Все начинается зимой. Харада запомнила это давно, у нее на костях такие истины иероглифами выжжены — осталось от прошлой жизни.
Правила хранятся в подсознании, и перед тем, как уклониться от совершения ошибки, внутри кто-то бегает по китайской стене и тщательно разжигает сигнальные огни, поэтому все проблемы Наоко идут либо из-за детского упрямства, либо из-за неуверенности в себе. От этого только обиднее. Такие коктейли характеров хорошо звучат в пересказах, описаниях героев в книжках, но в жизни приносят раздражение со вздохами. Потому что, ну, серьезно что ли, ты могла бы подумать. Ты же сама знала. Только тревожный колокольчик был заглушен в самом начале. Наоко пытается себя успокоить: невозможно додумываться до всего, что тебя ждет.
Харада смотрит на свои руки почти обвиняюще, хочется верить в то, что она ошибается, и все предосторожности соблюдены зря.
Все были убиты до того, как кто-то смог зажечь костер.
Спортивная сумка приземляется на ее колени. Миямура на нее не смотрит даже, выуживает из кармана куртки пачку и закуривает.
— Нужно было идти с тобой на медицинский, — говорит он, и это звучит как те самые истины на костях. У них хорошая компания — два дурака, у которых вечно что-то пойдет не так.
Харада вздыхает и смотрит на еще темное небо. До рассвета часа три. На вокзале людей почему-то мало, но это к лучшему — дышится легче. Миямура не спешит садиться на скамейку, смотрит перед собой с каким-то странным упрямством и раздражением — продирайся сквозь терновник и попробуй обними. По его поведению Харада вспоминает — не поступил. Снова. Сочувствие в ней даже не пытается шевелиться, потому что все в порядке. Миямура не ломается, а любые слова сейчас будут лишними. Они закончились после первой попытки, теперь остается следить, чтобы Китаро не перебесился и не сжег конспекты.
— Предлагаю устроить марафон фильмов про пиратов, — голос у нее некрасиво тусклый для озвучивания предложений, но Миямура не обращает внимания. Он улыбается.
— Принято! — он поворачивается к ней, и в его глазах всю усталость заменяет безграничная теплота.
Сумка возвращается на плечо, Харада поднимается со скамейки и не чувствует ног. Холод прокусывает бока сквозь куртку. Традиция со школы — она ждет в библиотеке, спортивном зале, классе, в коридоре, у дома, у остановки. Миямура тот человек, который ждет сцены после титров, собирает вещи только после звонка и может прождать кого-то два часа без намека на раздражение. Причина всему — одновременно это и восхищает, и заставляет проклинать всеми способами — голод до информации. Его знания являются сокровищницей, где наравне с алмазными ожерельями принимались песчинки с пляжей. Поэтому Миямуру можно спросить про что угодно. Он поймет.
Время делает знакомых людей жутко живыми. Харада иногда спотыкалась о щетину Миямуры, потому что в голове они вдвоем все еще встречались у остановки и шли в школу как можно медленнее, когда до первого урока оставалось сорок минут. У него тогда была дурацкая длинная челка и расчесанный комариный укус на предплечье. А еще на футболке торчала нитка, которую постоянно забывали отрезать. Воспоминания Харады о нем — теплое молоко, запах липового меда и объятия. И те полгода, которые они не видели друг друга, пока Китаро оставался в Токио, только усиливали чувство ритма жизни. Его отстукивали безразлично. Всем плевать, если ты не успеваешь бежать вместе со всеми.
Китаро отстает и неторопливо идет прогулочным шагом, рассматривая окружающих. Харада старается на него не оглядываться, потому что споткнулась бы. Только теперь ей некуда торопиться.
Они привычно прижимаются друг к другу, когда становится совсем холодно. Греет больше на подсознательном уровне, но Миямура улыбается уголком губ и шмыгает носом.
— Знаешь, я без тебя бы не перезимовал.
Наоко смеется.
— Клянусь, я уже видел этот йогурт здесь. Ты вообще проверяешь сроки годности продуктов?
— Не смей выкидывать! — она резко оборачивается, и стул угрожающе качается вслед за движением. — Я его оставила на случай появления новой жизни.
— В йогурте.
— Все ради науки.
Миямура со скорбным лицом закрывает холодильник, перед этим скользнув взглядом по стулу, на котором она стояла. Наоко возвращается к поискам тетради с рецептами на верхних полках. В ней хранится все, что они вдвоем отбирают, когда находятся в разных городах, и каждый раз, когда Китаро возвращается домой, приходится просить прощение у кухни, заклинать потерпеть и понять, чтобы та не умерла в ближайшие дни, потому что Харада и Миямура — никаких предназначений, линий судьбы или предсказаний. Экстрасенсы кидают тяжелые взгляды. Демоны, хаос, вызывайте экзорциста; никто не знает, чем окончится их встреча.
Тетрадь пахнет мукой и древесиной, у нее порвана обложка, но в остальном выглядит так, будто ее купили вчера. И предложили на обед собаке. После спора, в котором Китаро защищал важность видов шоколада, Харада решает заказать пиццу и приготовить что-то позже. Собравшись в тысячный раз пересмотреть «Пиратов карибского моря», они устраиваются на кровати, Миямура кладет подушки им под спины. Харада чувствует его тепло боком. И врет себе, что все хорошо.
Возможно, так выглядит ошибка вечности — растворять себя в чужом счастье и спокойствии, уменьшать проблемы и надеяться, что так они пропадут, не воспламенятся при падении и перестанут разгрызать кости клыками диких собак. Китаро же сам — волк. Может, опаснее тех самых собак. В голове возникает мысль, что волки Хоккайдо, между прочим, вымерли, и Харада мысленно отвешивает себе подзатыльник. Хотя, Миямура похож на того, кто выжил бы во время истребления своего вида — навечно замершее удовлетворение. Ноутбук просит ввести пинкод, и Китаро дотягивается до клавиш быстрее, Наоко следит за движениями его пальцев.
— Приятно знать, что дома ничего не меняется, — хмыкает Миямура.
Когда фильм начинается, Харада откидывается на подушку, возвращаясь мыслями к началу декабря. Китаро кладет голову ей на плечо.
В четыре часа утра она быстро пролистывает чат однокурсников, проверяя, нет ли чего важного и успешно игнорируя сообщения от Миямуры, который несколько часов назад ушел в бар с друзьями. В субботу многие отсыпаются, места, чтобы ее обойти, достаточно, поэтому у нее нет причин думать, что что-то пойдет не так.
И она совершенно не ожидает, что налетит на кого-то со всего размаху: телефон падает в снег, а ее саму клонит вправо, и Харада удерживается на ногах только благодаря мгновенно появившейся хватке на предплечьях. Она быстро проскальзывает взглядом вдоль руки — узкая ладонь, бледная кожа — до плеч, родинке прямо под нижней губой и наконец встречается с парой синих глаз, в которых мгновенно что-то вспыхивает.
— Осторожнее, — голос у девушки, к удивлению Харады, хриплый. — Так и в больницу попасть недолго.
Там, где сжимают руки, начинает стынуть кровь, и этот холод распространяется по всему телу, обжигая. Она чувствует ледяной жар в груди и продолжает смотреть в глаза. Это почти больно. Харада отшатывается, спешит мягко улыбнуться и наклоняется за телефоном.
— Извините.
Незнакомка убирает прядь синих волос за ухо.
— Будь осторожнее, Наоко.
Собственное имя отзывается ощущением мурашек на затылке, Харада прячет телефон в карман и резко вскидывает голову.
Вопрос задавать было уже некому.
Миямура случайно проезжается локтем по ее ребрам, когда идет открывать доставщику пиццы. Его смешок оседает в ней, возвращая в сейчас.
Спокойствие подкрадывается на цыпочках, подглядывает в щель двери. Оно всегда приходит, когда Харада улавливает присутствие Китаро — теплый взгляд темных глаз, мягкие волосы забавно топорщатся в разные стороны, не светлой коже проступает румянец от смеха. Миямура возвращается в комнату с пиццей.
— Ты только посмотри на эту красавицу, — говорит он, открывая коробку. — Вот ради этого стоит жить.
— Как думаешь, смерть может пожалеть тебя? — срывается.
Запах пиццы распространяется по всей комнате.
Миямура продолжает улыбаться, когда смотрит ей в глаза. В его взгляде исчезает все веселье, и он хочет задать вопрос, но моментально проглатывает его и отвечает:
— Смерть никого не жалеет. Не имеет права. Они могут дать нам немного времени, но жалеть — нет.
Они немного молчат. Харада смотрит на пиццу.
— Харада? Мне переживать?
— Нет, просто интересуюсь, — Наоко отрывается от созерцания пиццы и смотрит на серьезное лицо Миямуры. Он продолжает молчать. — Китаро. Все хорошо. Я просто любопытствую.
— Если ты вдруг решишь обрести бессмертие, то сообщи мне. По-моему, опыты лучше начинать ставить на йогурте.
— Прекрати обижать мой йогурт.
Миямура садится рядом и устраивает пиццу у себя на коленях.
— Между прочим, у него есть имя — его зовут Акиса.
Китаро закатывает глаза, и пихает ей в руки кусок пиццы. Наоко чувствует вкус сыра и думает, сколько времени у нее осталось. Внутри становится горячо, приходится жмурится, — кажется, обожгла небо, и, когда она поднимала телефон, видела, как из-под снега выглядывал штырь.
—
Они встречают вместе первый рассвет, пересматривают все части кривляний Капитана Джека Воробья и пекут торт с названием «холодная собака». Теплота ладоней Миямуры тормошит, вырывает из спячки, вызывает привыкание, поэтому каждый раз расставаться с ним немного больнее, чем нужно, чем Харада показывает. Чем хочет.
Она успевает сцепиться в общем чате с однокурсницей, и Миямура одобрительно фыркает на каждую колкость, которую Наоко печатает. Эмоциональные встряски слегка стирают растерянность.
Ее вера в сверхъестественное сопровождалась толстым слоем безразличия: рутина от этого не изменится, проблемы не решатся, счастье не нахлынет. Даже денег не принесет. Зачем забивать голову?
Но сейчас желание ответа неприятно кололо.
Как долго ритм будет стучать?
Успеет ли она подстроиться хоть на последних минутах?
Харада смотрит на календарь и хочет нарисовать вокруг даты встречи с матерью черную рамочку. Нужно напоминать себе почаще про прощение и любовь, про то, что не только у Китаро руки теплые, что имя свое можно слышать не только от него.
Последнее вычеркивается из списка, когда Харада чуть не давится зубной пастой, видя в зеркале не свое отражение.
— Ты, — девушка хмурится, запускает руку в синие волосы. — Прекрати меня преследовать.
Харада быстро набирает воды в рот и сплевывает. Когда она поднимает голову, жнец все еще смотрит на нее. Показывает пальцем на подбородок.
— Я тебя не преследую, — Харада стирает остаток зубной пасты большим пальцем.
Чужие губы складываются в улыбку, и она вспоминает, как у нее стыла кровь.
— Наоко.
— Ну, ладно, может быть чуть-чуть. Но, на будущее, могло быть так, что я просто решила прогуляться, а нам было по пути, — Наоко обрывается, как только девушка приподнимает бровь. — Извини. Почему-то не подумала, что тебе будет неприятно.
— Ладно.
Она чего-то ждет, и Харада не понимает, чего.
— Ладно, — отзывается эхом, и девушка фыркает.
— Спрашивай, что хотела. Я бы уже давно спросила.
—А. Спасибо. Почему ты в зеркале?
Ее смешок хриплый и довольный.
— Сейчас выйду.
«Не делай глупостей» — говорит самой себе Харада, когда понимает, что пора собираться выходить на улицу. Она помнит, как тяжелел взгляд Миямуры, как Изанами неопределенно повела плечом. Немного времени. А как долго длится это немного?
Харада закутывается в одеяло и утыкается носом в живот игрушечного пингвина.
Попробуй сообрази, что делать, когда ты знаешь, что скоро умрешь, хотя это «скоро» может длиться годами. Само осознание — остался последний уровень, заставка, титры, — близости к концу, не дает волшебного структурирования решений хотя бы половины проблем.
— Умирай счастливой, — Изанами перестает катать в руках чашку с кофейной гущей, чтобы поднять глаза. — Ну, чтобы минимум драмы и рыданий.
— М. Ты советуешь устроить себе хэппи энд, чтобы не стать злым призраком?
— О, нет, ты не будешь призраком.
Наоко вскидывает брови.
— А как им стать?
Изанами весело улыбается. Она всю беседу сидит живая, светлая: никакого холода и потусторонности, синие волосы в косе, украшения тихо звенят вместе со смехом, на рукаве белой рубашки коричневое пятно. Только глаза — свет ледяного пламени, проницательная сила.
Попробуй умереть счастливой, когда ты в жизни это счастье не всегда чувствуешь. Харада старается не закрывать глаза, чтобы избавиться от того ощущения, которое появлялось от взгляда Изанами. Она делала ее «сейчас» — долгим, почти вечным.
Наоко чувствует себя сгоревшим фитилем.
Она отклеивается от кровати, потягивается — тихим хрустом по мягкости тишины — и идет переодеваться. Встречи с матерью проходили по одному сценарию: напряжение на кухне, обрывки правды во время прогулки, облегчение в конце. Харада думает, что останется от этого, когда она умрет. Мысли расцветают шипами внутри. Наоко просовывает ремень в петли джинсов, ей не страшно, собирает короткие волосы заколкой, ей не страшно.
Догорающим фитилем.
Хорошо бы сосредоточиться на насущном, на предстоящих делах. На новый год Харада загадывает, чтобы мама не встречалась со своим мужем, и, на самом деле, это желание стало традиционным лет с тринадцати, после того как Наоко начала при каждом споре становится у кухонной тумбы, где лежали ножи. Напряжение никогда не лопалось — нарастающий и продолжительный звон.
Харада не вспоминает, что ей было шестнадцать, и что она выдвинула ящик.
Она до сих пор дергается, когда стучат в двери.
Харада бегом спускается по лестнице и останавливается на улице, смотрит на снег и старается дышать глубже. Телефон звенит смской:
«остаюсь еще на неделю здесь, ура!»
«мама передает тебе привет»
«говорит, чтобы ты приходила к нам, давно тебя не видела»
Наоко вспоминает, как рыдала в объятиях Миямуры-сан, как она встречалась с ее матерью, и хочет переродиться кем-то вроде Китаро. Они заботятся о ней даже сейчас, и эта мысль скребет по сердцу.
Харада не позволяет себе сесть на лавочку и расплакаться.
Тяжесть опустошения помогает дошагать до остановки, сесть в автобус и дышать ровно. Харада распутывает наушники и пишет:
«я тоже по ней соскучилась :)»
Плейлист играет песни Novo Amor, и Наоко расслабляется, переплетает пальцы и смотрит в окно, где снег идет продолжением тихого звона. Она дышит и позволяет себе раствориться в мелочах и немного не быть. Ей немного страшно.
Когда она выплывает на улицу, то чуть запинается — у мамы все та же светло-серая куртка и глаза как темные озера усталости.
— Привет, мам. — Харада тянет маленькую улыбку. — Ты чего здесь?
— Решила тебя встретить. Засиделась дома, — мимолетный хлопок по плечу. — Привет.
Ее мама всегда ходила медленно, будто бы наслаждаясь прогулкой, хотя ей было все равно: на самом деле, когда-то это был единственный способ остаться наедине с собой и подумать — Наоко хмыкнула, когда эта мысль впервые пришла к ней. Маме всегда не хватало остановки и замедления, чтобы обдумать, а не жить с ошибкой из-за упрямства. В двадцать один оборвать связи со всей семьей ради одного человека и уехать с ним — идея не очень привлекательная, особенно если знать, чем все закончится. Харада помнит, как однажды нашла открытку от своей бабушки в шкафу между стопками белья.
— Ты любила ее?
Мама умеет уходить красиво и страшно. В какой-то момент исчезнуть, так, чтобы не осталось ничего, кроме размытых воспоминаний о далеком счастье.
— Кого? — спрашивает Наоко, не успевая сообразить. — Такано Юки? — мама кивает, и Харада вздыхает куда-то в шарф. — Мы были близки.
— Но ты не любила ее.
— Нет.
— Тогда зачем с ней встречалась?
Такано появилась года три назад, в феврале, с короткой стрижкой и очками с тонкой красной оправой. Солнечное спокойствие, громкий смех, мягкая открытость. Приходи. Оставайся.
— Зачем ты навещала папу?
— Это другое.
— Это похоже.
Харада осталась, но как мама уходить не умела.
— Мам. Где он сейчас?
— Не со мной.
— Ну вот и она была, — в голове всплывает грохот, с которым рушились чужие мечты и ориентиры. — Не со мной.
По напряжению падает снег. Харада смотрит в обессиленные глаза матери и напоминает себе, что имела право уйти. Так правильно. Чтобы минимум драмы и рыданий.
Они доходят до дома, раздеваются, говорят ни о чем — учеба, работа, шутка от Китаро, идея завести рыбок. Мама чистит мандарины, кончики пальцев желтеют. Харада думает, что тактичное заземление мелочами никогда не было выходом, и это стало вредной привычкой. Время медленно шагает в никуда. Дома всегда так.
Наоко смотрит на маму и думает, что, конечно, хорошо быть теплым и целым, чувствовать поддержку и какую-то мягкую защищающую силу, как у Миямуры-сан, чтобы потом светиться и гореть как счастливый и здоровый Китаро. Может быть, в следующей жизни, было бы правда неплохо родиться им. Но сейчас, это вечное и мимолетное сейчас дает ей что-то треснутое. Что-то такое же настоящее. Более честное. В груди что-то царапается, потому что, даже при желании, простить то бездействие и самообман Харада не может, но она постарается. Лишь бы отца не было. Вместе с мандариновой коркой с нее спадает нерешимость переступить и забыть. Мама пододвигает к ней дольки.
— О чем задумалась?
— Да так, — Наоко смотрит на нее, расколотую и любимую. — Не хочешь что-нибудь посмотреть?
У мамы появляется маленькая улыбка, и напряжение подтаивает.
— Давай.
Три часа ночи ощущаются открытым кухонным ящиком. Харада дышит.
Иногда все, что она могла — контроль дыхания.
Иногда она не могла ничего.
«я не ощущаю себя мертвой»
«ты буквально жива?»
«слушай»
«может, ты все-таки скажешь? что происходит? я не хочу строить неверные жуткие предположения»
«я не знаю»
«просто»
«когда в любой момент все может закончиться, и меня, например, переедет грузовик, или я неудачно упаду, все действия и переживания будто смысла не имеют. и это, наверное, должно успокаивать»
«а меня расстраивает»
«много думаю»
«мне бы хотелось что-то значить и иметь смысл»
«как например что?»
«или кто?»
«не знаю»
«ты чувствуешь, что имеешь смысл?»
«неа»
«я знаю что буду пылью»
«придает смелости»
«в тот смысле что никто не имеет смысл и я просто что-то моментное, поэтому могу позволить себе»
«быть тем что я»
«и делать что хочется»
«в разумных количествах»
«если бы я знал, что мне осталось жить месяц, то точно делал только то, что хочется, без этих дурацких планов выживания до старости»
«хотя кажется я уже так живу»
«если что присоединяйся»
«это не так страшно, когда начинаешь»
«спасибо»
«спокойной ночи»
«спокойной ночи»
Харада миллиметрами движется к прощению. Себя и мамы. Все, что ей нужно, чтобы умереть без сожалений — позволить отпустить, чтобы больше не кровоточило. Она прогоняет сцены бездействия в голове, мешая их с тем, как они были счастливы когда-то, и в ней будто бы перестает скрестись, потому что все блекнет, пока — рука в руке, неумелые шаги к заботе. Наоко знает — та женщина не была хорошей мамой, но она всегда была и остается хорошим человеком. С детским упрямством. С любовью к мандаринам. С тоской по упущенной жизни.
Самое страшное — оставить ее в таком состоянии.
Наоко улыбается Миямуре-сан, когда та выглядывает в коридор и раскрывает руки для объятий — покровительственная теплота.
Китаро весело хмыкает, когда показывает продукты в пакете. Шоколад.
Они втроем на кухне — мимолетная ласка на всех, никакой тревоги, только шесть рук, готовка и смех солнечными зайчиками, не свойственными для зимы. Здесь прощение — молчаливая традиция, поддержка такая же естественная, как бесплатность кислорода, и ладонями по спине, плечам, макушке никогда не обжигают, только согревают.
Январь вымирает блестящим снегом, февраль в приветствии мажет холодом по щекам.
Харада не хочет умирать,
и никогда не хотела.
—
На стене все еще валяются трупы, никто не зажигает сигнальные огни, Харада подсаживается к Изанами и говорит:
— Привет. Не против?
Синие пряди выбиваются из хвоста, на бледной коже ни намека на румянец от мороза, тонкая белая куртка и бряцанье многочисленных украшений — Изанами поворачивается, и на ее лице удивление.
— Присаживайся.
На стене не зажигают сигнальные огни, и Наоко встречает весну, завтракая с ней. Три месяца случайных столкновений — Харада одна из немногих живых, кто запоминает встречи со жнецом, потому что баланс теперь никогда не восстановится. Изанами себе на уме и появляется, когда ей вздумается. Просто однажды она проводила ее до дома. Просто однажды отражением в стекле. Просто-
У Наоко мурашки от этого холода в груди, и Изанами виновато тушит взгляд.
Изанами и есть сигнальный огонь.
— У вас, людей, все равно только два правителя — боль и удовольствие.
— Прости, что? — Харада отрывается от тетради и думает, что больше никогда не будет связываться с не людьми. — Ты приходишь ко мне в дом, съедаешь йогурты, а потом решаешь пофилософствовать?
— Они все равно были просрочены.
— Меня это все равно обижает.
Изанами поворачивается на бок, чтобы насмешливо посмотреть в ответ. Наоко откидывается на спинку стула, понимая, что выучит конспект ближе к ночи.
— В следующий раз приду с йогуртами.
Но она приходит со статуэткой баку и торжественно ставит ее на прикроватную тумбочку.
— Жалко его. Когда боги закончили сотворять все живое, они решили вот так избавиться от тех лишних деталей, которые оставались. Убери, если тебе хорошие сны начнут снится, а то он вместо кошмаров их съест.
Ее февраль становится ступенью к концу, к тому самому финалу, страх и ожидание лежат накидкой на плечах. Ее февраль был тем, чем должна была закончиться история. Чтобы минимум драмы и рыданий.
Наоко сонно смотрит, как Изанами наливает им кофе.
— Знаешь, в моей жизни все начинается зимой.