Луче качает на руках дочь (которая совсем скоро уже перегонит её в размерах), и её нежная улыбка не замирает и не подрагивает ни на мгновение, хотя свет в груди Реборна трепещет как бьющийся о лампочку мотылёк. Он не спрашивает почему и что это значит — хотя именно за этим к ней и пришёл — он сидит рядом и рассказывает о том, что его детские руки больше не в состоянии держать пистолет; Луче только тихонько посмеивается и говорит, что у него всё обязательно получится — она знает.

Солнечный свет, льющийся из её груди, притупляется и выцветает, неоспоримое доказательство его потерянных сил и что ничего у него больше не получится; небесный оранжевый его сердца затухает, когда Луче кладёт на него свою маленькую ладошку.

— Я знаю, — повторяет она и смотрит куда-то мимо него, на десятки лет дальше. Туманная пелена спадает с её взгляда за секунду, быстрее, чем он успевает спросить, что ещё она знает; Луче отодвигается. — Может быть, сварить тебе кофе?

Она передаёт ему подержать дочь, пока вернётся, Реборн берёт её с опаской и внутренним трепетом — киллерам обычно не доверяют младенцев. Ария тихая и смотрит на него не по-детски мудрыми небесными глазами, и тянется ручкой к рябящему и тускнеющему ещё на тон свету в его груди, и Реборн обещает себе сохранить его — хотя бы ради неё.

Свет перестаёт рябить и сжимается до размера свечи только на похоронах.