Сирена скорой воет, да так, что звенит ушах. Антон сжимает повисшую руку — инстинктивно, будто надеясь провести удачу сквозь пальцы. Они пережили это однажды — переживут ещё. Дима протестующе мычит, смотрит плывущим взглядом, но ладонь не выдёргивает: не хватает сил. Пальцы потом ещё долго колет, но, наверное, есть смысл винить врачей.
Следующая встреча — расслабленный выдох и раздражённый взгляд. Дима прикусывает сигарету, поворачивается спиной, игнорируя поднятую руку, и прибавляет шаг. Через два пролёта Антон нагоняет его, а грудь уже раздувается вовсю: чёртова одышка не помогает жить.
Вялым движением пытаясь сбросить руку с плеча, он отпихивает Антона. Тот выглядит помятым, но это — не его ума дела. Сам разберётся: у Антона и ум, и деньги, и связи, и рукоплескание ослеплённой всем этим толпы.
Вместе с плевком наружу выходит зависть.
Антон не слепой и не тупой — он же всё видит, но почему-то в упор отказывается принимать, что его помощь здесь не нужна. Себе бы помог, ей богу, так нет же, лезет к другим. Проблем ему, что ли, мало?
Дима бьёт, со всей злостью, накопленной за несколько лет учёбы, всем невысказанным и мстительным, что в нём только есть. Руки трясутся, и грудь опять ходуном. Антон смотрит — так же разбито, как и его очки, — разве что только не подставляет щёку. От бездействия злости не убавляется: Дима встряхивает его, ждёт ответа, напряжённо смотрит в глаза.
Антон знает: он это заслужил.
Легче от этого почему-то не становится.
Дима соскребает запёкшуюся кровь со своего свитера, забивая её под ногти, и устало впивается в собственную ладонь. Пальцы колет. В груди полыхает жизнь. Антон смотрит, как вязкие капли падают с подбородка, и смыкает измученные глаза. По ту сторону век — тишина, и голоса в голове наконец смолкают.
— Прости, — вместо «можно» ложится головой на подставленное плечо.
Дима пытается отпрянуть, но не может. Наверное, не хватает сил.