Серый дождь ложится неровными каплями, размазывая по стеклу грязь. И кто-то когда-то сказал, что весна будто бы начало чего-то нового? Этот тихий рассвет, который последний, с его измученной трясиной под ногами. Я ощущаю эту влагу, я вижу блеклость в этих цветах. Сегодня, когда новое утро врывается в бледные окна, я вдруг понимаю, осознаю, вот так, внезапно — что меня нет. Я больше не существую. А Поттер… Он стоит, упрямо смотрит и ждет ответа. Ждет моей истерики, буйства, крика… А я молчу. И не смею что-то сказать. Мне нечего тебе сказать…

— Драко, кричи, слышишь?.. Прошу, скажи хоть что-то… Станет легче.

Не станет. Ничего уже не будет как раньше.

Бледные лица родных, что увековечу в памяти, что останутся в моем израненном сердце, в моей тёмной душе. Теперь и эти нити обрываются, разбиваются на осколки прошлого.

Их не стало. Их убили.

И мне бы впору кричать, биться в стены, царапать руки и пасть… Пасть в пропасть, уйти следом. Но...

— Драко, родной… ну же, — врывается в этот капкан голос, такой далеко знакомый, но такой… чужой. Нет, это не ты, уйди, исчезни.

«Их казнили на рассвете… Тебя ожидает тот же приговор… Я не позволю».

Слова, что становятся моей болью, ударами, хотя этого и следовало ожидать. Я лишь смиренно жду, что пойду следом. Стану вашим кошмаром, что будет являться во снах. А он смотрит словно в душу ища ответа, и часы тянутся, плетутся отчего-то медленно, сплетаясь в узел, время, остановись…

— Я…

И я не узнаю свой голос: он пустой, чужой, хриплый… Я не жив, словно инфернал. Я умер?.. Но нет. Кровь все еще течет по венам, сердце бешено бьется в грудной клетке. Что я скажу? Нужно ли вообще говорить? Что он хочет услышать? И к черту бы послать эту жизнь, эти стены.

Мама с бледной улыбкой на губах вещала, что поутру сны оживают, что холодный январский ветер с примесью снежных хлопьев ворвется в прогретую комнату, где ярким солнцем разливается золота луч. Как всегда, Нарцисса прекрасна в своем ледяном очаровании, которое передалось мне от нее. Моя вечно влюбленная мама, чью жизнь отняли ни за что, чье сердце билось ради нас. Ради меня. И я жив — а она нет. Это нечестно. Несправедливо. Это подло! Где вы все, кто кричал о поклонении Богу? Кто верил в справедливость? Кто верит в молитвы и читает их перед сном? Вас нет. Вы прогнили, как прогнил мир, накренившись куда-то в пропасть. Мы падаем, летим и отказываемся это замечать. Ведь легче все списать на войну, на почившего злодея, на оставшихся в живых Пожирателей. Выдуманных ими врагов. Созданными ими врагов. И эта проклятая реальность душит, убивает, пригибает к земле.

И я замолкаю. Гаснет лампа на стене, сквозь темную пелену я слышу голос. Он зовет меня: упрямо, так дотошно, надрывно, едва не сходит на вой.

Мама?.. Отец?..

Яркая солнечная зелень глаз прорывается сквозь плотный туман ночи. Голос его тих, тягуч, он упрямо шепчет, он молит, просит. Но тьма разрастается, окутывает меня, захватывая в свой плен. Еще вчера мне думалось, что я буду готов услышать новость о родителях. Мне думалось, что я приму это сдержанно. Я справлюсь. Я сильный. Ведь именно так говорила мне в детстве мама, когда нужно было делать прививку, принять зелье, когда нужно было потерпеть. Но разве такое можно стерпеть? Захочется? Получится? Нет. И ведь упрямый Поттер держит, не дает упасть, не дает уйти за грань, где пахнет вереском, полынью, где щебечут птицы, где заливистым гонгом бушует океан.

— Малфой, очнись! Приди в себя, — срывается он на крик, и я слышу биение его сердца. Он боится? Он любит? Да?.. — Я люблю тебя, слышишь? Я… я не переживу, если ты умрешь.

Да похуй уже на жизнь. Нас никто не ждет, Поттер. Нас больше некому ждать.

Но слова так и остаются не озвученными. Боль в висках усиливается, горьковато-сладкий запах ударяет в нос. Чьи-то холодные руки меня держат, мокрая тряпка оставляет разводы на лице. И я жмурюсь, хмурюсь, пытаюсь рукой оттолкнуть, но мой спаситель явно вознамерился меня все же спасти. Сам не умирает и другим не дает. Проклятье.

***

Я прихожу в себя, когда уже за окном темно, а рядом у постели, положив голову в изгиб локтя, сидит Поттер: бледный, с этими синяками под глазами, тенями под ними же. Он мирно спит, держа свободной рукой мою ладонь. И поражает меня другое — я в другом месте, не там, где должен был быть. Стены выкрашены в бледно-вишневый, шторы с ажурной окантовкой, и одинокий стол у стены. Осмотреться мне не позволяют мое положение и ноги, которые не двигаются. А Поттер… Мне не хочется его будить. Но, кажется, он чувствует мое копошение и просыпается сам. Сонно щурясь, он впивается взглядом в мое лицо, жадно вырывая мой образ.

— Ты очнулся, — констатирует он очевидное и слабо улыбается. — Ты…

— В порядке, — заканчиваю я за него мысль и прикрываю глаза. Во рту пересохло, все еще кружится голова. — Где мы?

— Мне пришлось похитить тебя, если это можно так назвать. Потому что мракоборцы выдвинулись за тобой, а я… Драко. Я понимаю, ничто тебе не вернет твою семью, ничто тебя сейчас, по сути, не держит. Но пойми меня, я просто не могу и не хочу оставлять тебя там. Пусть я стану антигероем и обращусь в пепел, но с тобой.

— Слишком пафосно, — кривлюсь я, но чего уж там, мне его слова приятны, теплой патокой они разливаются по венам. — Ты лишишься звания героя, лишишься друзей, ты станешь таким же преступником, как и я.

— А разве убивать, пусть и во имя всеобщего блага — это не преступление? Кто вообще решает, что во благо, а что нет? Так что мне уже все равно. А мои друзья… Ты же знаешь, они как узнали, что я поддерживаю тебя, отвернулись. Празднуют победу и купаются в лучах славы. А мне это все не нужно, это нечто чуждое для меня. Оно совершенно не для меня.

— Слава — это еще не все, да, Поттер? — повторяю я слова своего крестного, и новая горечь захлестывает меня, подобно вихрю. — Прости. Мне трудно принять тот факт, что я кому-то нужен и что ради меня откажутся от титула и от всего, что могло бы быть. Ты, Поттер, просто талант убеждать людей в обратном.

— А может, я впервые счастлив? — улыбается он. — Представляешь, я просто счастлив от одной мысли, что тот, кто для меня превыше всех благ, жив, что ты не отталкиваешь, не летишь в бездну, ты позволяешь мне быть рядом. Даже если и сам этого не хочешь.

— Я… Мне трудно сказать тебе эти простые слова. Потому что для тебя они так же просты, как и воздух, а для меня это сродни тяжкому грузу. Как… Как проклятье, сказав которое, ты его уже не воротишь, оно уже летит и пронзает чье-то сердце. И я боюсь не того, что мои слова будут неискренними, нет. Я боюсь, что однажды я разочарую тебя, себя… Поселю в твоей душе надежду и не оправдаю ее. Я и так слишком долго врал, пора бы мне и побыть честным с тобой, с собой, с этим блядским миром.

— Глупости, — хмыкает на это заявление Поттер, внезапно ложась рядом — его лицо в опасной близости. И мне бы оттолкнуть, сопротивляться, нагрубить… Но его глаза, подобно буре, смотрят обжигающе и придавливают к кровати. Я задыхаюсь, молчу и, как околдованный, готов идти следом. — Все это такие мелочи, Драко.

Он склоняется ближе, губами касаясь моих, и я невольно вздрагиваю, но отчего-то не отталкиваю, замираю и позволяю делать со мной что угодно. И не потому, что не могу. Я знаю, что, если попрошу остановиться, благородный Гарри не станет проявлять настырность. Но тогда я больше не увижу этой песчаной бури в его глазах, не почувствую прикосновения к себе, не будет этого поцелуя: жадного и такого пылкого, словно в последний раз; мы стараемся насытиться, запечатлеть, запомнить. Его губы с привкусом горечи и терпкого бадьяна, а кожа, на удивление, мягкая. Странно… Он приторно нежен, приторно мягок, словно я барышня. И я рычу, прижимая руками крепче и сильнее, кусая и врываясь в его рот. Он поддается мне навстречу, капитулируя и позволяя делать с ним все, что хочу, все, что могу. И я забываю на этот бешеный миг обо всем, разбивая на осколки шаткий барьер. Я отпускаю себя, свою скованность и открываюсь ему. Для него. И пусть будет, что будет. Все уже не важно. Ты прав, Поттер. Прав.

***

— Если они придут, то я…

— Они не придут, — упрямится Поттер, лукаво смотря на меня из-под густой отросшей челки. — Этот дом они не найдут. А если и найдут, то, будь уверен, ни за что не сунутся сюда.

— А чей это дом, кстати?

— Старшего Тома Риддла, — пожимает тот плечами, продолжая читать газету. А вот по моему телу пробегает липкий холод.

— Ты спятил? Да ты…

— Что? — глаза его темнеют, и он медленно откладывает газету в сторону, так же медленно поднимаясь с софы. — Этот дом — мой трофей. По правилам любого боя победивший забирает у проигравшего любую вещь. А этот дом даже не его собственный, на него никто не претендует. Успокойся.

И покой нам только снится.

— Ну, и долго мы тут будем сидеть? — раздражаюсь я еще больше: вся атмосфера угнетает своим серым существованием.

— Пока я не найду тот ритуал, — спокойно ответил Поттер, беря с кривой полки книгу. — О, ты, наверное, сейчас спросишь: что за ритуал? — ай, какой, сука, догадливый-то. — Я хочу возродить Волдеморта. Его жизнь на наш побег из страны.

От такого заявления у меня отпадает челюсть и немеют руки. Я ожидал чего угодно от Поттера: принести себя в жертву, попытаться договориться с министерством, на худой конец, захватить Хогвартс. Но возродить Темного Лорда?

— Ты спятил, — сиплю я, сжимая простынь. Наверное, со стороны я выгляжу как побитый щенок. Но внутри я выгляжу куда хуже, поверьте. — Мы стольких лишились, столько людей полегло на полях сражений и… Ты хочешь все это похерить? Показать, что принесенные в жертву люди были напрасны?

— Их никто не заставлял и не просил. Каждый шел ради своего будущего, и я не виноват, что они погибли. Я их не убивал. Меня весь пятый курс винили в смерти Седрика, обвиняли в психическом расстройстве, Снейп пытался не раз внушить, что я — то еще ничтожество. И я бы рад, Драко, быть прежним и нести людям всепрощение и доброту, но… Я стал пустым, я утерял себя. Лишь ты и остался моим якорем.

— Поттер! Он утопит мир в крови и в жёстком режиме. Очнись! — молю я.

— Мне плевать, как плевать другим на своего Героя. Так и мне плевать на то, что станется с этим болотом. Тебе есть кого терять?

— Тебя!

— Так я с тобой, и мы свалим отсюда. Сомневаюсь, что Темный Лорд сунется в другие страны. В отличие от этой, там есть свои герои.

— Ты чокнулся, — шепчу я упрямо, неверяще глядя на него.

— Давно, — отмахивается тот беспечно. — Не волнуйся, мы со всем справимся, Драко.

Я-то да, а вот ты? Ты справишься? Не сгоришь? Что придется отдать взамен на чужую душу, притянув ее сюда? Зачем? Что это тебе даст, Поттер?

Но мои слова так и потопают в шуме дождя, что начался за окном. Он стучит и просится в закрытые окна, и мне чудится, что я слышу голоса ушедших, я слышу призрачный шепот мамы. Они совсем рядом.

***

И ведь не обманул, кусок дебила. Мне так же как и ему, плевать на этот мир, который причинил нам немало дерьма, я волнуюсь за самого Поттера. Что, если он не сможет? Не справится и умрет? Или его тело займет Темный Лорд, что не менее ужасающе. Или его душу в обмен на чужую? Что тогда?

Но я почему-то молчу и наблюдаю за его приготовлениями. Он мог бы вернуть родителей, своего блохастого крестного, Дамблдора, в конце концов, а он тратит свою силу на возвращение врага. Точно ебнутый.

— Драко, не сквернословь, — доносится до меня его тихий голос.

— Так ты меня не слушаешь же, что мне остаётся? — я уже забил на попытки отговорить. Просто по привычке уже язвлю.

— Со мной все будет в порядке; если потребуют боͬльшую плату, чем я могу дать, то ритуал прерву. Это безвредно для меня.

— Ну да, а что, интересно, для тебя плата выше, чем ты можешь дать?

— Ты! — хмыкает тот, словно говоря о чём-то обычном. — Для меня в этом мире важен лишь ты. Даже если я лишусь души, ты все еще будешь моей константой.

— А ты можешь говорить всю эту пафосную хуйню, не находясь в центре злоебучей пентаграммы? — меня неимоверно злит и трясет от страха, я боюсь, что все пойдёт не так. А зная Поттера и его удачу — все определенно пойдёт не так.

— Могу, да только не сейчас. Осталось немного, — ухмыляется это недоразумение.

Он очерчивает последнюю линию, ведя ее чуть вбок, левее, а потом резко уводя вверх. Действия его четкие и последовательные, и я жажду, чтобы он ошибся, ну же, Поттер, ты же профан в зельях, в рунах. Ошибись. И мы отделаемся лишь легким ожогом. Но тот как назло все делает верно, сосредоточенно, резво ведя черным мелком по грубому бетону. Капает своей крови, и я, как завороженный, смотрю за его действиями. Последний штрих, косой росчерк, и по краям вспыхивает черное пламя, опутывая его, поглощая, забирая у меня. И я порываюсь встать, но ноги все также бездвижны, а палочка далеко. Я слаб. И я ненавижу себя за это.

Сколько эта пытка длится? Час? Два? А то и больше. Минуты перетекают в часы и тянутся слишком долго. Огонь — черное марево — шевелится и едва колышется, как от сквозняка. Мне ничего не остается, как быть свидетелем, надеяться и смиренно ждать. Поттер говорил, что Лорд разделил свою душу, расщепил ее, разве Смерть после такого отпустит того, кто так надругался над ней и ее законами? Но Поттер ведь упрям. Я уверен, что он и со Смертью договорится. Сможет.

Ноги затекают, и голова начинает болеть, я уже и не считаю время, просто лежу, просто смотрю в потолок. Потому что это все, что мне остается. Бесполезно кричать и звать его, бесполезно будет даже мое вмешательство. Он уже за гранью, я это знаю. Ощущаю этот призрачный холод, что леденящими струпьями ползет по мне. Как забирается под тонкую футболку. И вот наконец черное пламя гаснет, идет на спад, являя взору худого и бледного Поттера, стоящего на коленях. Он вздрагивает и резко поднимает голову, в глазах его все так же клубится тьма: порочной и проказливой искрой пылая в глазах. И я замираю, перестаю дышать и лишь могу надеяться, что Поттер все еще со мной. Что он вернулся.

— Получилось, — хрипло резюмирует он, поднимаясь на ноги; его несет в сторону, и он хватается за косяк, стараясь удержать себя. — И цену заплатил небольшую. Всего лишь вернул Смерти Дары и часть своей души. Это маленькая цена. Да и Риддл… Он вернется другим, с цельной душой.

— Ты отдал часть своей души ему? — срывается с моих обветренных губ.

— Да. Думаю… Он оценит. Ну что, уходим? — слабо улыбается он, едва не валясь с ног.

— Какое идем? Объясни для начала все и поспи… Никуда я сейчас не пойду, и вообще, я есть хочу и… в туалет.

— О… — глубокомысленно изрекает он. — Точно, я и забыл. Ну, для начала, он вернется в том теле, которое покинул до своего развоплощения тридцать первого октября, только на порядок старее. Уж не знаю, что он будет делать с этим миром, да и мне плевать. Мы договорились, что он не трогает и не преследует меня и тебя, взамен я ухожу и никак не вмешиваюсь.

— И Смерть согласилась на это? — ошарашенно спрашиваю я.

— Поначалу нет, она до последнего не соглашалась, но в конце сдалась… Ей вообще все равно, что будет с этим миром. Но и Риддла она послала на небольшой срок. Под предлогом невыполненных задач, — хихикнул он.

— Ты безумец и поехавший, — буркнул я. — Можно было вернуть кого угодно.

— Они в лучшем мире, смысл их выдергивать? — да ты посмотри, какой, блядь, святоша. — А Риддл еще во власть не наигрался.

— Очень и очень скверно, — кривлюсь я. — Ладно, давай спать. Завтра на рассвете мы покинем Британию. Кстати, а куда?

— Да куда угодно, — фыркает это недоразумение, прильнув ко мне.

— Ты же у нас теперь наполовину бесчувственный, так чего ты ластишься? — слабо отпихиваю настырного и такого горячего Поттера.

— А при чем тут тело и моя любовь? — изгибает бровь он. Что ж, логично. — И хватит тут дуться. Смирись. Теперь ты в моей полной власти, Малфой!

Смирился. Давно уже. К черту и вправду этот мир. Моей души хватит, чтобы заполнить твою.

— Я люблю тебя, — шепчу я, прежде чем понять, что именно произношу, и, как будто так и было задумано, ухмыляюсь.

— Знаю, — отвечает он, впиваясь в мой рот жарким поцелуем.