Первое пробуждение напугало Намджуна: тьма с его глаз не спадала, сколько бы он ни промаргивался, а уши заложило таким плотным вакуумом, что он не мог расслышать даже собственного крика, сухо скребущего горло. Взволнованное прикосновение к руке было единственным живым ощущением в этой клубящейся пустоте: оно держало крепко, грело и поглаживало, и, повинуясь его кажущейся надёжности, Намджун заставил себя успокоиться.

Когда он очнулся в следующий раз, в поле зрения начали появляться световые тени, а ласковое прикосновение оформилось в ощущение чужих пальцев на запястье. Едва Джун попытался пошевелиться, они вздрогнули и ритмично забарабанили поверх пульса, с отчаянием пытаясь сказать ему что-то.

Сознание тут же дорисовало мелодию, написанную Джуном совсем недавно. Страх отступил, вытиснился волнением: собственный голос в голове напевал о том, что самые сильные тени — перед рассветом, а значит, нужно просто довериться времени: всё ещё успеет встать на свои места. Намджун расслабился и постарался дышать спокойно и глубоко, пока нечто более мягкое и липкое, чем пальцы, мимолётно покрывало его запястье поцелуями.

*

Световые пятна постепенно обтачивались тенями, цвета уплотнялись и ярчали, и уже совсем скоро Намджун сумел разглядеть размытые розовые улыбки и белые больничные халаты, что замельтешили перед ним, когда он приоткрыл глаза.

«Всё хорошо, ты в больнице», — жирные чёрные буквы остро прорезались с альбомного листа в намджунову расплывчатую и всё ещё молчаливую реальность. Один из белых халатов, что был ниже остальных и выделялся персиковым облачком шевелюры, бесцеремонно отобрал бумажку и долго водил по ней маркером.

«Ты попал в автоаварию. Водитель жив, и ты тоже уже идёшь на поправку»

Намджун не помнил ничего подобного. На мысленное усилие, которое раньше вызывало воспоминания, всплывали лишь собственное имя, лицо матери и измятый листок с текстом песни, которую он «слушал», когда чьи-то пальцы наигрывал ему мелодию на венке.

Он потянул руки к халатам, и те послушно передали ему маркер.

«Я плохо вас вижу и совсем ничего не слышу. И ещё у меня, видимо, провалы в памяти, потому что я ничего не помню».

Широкоплечий халат перехватил послание, и Джун услышал фантомный скрипучий смех, тёплый и спокойный, в прошлом сопровождавший как солёный привкус на губах, так и терпкую горечь алкоголя, которому они предавались, отмечая награды и неудачи. Широкоплечий халат точно был Сокджином.

«Врач предупреждал об этом. Слух и память скоро восстановятся, главное — будь послушным пациентом и не вздумай ни о чём волноваться. Мы о тебе позаботимся».

Массивные шоколадные кудри отобрали маркер, поспешно добавляя:

«Мы и арми любим тебя, хён!» — Намджун кивнул и улыбнулся, потянул руки ко всем халатам сразу, и они навалились на него, обнимая и щекоча, дразня уши скользящими прикосновениями губ: они говорили почти вплотную к ним, видимо, надеясь, что так Намджун их услышит, но всё равно не смогли развеять тишину. Джуну оставалось только пытаться дорисовать себе звуки голосов пока безликих и безымянных, но по внутреннему радостному ощущению очень родных ему людей.

Получилось, лишь когда палата перед глазами опустела, а имя первого мембера приобрело в воспоминаниях лицо и историю.

<i><tab>Сокджин долго и забавно возмущался чему-то, выглядывая из-за кружки с пивом. Его крупное тело смотрелось нелепо, будучи скрученным позой лотоса, а голос подрагивал, с увеличением градуса опьянения, переходя со смешливого крика на надорванный шёпот.

<tab>— Я же тоже не железный, Намджун. Мне тоже иногда хочется слышать от окружающих, что всё когда-нибудь будет хорошо, а не только нравоучения и «держись, хён, как держимся мы все вместе взятые!»

<tab>Стало обидно на себя, Джун долго пялился на дно собственного стакана, раздумывая, как реагировать, а когда всё же подался примирительно обнять друга, застыл, внутренне оцепеневший: чьи-то тонкие руки уже обнимали вокалиста, и чьими-то маленькими ладошками Джин уже утирал свои скупые слёзы.</i>

Кто это был? Сознание кружило в поисках ответа, но он ускользал, дразня пламенем эмоций, что отсвечивало от этих обезличенных рук. Джун долго перебирал эти отзвуки ревности и замешательства, не находя их источника, пока не сам взгляд от забытого человека, а его эмоциональный отпечаток на душе Кима, по-доброму насмешливый и успокаивающий, не затушил огня: это — воспоминание, и оно оживает, а значит, оживут и остальные. У него есть время вспомнить, главное не торопиться и не пытаться управлять сознанием, которое всё равно будет восстанавливаться в своём темпе и своей логике.

*

Чимин. Персиковый халат оформился прямо во сне, подрезал Джуна на повороте сеульской улицы, по которой они ехали на арендованных велосипедах, перекрикивая ночную тишину и ветер, трепавший испорченные осветлителями волосы.

У Пака были действительно милые щёчки, Ким вспоминал сотни моментов, когда собственноручно ощущал их мягкость, и здесь, на невысоком каменистом обрыве, под далёкой, засвеченной мегаполисом луной, чувствовал это вновь, заставляя своим добродушным прикосновением нежные розовые губки улыбаться, а глаза-щёлочки поблёскивать детским озорством.

— Я думал, что мне уже не может стать лучше, хён, но после нашей прогулки я и впрямь ощущаю себя… Гораздо крепче морально. Думаю, теперь я смогу справиться с камбэком. Спасибо тебе?

Чимин пододвигается ближе, опускает глаза и вновь поднимает, и ночь начинает шелестеть звуками, аккомпанируя моменту интимности, в котором они оба оказались душевно открытыми для необдуманных действий. Всё внутри Джуна трепещет, готовясь сорваться, коснуться губами, и жажда тепла подстрекает действовать, не стесняясь выдвигая цену: многовероятная потеря хорошего друга ради мнимого мига удовольствия.

Намджун близко, уже вязнет в притуманенных глазах младшего, но телефон в его кармане внезапно начинает вибрировать, руша идиллию, и парни отодвигаются друг от друга, выдыхая, пожалуй, даже слишком облегчённо и радостно.

— Кто пишет? — глаза Чимина проясняются и занимаются лёгкой улыбкой, а Ким лишь ощущает себя невероятно мерзко: он не только чуть не перешёл грань с человеком, к которому не чувствовал ничего особенного, но и был близок к тому, чтобы предать того, к кому, кажется, это самое особенное чувствовал. Как глупо было даже помыслить поддаться своей несостоятельной обиде и временному одиночеству! Как сильно его утомили прятки от собственных чувств.

Заинтриговано — и он настоящий, лишённый аварией слуха, и Намджун из прошлого, едва не поцеловавший одногруппника — Ким достаёт телефон и зачитывает сообщение: «Купите соджу». Над окошком сообщения он видит лишь расплывшееся чёрное пятно на месте имени отправителя, вновь окатывающее ощущением потери: дежавю, совсем как с руками. Разве что стыда теперь гораздо больше, и он острее, словно именно этот отправитель не должен был даже косвенно участвовать в произошедшем.

Джун напрягается, всматриваясь в экран внимательнее, но так и не может разглядеть имени. Он показывает телефон Паку, ожидая от него подсказки, но юноша лишь понимающе улыбается и молча идёт к велосипедам, смеющимся голосом предлагая заехать в ближайший круглосуточный магазин по дороге к дому.

— Купим хёну пива, а то он в совершенном раздрайве. Возможно, тебе и его стоит вытащить на ночную прогулку? Вы, кажется, слегка разругались.

Намджун кивает, с большим усилием поднимая себя с земли. Таинственный хён, с которым он, оказывается, в ссоре, всё ещё не имеет ни единой зацепки с именем или внешностью, но Джун убеждает себя, что всё впереди.

— Не говори никому, что я почти.. — довольно нелегко говорить подобное, но Чимин слишком чуток и добр, чтобы не помочь ему, поэтому подходит ближе и заботливо приобнимает за плечи.

— Не скажу. Эй, не унывай, лидер. Нормально иногда быть в таком состоянии… В конце концов лучше я, твой хороший друг, нежели какой-то незнакомый человек, в котором ты бы мог утолить грусть, да?

Намджун морщится, выказывая своё отвращение к сказанному Паком, но тот с заразительной лёгкостью хихикает и, напоследок тепло потрепав старшего по плечу, за руку тянет его к велосипедам.

Чимин действительно как аптечка для каждого мембера. И пусть когда Джун резко просыпается от воспоминаний, он всё ещё ощущает тревогу из-за неясной личности, преследующей его вот уже второе воспоминание подряд, на первое место выходит глубокая признательность к Чимину за их лечебную дружбу.

*

Сокджин привёз Намджуну очки и электронную книгу с поддержкой крупного шрифта: его глаза восстановились достаточно для подобного чтения, а тело, лишённое столь же большой дозы обезболивающего, как в первые дни, неприятно ныло в моменты, когда в пустующей палате не на что было отвлечь внимание, поэтому нужно было себя развлекать.

Младшие — Тэхён и Чонгук — огромнейшая подмога в борьбе со скукой— стали настоящим шоу талантов для Намджуна. Казалось, если бы не работа и ограниченные часы посещения, они бы находились рядом с лидером круглосуточно, придумывая сто и одно развлечение для оглохшего и слабовидящего мужчины, либо же просто лежа рядом с ним и успокоенно обнимая.

Вспоминать их не пришлось, Тэ сразу с порога напомнил Намджуну своё имя и почти два часа печатал в их чат разные, произошедшие между ними за последние восемь лет, истории. Чонгук вёл себя скромнее, просто сидел брошенным питомцем и поглаживал намджунову руку, пока его одногруппник не переставая «говорил»о курьёзах, разочарованных корди-нунах и не столько разозлённых, сколько по-человечески уставших менеджерах. Когда же Тэ закончил, Чонгук наклонился к Киму и преданно заглянул прямо в глаза, просто не оставляя выбора.

«Хён, ты же помнишь меня?» — высветилось в чате.

Как он мог не помнить? Конечно, Ким тут же увидел их долгую историю в чёрных буквах на костяшках младшего, узнал события дебюта в маленьком шрамике на его скуле. Куки изменился сильно, но его ласковость и чуткость, какое-то самоотверженное уважение тянулись за ним с самого первого их знакомства.

Чонгуку пришлось сложнее остальных: оторванному от семьи подростку, отчаянно ищущему себя и свои таланты, общежитие казалось адом, а обрушившиеся трудности и конкуренция — непреодолимым препятствием. Он мало разговаривал, позднее остальных покидал репетиционные, а по возвращении просто сидел на своей кровати, отгородившись от согруппников наушниками и телефоном.

В тот вечер Чонгук был совсем не в форме, а по количеству ошибок превзошёл даже Намджуна, доведя тренера почти до крика. Все трейни, включая Намджуна, просто стояли и смотрели, как под гневными замечаниями мальчик сжимался в дрожащий комок, вот-вот разразящийся слезами, и не могли сделать для него совсем ничего: накануне дебюта ошибки становятся непростительными, а тренера нельзя было упрекнуть в предвзятости.

Дома Джун нашёл младшего свернувшимся на полу душевой, красным и взлохмаченным, отчаянно утирающего влагу с щёк совсем ещё детскими кулачками.

— Ты не сможешь двигаться дальше, если будешь запирать в себе все эмоции. Даже спрятанные от окружающих, они никуда не денутся и лишь испортят тебе жизнь. — Чонгук нахохлился под взглядом лидера, и его всхлипы стали громче. — Чонгук, ты с нами уже несколько месяцев, и мы все старались показать тебе, что достойны доверия. Почему же ты продолжаешь скрываться?

— Хёны там много трудятся… — мальчик с остервенением пытался оттереть все свои слёзы, но они не останавливаясь топили его разгорячённое личико. — У вас куда более серьёзные трудности, чем у меня, как я могу доставать вас ими?

— Чонгуки… — Намджун отчётливо ощутил праведный гнев, который затопил его душу и заставил грубо перехватить чоновы руки, не давая закрывать лицо и впустую протирать нежную кожу на щеках. — Мы команда, Чонгук! Команда, в которой от хорошего состояния каждого зависит общая победа!

Мальчик не казался убеждённым, лишь более затравленно смотрел на Намджуна, который с каждой секундой всё сильнее чувствовал эту истину и на собственной шкуре: он не мог успокоить Чонгука в одиночку. Ему не хватало мягкости, которая, впрочем, внезапно появилась в ванной, даже не скрипнув дверью:

— Ты же не отворачиваешься от уличного котёнка только потому, что его проблемы незначительны в сравнению с мировой бедностью. — Сокджин опустился перед младшим на колени и мягко улыбнулся лидеру; в его руках был рожок ванильного мороженого, который он тут же протянул младшему. — Держи, Тэхён и Чимин купили специально для тебя, а я пообещал хранить молчание перед менеджером.

Куки дрожащими руками принял рожок и обернулся на приоткрытую дверь: Чимин и Тэхён просунули довольные мордочки в дверной проём и поощряюще замахали руками, подгоняя съесть таящее лакомство.

— А Хосок готов позаниматься с тобой дополнительно, если что-то не получается, — продолжил Сокджин, мягко поглаживая лохматую макушку, и Чонгук захныкал, с каким-то отчаянным рвением вгрызаясь в мороженное и краснея отчаянно. — Видишь, мы все рады помочь, главное скажи, куда нам нашу помощь направить.

— Ты всегда можешь положиться на нас, Чонгуки, — от внезапной поддержки душа Намджуна запылала воодушевлением, и он ощутил себя, как никогда уверенным. — Раз что-то является проблемой для тебя, значит, это и для нас проблема, и мы даже думать не будем, серьёзная она или нет, сразу же поможем. Главное — не молчи и давай нам возможность позаботиться о тебе. Ты же наш золотой макнэ, наша светлая надежда на лучшее, которой мы так дорожим и которую так любим.

Крепкая рука легла Намджуну на плечо, и хрипловатый голос произнёс спокойно и уверенно:

— Просто слушай лидера и нас. Всё будет хорошо, Чонгуки.

Сердце Кима задрожало от этих слов, и всё естество заполнилось ощущением тепла и надёжности… Команда. Они — команда, Джун впервые действительно ощутил этот идеал содружества, когда они по очереди обнимали вконец расчувствовавшегося младшего, и продолжал ощущать это с тех пор в каждом их разговоре, в каждом совместном времяпровождении и перфомансе.

Джун поднял глаза на человека, слова которого вызвали такой яркий и сильный отклик, но увидел лишь размытую тихую улыбку. Приятная истома ушла, уже знакомое чувство безответной потери потянуло, сжало до дискомфорта. Намджун не помнил, кто это, и как бы ни старался, память вновь и вновь подводила его, заставляя почти злиться.

Он должен вспомнить.

Намджун лелеял всплывшее воспоминание весь день, рассматривал его и напрягал память, но лишь довёл себя до бессонницы. Медсестра без вопросов передала ему таблетку снотворного, и Намджун погрузился в неспокойный, полный странных переживаний сон. Лица уже узнанных мемберов мешались с незнакомыми, гул различных голосов, тексты песен, здания, сообщения в чатах и даже новостные статьи — всё гудело и накладывалось, физически придавливая, пока его руки́, совсем как в первый день после аварии, не коснулись прохладные пальцы и не заиграли поверх пульса ту самую мелодию.

*

Спустя пять дней после госпитализации Намджун проснулся от лёгкого шума. Он неверяще щёлкнул пальцем прямо у уха, и тихий, скорее походящий на десятикратное эхо, чем на оригинальный звук, щелчок прошёлся по уже привыкшему к тишине сознанию. Радость заполонила всё. От слуха зависела возможность заниматься музыкой — ключом к Намджуновой жизни — и несмотря на все заверения врачей, всё это время было страшно просто лежать в беззвучном мире и не иметь возможности хоть как-то с этим побороться.

«Я снова слышу». — Рука сама потянулась к телефону, открыла групповой чат и написала. Дверь палаты хлопнула, закрываясь, на грани слышимости где-то рядом звякнуло уведомление.

— Слышишь?! Намджуни! — Голос был грубоватым, но ярким и сейчас таким неудержимо счастливым, а парень перед Джуном, в драной джинсовке и брюках, в кислотно зелёной футболке и с корзинкой фруктов в жилистых руках, походил на прожектор своей белоснежной, невозможно широкой улыбкой.

Хосок в большинстве его воспоминаний именно улыбался. На тренировках, на шоу, когда медперсонал перевязывал его повреждённую ногу… Эта улыбка заражала энергией и, наверное, с лёгкостью могла бы восстановить мир во всём мире, упразднить жестокость и спасти все страдающие жизни на планете, но реальность оказалась дрянным местом, и уже спустя полгода в компании сил Хосока едва хватало на поддержание самой этой улыбки, норовящей померкнуть.

Тэхён разбудил Намджуна ранним утром и, агрессивно шикая и пытаясь втолковать что-то знаками, потащил ничего не соображавшего лидера к балкону. Намджун помнил бледное рассветное небо, затянутое сероватыми тучками, лёгкий ветерок и адски скрипучую балконную дверцу, за которой Хосок сидел на голом бетоне с одинокой банкой пива и смотрел на спящий город сосредоточенным, закрытым взглядом.

— А чего в одну персону? — Намджун присел рядом, зевая, а Тэхён без слов прижался к Чону, и его глаза почти плакали, с одержимой надеждой глядя на Намджуна.

— Не хотел никого будить. — Хосок улыбнулся настолько надломленно, что внутри закололо. Захотелось просто сделать то же, что и Тэ: обнять, не давая страдать в одиночку. — Я вот недавно пришёл с тренировки.

Джун повёл плечом — холод от пола был очень сильным, и желание помочь противно накладывалось на незнание чем именно. Они втроём так и сидели, продрогшие и подавленные, и Хосок неторопливо допивал пиво.

— Я просто.. Не хочу уходить, — наконец прошептал он и виновато опустил глаза. — Я уже прикипел к вам, ребята, и к этой общаге, и к… — Наверное, он и сам не ожидал, что слёзы заскользят по его щекам, и Намджуну стало невыносимо от них настолько, что предложи ему продать свою душу ради успокоения чужой боли — он продал бы.

Тэхён уткнулся лицом в плечо Сока, и руки его задрожали от тех усилий, с которыми он обнимал тощее тело.

— Продюсер рассматривает исключение Хосок-хёна из группы. — прошептал он, и Хосок закрыл лицо руками.

— Я даже не понимаю, где не доработал! Я же всегда старался, всегда до совершенства… Тэхёна-а, ну не плачь так, я же тоже сейчас… — взмолился Хосок, облизывая солёные губы, и попытался отцепить от себя младшего, чтобы обнять, но тот намертво вцепился в его плечи, не желая отпускать.

Оказалось, в мире не было ничего ужаснее разбитой улыбки Хосока и дрожащей хватки Тэхёна, который теряет надежду — Намджуна заколотило внутренне, и он вскочил на ноги с чётким осознанием того, что должен сделать, чтобы спасти их команду.

— Намджун, куда ты?

— Поговорить с продюсером. — Тэхён оторвался от плеча Хосока и его мокрые глаза заблестели, окончательно убеждая Кима в правильности принятого решении.

— В такую рань, серьёзно?! Да и что ты сделаешь, если я просто недостаточно хорош для вас по его мнению?! — Хосок покраснел от напряжения и со страхом и надеждой посмотрел прямо в глаза Киму, боясь и своего ухода, и возвращения, кажется, впервые боясь всего, что может быть дальше.

— И что с того?! Я не хочу нашу группу без тебя, Сока!

Губы Чона задрожали, и Намджуна резко выдернуло из воспоминания, оставив ему лишь отголоски той готовности стоять до конца, той решимости и боли в ногах, которая наступила после дополнительной тренировки, организованной ими самостоятельно в тот же день перед походом Джуна к продюсеру, что бы точно быть лучшими.

Разговор с директором был тяжёлым, но Намджун не мог вспоминать о нём без гордости. Что BTS без Хосока? Всё равно что земля без Солнца.