истории о придурках-учителях и о семье Джей-Джея. Когда прижимается ртом к пульсу на шее. Держит запястья, так честно шепчет на ухо слова на незнакомом языке, падает на Джей-Джея волной, топит его в себе, делает лёгким, пустым, и ничего не нужно, кроме этих губ и рук, и этого тела как можно ближе.

Часы тикают, Бекс говорит «Пока» и «До скорого». В следующий раз он придет через два-три дня или хрен знает когда, но в воскресенье обязательно, сразу после своей тренировки, успеет, пока родители с мелкими ещё в церкви, прилетит с дурацким учебником, и тетрадью в рюкзаке, и тиканьем на руке.

Джей-Джей начинает сезон только после Нового Года. Если бы с него костюм слетел во время проката, он и то меньше бы опозорился — всирает по-полной, занимая распоследние места, на ходу меняя программы, поставленные родителями на скорую руку. Точнее на скорый конёк.

Единственный плюс от последних изменений — скорости Джей-Джей прибавил ещё как.

Тренировки тяжело даются, поражения ещё тяжелее. Сильнее выматывают только дурацкие приступы тревоги и чувство полнейшей никчёмности после них.

Бекс был с ним дважды во время панических атак, а третий раз, в Сеуле, пришлось пережить одному — Бекс только по телефону потом говорил с ним долго-долго.

***

Бекс, как всегда, не выходит в финал Гран-при, тут без неожиданностей, но зато на Олимпийские едет, в отличие от некоторых переростков.

— Я прилетел, ты как там?

Голос как будто спокойный, но тревожные нотки всё равно слышно, даже сквозь километры и вибрации мобильной связи. Неудивительно, после сегодняшнего.

— Привет, Бекс-секс.

— Перестань.

— Ну давай, скажи, что ты не такой.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Хочу сказать, что у меня от твоего голоса встаёт.

Бекс немного прикрывает веки, взгляд плывёт… Джей-Джей, конечно, не может этого видеть, но он догадывается.

— Обожаю, когда у тебя глазки масляные становятся, как сейчас!

— Ты же не видишь.

— Бекс. Давай, соври, что не хочешь меня немедленно.

— Не буду.

— Я хочу тебя. Ты где? Уже в такси?

— В аэропорту ещё. Мать через три часа прилетает, Ноа разрешил подождать. Посплю пока в зале ожидания. Поедем вместе с ней.

— Соскучился?

— Мы с национальных не виделись, она прилетала…

— По мне, Бекс. Ты по мне соскучился?

— Джей-Джей…

— Ладно, спи давай, глупышка.

Джей-Джей отключается и пишет сообщение, что он-то скучает ещё как. Бекс на неделю летал к Нанук в Эл-Эй, а теперь на Олимпийские в Осло.

А Джей-Джею вместо Олимпиады отличный приступ и телефонный разговор, после которого Бекс, наверное, боится трубку снимать. Наверное, не очень приятно, когда у тебя вот-вот самолёт взлетит, а приходится болтать по телефону с задыхающимся и ноющим истериком, который думает, что сейчас помрёт, хотя это всего лишь маленькая тревожная атака. Но ведь сейчас Бекс сам перезвонил, значит, всё норм?

Джей-Джей пишет:

«Я очень скучаю».

И ещё:

«Я уже все руки стёр об мечты о тебе».

«Скинь фотку свою, хоть одну».

«А я тебе свою».

Джей-Джей делает сэлфи, на котором облизывает банан. И подписывает, потому что этому хитрожопому всё объяснять нужно буквами, а то ведь сделает вид, что не понял:

«Когда прилетишь, я тебе отсосу»

Бекс не отвечает, и Джей-Джей надеется, что тот свалился с кресел и сломал себе что-нибудь.

Джей-Джей гуглит мануал по минету — за слова нужно отвечать.

Он просматривает ссылки на порно, когда сообщение с ответным фото перекрывает Джей-Джею поисковик и доступ к кислороду. На фото только губы крупным планом и немного языка. Видимо в аэропорту кончились бананы, поэтому во рту два пальца. Бекс ничего не подписывает, но это не обязательно.

На олимпийских он одиннадцатый. Всего шаг до десятки!

Джей-Джей выключает свет, хмыкает, листая фотки с олимпиады. Бекс перед произвольной с таким серьёзным лицом. Идеально.

Руку он потом вытирает салфеткой — пачка рядом с бутылкой массажного масла прочно обосновались на тумбочке.

Уже засыпая, Джей-Джей делает и отправляет Бексу сэлфи с задранной футболкой.

***

Весенние ночи уже тёплые и пахнут влажной листвой и мокрым асфальтом. Ни на одну лавку в аллее не сесть: все мокрые от еле моросящего дождя.

— Бекс, открой рот! Ну шире.

Джей-Джей языком ему щекочет нёбо, Бекс смеётся.

— Теперь я.

Джей-Джей тоже смеётся прямо в рот, это правда щекотно.

— Джей-Джей.

— Чего?

— Что бы выбрал король, корону или любовь?

— Пф, что? Зачем королю выбирать? Король берёт всё!

— Но если не получится всё? Если эта любовь… незаконна?

— Бекс, что ты несёшь? Король сам придумывает законы! Он может всё, — Джей-Джей широко проводит рукой, охватывая не меньше половины мира, — что захочет.

— А если он полюбит. Ну допустим, — Отабек спотыкается на ровном месте, — солдата?

Джей-Джей смеётся.

— Какого ещё солдата, у тебя все дома?! Что общего у короля с солдатом? — Джей-Джей с усилием фокусируется на Бексе. — Максимум — интрижка. Король влюбится и женится на прекрасной леди. Понимаешь?

Бекс допивает, бросает пустую банку из-под джина с тоником на дорожку, но в футбол получается поиграть, только до ближайших кустов: в этой темени ничего не видно. Джей-Джей внимательно высматривает в кустах банку, пока его в эти кусты не тошнит.

— Меня тошнит от твоего футбола, Бекс! — Он смотрит на силуэт Бекса, а он всё уезжает и уезжает влево. Или их просто два?

— Тебя… двое.

— Тебя тоже.

— У нас двойное свидание! — хихикает Джей-Джей, и его снова рвёт в кусты.

— Домой.

— Домой, — вяло соглашается Джей-Джей. — Бекс. А как ты обратно залезешь в корпус?

— Как-нибудь. Забей.

— Бекс, скажи, что ты в Детройт летом? Я тоже попрошусь, если ты полетишь. Maman точно согласится, и нам одну комнату дадут, обещаю. — Джей-Джей на Бексе виснет. — Ты полетишь?

— Да, Нанук опять будет. Я к ней.

— Ненавижу Нанук твою, а! Надеюсь, она опять тебя отпиздит. — Язык заплетается, ноги еле волочатся и кроссовки весят тонну, не меньше. Он опирается на Бекса, Бекс не такой пьяный, что он там выпил? Почти ничего и не выпил. — Тебя тоже иногда ненавижу. Когда ты не летишь со мной в Детройт. Когда ты не рядом.

— Я рядом.

Во рту ужасно горько и кисло одновременно.

Наутро голова раскалывается, и ничего не лезет в желудок, кроме маринованных со свеклой яиц, и почему Джей-Джей их раньше не любил?

А Бекс неделю лежит с простудой, слабак.

***

На уроке Джей-Джей тянется к подмигнувшему телефону: «Это и не обязательно Бекс, написать сообщение может кто угодно».

За окном снегом облетают белые цветы вишен.

otabek-altin:

«Я с урока уже ушёл. За школой жду».

Бекс стоит, прислонившись спиной к стене, в лохматых волосах белые лепестки. Ян упирается ладонью в кирпич над его плечом. Не то чтобы он нависает над Бексом. Просто он мог бы. Метр девяносто, не меньше.

Ян бывает иногда с ними на катке.

Бекс что-то говорит, а Ян громко смеётся. Он смахивает цветы с волос Бекса, берёт сигарету из его рук и затягивается, но тут же выплёвывает дым вместе с хохотом.

Джей-Джей замедляет шаг, за спиной всё громче долбают басы гаражного рока или типа того.

Ян протягивает кулак. Пальцы в пластырях, костяшки сбиты, как и у Бекса. Бекс бьёт своим кулаком в ответ.

Ян проходит мимо и прыгает в подъехавшее ведро без крыши, из которого орёт музыка.

— Я думал хоккеисты не очень любят фигуристов, — говорит Джей-Джей Бексу, когда тот догоняет.

Бекс пожимает плечами. Они шагают через весенний снегопад, и в тёмных вихрах снова путаются белые поцелуи вишен.

— Давно общаетесь?

— Иногда курить ходим. Его младший брат со мной в комнате, Иржи, помнишь?

— Да знаю я. — И добавляет, отмахиваясь рукой: — Кто ж Яна не знает?

***

Бекс лежит на кровати и залипает в телефон. Джей-Джей плюхается рядом, бодает в плечо.

— С Казахстаном?

— С сестрой. Я минуту… — Бекс быстро добивает сообщение и отодвигает телефон.

— Бекс? — Джей-Джей ласкается, лезет головой под руки.

— А? — Бекс его на спину опрокидывает, забирается сверху довольный. Над верхней губой темнеют эти смешные молочные усишки.

— У тебя есть тут приятели?

— Есть.

— Ты ничего о них не рассказываешь.

— Нечего рассказывать. Общаемся иногда, болтаем. Со старшиками с соседнего корпуса. Сам же знаешь — не до приятельства.

— С Яном?

— Да, и с ним тоже. — Бекс гладит лицо Джей-Джея кончиками пальцев, обводя по очереди брови, скулы и нос.

— О чём вы общаетесь?

— О музыке. О байках. О России, Америке и Казахстане. Он из Чехии, прикинь?

— О Казахстане, да? Степи и лошади.

— В Казахстане живут суровые воины. — Прикосновения Бекса становятся властными, он запускает пальцы в волосы, собирает пряди в кулак. — Они едят только сырое мясо и пьют горячую кровь побеждённых врагов. И чай. Вместо домашних котов там держат снежных барсов.

— А в Москве медведей? — Джей-Джей откидывает голову, и шею немедленно царапает зубами.

— Медведей. — Бекс улыбается, нависая сверху. Зрачки расширены, на щеках красные пятна. — И рысей!

Джей-Джей обхватывает руками лицо Бекса, проводит пальцами по оскалившимся зубам.

— Я знаю одного рыся. Мяукнешь для меня? Ауч! — Джей-Джей отдёргивает укушенный палец.

— Рыси не мяукают, глупый. У рысей огромные сильные лапы и страшные зубы, и они очень злые!

— Но если их приручить, то мягкие и послушные, — настаивает Джей-Джей.

— Рыси не приручаются!

Джей-Джей щекочет Бекса за ушами и хвастливо поясняет:

— Мой рысь особенный.

Бекс бормочет что-то ещё, раздвигает ноги Джей-Джея коленом.

— Что ты сказал сейчас? Ты постоянно это говоришь, я не понимаю. — Придавленный к кровати Джей-Джей стонет и трётся об бедро, обтянутое драными джинсами. Толстый шов и молния собственных штанов больно давят на член. — Это по-казахски, а?

— Сказал, чтобы ты был тише, потому что я начал. — Бекс тянет за волосы, зубами прихватывает под подбородком.

Он прав — папа поднимется укладывать младших совсем скоро.

— Что значит «жа́ным»?

— Значит «будь потише». — Бекс впивается в мочку уха. Странно, если он думает, что так тише будет. Ласково просит: — Заткнись, Джей-Джей.

— Это ты мне по-английски говоришь, обычно. — Нет, заткнуться Джей-Джей никак не может.

— Хочешь, по-французски скажу? — рычит Бекс, сдёргивая с себя толстовку, остаётся в футболке и неожиданно и правда рявкает: — Tais-toi*!

— У тебя ужасный выговор. — Стоит признать, что не такой уж и ужасный. — Скажи ещё.

— La ferme, Jean-Jacques**… — Бекс пытается грассировать, и Джей-Джей, кажется, в жизни не слышал ничего более возбуждающего.

Бекс задирает свитер Джей-Джея и футболку до середины груди — они не раздеваются, когда родители дома.

Они никогда не договаривались об этом, как и о том, чтобы за руки не держаться на улице и на катке не болтать лишний раз.

— Скажи ещё, Бекс!

Они и в школе на переменах вместе не ходить не договаривались никогда.

— Ta gueule et laisse-moi te violer à ma façon***! — рычит Бекс, почти правильно, расстёгивает джинсы Джей-Джею.

Бекс Джей-Джея облизывает влажно от пупка к груди.

— Боже, какой грязный рот! Где ты это взял вообще?.. — Джей-Джей почти уверен, что ничего такого Бексу не говорил, он же не грубиян какой. Ещё уверен, что если перестанет болтать, то кончит прямо сейчас в штаны.

— Ta guelle*!

Их вместе видят только от школы до катка и обратно. Так себе приятели.

О том, что Бекс виснет у Джей-Джея только родители Джей-Джея знают, и младшие ещё.

С младшими Леруа Бекс иногда на катке бесится.

— Я люблю тебя, Бекс, как же люблю, — шепчет Джей-Джей, тянет пуговицу и молнию Бекса.

Бекс не отвечает, можно подумать, ему всё равно.

Всё равно ему, как же. Ничего, у Джей-Джея тоже имеются козыря. Он готовился, но оценить его акцент, конечно, было некому.

— Мен сені сүйемін.****

Щёки Бекса цветут красным, глаза удивлённые, приоткрытый рот. У Джей-Джея есть ещё:

— Я люблю тебя, Бе-ка.

Джей-Джей улыбается, приспускает штаны с такого внезапно присмиревшего Бекса.

Бекс легче, обоим удобнее, когда он сверху.

Джей-Джей заваливает Бекса, сгребает под себя, притирается плотно и на шее чувствует горячий выдох и тихое «Жан».

Шевелиться после оргазма нет сил, не то что вытираться. Джей-Джей, едва касаясь, гладит щёки Бекса и не обжигается только потому, что сам раскалён не меньше. Бекс берёт руки Джей-Джея в свои, прикусывает за пальцы.

— Почему тебе так нравится называть меня «Жан»?

Острые зубы лениво по костяшкам, прихватывают мякоть на фалангах, перебирают тонкую кожу на тыльной стороне ладоней, оставляют светлые полукруглые следы на загорелых запястьях.

— Жан… — произносит Бекс задумчиво, — наше имя.

— Оно что-то значит у вас?

— Значит.

— Что значит?

— Всё. — Бекс мягко кусает руки. А Джей-Джей и так знает, что «жан» и всякие производные от него это про любовь, а не про потише. Что жан — это душа, а жаным — это милое и личное.

— Знаешь, — Джей-Джей приподнимается на локте, нависает сверху с улыбкой, — я бы хотел посадить тебя на цепь. Ты бы рычал на всех. А мне бы облизывал руки.

— Я бы мог. — Отабек сменяет зубы на язык, и Джей-Джей падает, разливается, обнимает крепко, укутывает в себя и весь будто лишается воли и костей.

Хочется спать вот так, вместе. Как после той убийственной тренировки, когда они завалились и уснули прямо в одежде, Бекс только будильник поставить успел, чтобы не опоздать в общагу. Сейчас засыпать нельзя — скоро Бексу уходить.

Скорее бы восемнадцать — Джей-Джей уже присматривает жильё в районах подешевле. От катка далековато будет, но родители обещали машину на совершеннолетие, так что…

— Когда тебе будет восемнадцать, комендантского часа не будет, и даже можно не отпрашиваться. Почти год ещё.

— Скоро Иржи на неделю уезжает.

— О, спасибо ему, он просто святой! — Джей-Джей трется щекой о щеку, ползёт ниже, капризно хнычет: — Бекс, хочу быть ближе к тебе, хочу больше, хочу всё.

Джей-Джей останавливается там, где под рёбрами ровно глухо стучит ему в щёку, успокаивая размеренным, как часы, ходом.

Он кладёт ладонь на середину груди, придавливает живое биение.

— Бекс, я хочу туда.

— Но ты, — отвечает Бекс, — и так там. Почему ты не чувствуешь, как ты там?

Джей-Джей издалека слышит «спи, Жан» и падает, бесконечно падает в мягкую пустот