Джо мягко кладёт ему руку на плечо. Генри не скидывает, только кивает, показывая, что рад её видеть.

Вторник. В его кабинете прохладно, слабо пахнет выкинутыми всего несколько минут назад розами. В этот вторник — красными. За последние несколько недель Адам перебрал все цветы, кроме тех, что означали бы извинения. Не то чтобы Генри готов был простить его. В очередной раз. Не то чтобы Адам считал себя виноватым. В очередной раз.

Джо садиться напротив с очередным стаканчиком дешевого кофе, который, однако, прекрасно перебивает запах цветов.

Джо взяла привычку пить по утрам кофе в его кабинете, после того дня, когда он представил краткий отчет по вскрытию их подозреваемого, на вопрос Джо “Это Адам?” ответил коротким кивком и ушел на весь день. Он никому не сказал, где именно был, но с тех пор не произнес ни слова об Адаме.

Генри просто не хочет о нем говорить. Вспоминать тоже не хочет, но, к сожалению, связь, установившаяся между ними — слишком сильная. Её так просто не разрубить, и как бы Генри не отвлекался от мыслей об Адаме в течение дня, стоило ему заснуть, как они возвращались.

И как бы он хотел, чтобы сны были кошмарами.

Адам сказал, они — соулмейты. Люди любили истории о “родственных душах”, о “предназначенных друг другу” с давних пор. Ирония лишь в том, что обычно эти истории о счастье. История Генри, почему-то, залита кровью, заляпана грязью могильной земли и вымочена в слезах горя. Он не любит Адама, он повторяет себе это каждый раз, как вспоминает его имя.

Но, как Генри выяснил, любовь и ненависть могут легко идти рука об руку. Физическая зависимость, общая тайна, разочарование друг в друге и жалкие семь дней взаимопонимания. Всё смешалось в коктейль из эмоций, который разрывает грудную клетку, ломая рёбра.

— Готов к тяжелому рабочему дню? — спрашивает Джо, отвлекая его от тяжелых мыслей.

Генри улыбается ей. Она замечательная. Понимающая и принимающая. Она заслуживает счастья и нормальной жизни. Генри должен перестать впутывать ее в свои дела.

— Конечно, — кивает он в ответ. — Как всегда.

В общем зале уже возится Лукас. Представитель поколения, выросшего на комиксах и фильмах о сверхъестественном, а потому — так легко принявший, что бессмертные существуют. Он не начал общаться с Генри по-другому, он просто принял его бессмертие как факт. Ведь, конечно, откуда еще можно так много знать.

Потом Джо получает сообщение от Майка, и они едут на место преступления. Майк всё еще не в курсе, и Генри надеется, что так оно и останется.

Генри перекидывает край шарфа через плечо, надевает медицинские перчатки, и возвращается к тому, что он умеет лучше всего, — разгадыванию тайн.

Вечером он едет домой. Эйб как раз закрывает магазин. Он улыбается Генри, хлопает приветственно по плечу. Они готовят ужин, обсуждают прошедший день, вредных клиентов в основном.

Эйб не спрашивает об Адаме. Генри тоже не говорит о нём.

Они заканчивают вечер парой бокалов вина, и Эйб идёт спать, а Генри спускается в лабораторию. Он закапывается в бумагах, проведенных тысячу раз расчетах. Он топчется на место уже не первое десятилетие, но какая разница, если это помогает ему не думать о том, о чем он не хочет думать?

Генри проживает еще неделю. Адам присылает ему цветы по вторникам. Но вот он — очередной вторник, а его стол пуст. Генри поджимает губы и пытается выкинуть этот пустяк из головы. Адам, наконец, исчез из его жизни — вот и замечательно.

Генри пропускает очевидные улики на месте преступления, сбивается во время осмотра тела. Джо и Лукас, к счастью, компенсируют его ошибки, вовремя их исправляют. Но Генри остается разочарован в себе, а от того — злится.

Генри возвращается домой, и встречается с Эйбом в дверях — тот идет с пакетом из продуктового.

— А, как раз вовремя, — улыбается ему Эйб и передает пакет, чтобы удобнее было достать ключ.

Они заходят в антикварный, и застывают. На столике в центре комнаты стоят бархатцы. Рыжий букет пышных цветов так хорошо вписывается в обстановку антикварного, словно всегда там стоял.

— Ну, уж нет! — возмущается Эйб, но цветы не трогает. — Еще его не хватало в моем магазине, — он ворчит и уходит в квартиру, но по пути говорит: — Передай ему, что сюда ему путь заказан!

Эйб так забавно возмущается, словно действительно может остановить Адама. Генри бы его самоуверенности.

Цветы оформлены в букет, действительно красивый.

Отчаяние. Значение бархатцев — отчаяние. Генри задумчиво проводит пальцами по лепесткам. В состоянии отчаяния обычный человек способен на многое. Представить, на что способен Адам — страшно. Но Генри все равно представляет и понимает.

Он убеждается, что Эйб занят своими делами в квартире, а затем медленно подходит к двери в свою лабораторию. Ковер чуть сдвинут в сторону.

Генри еще раз оборачивается, чтобы убедиться, что Эйб в квартире, и открывает люк. Каждый шаг по ступенькам — словно путь на казнь, а от того дается все сложнее.

Адам сидит в кресле, закинув ноги на стол, и вертит в руках коробочку. Полированная поверхность, золотой замочек. Внутри — красная подложка и шприц вместо кинжала.

— Здравствуй, Генри, — произносит он, не поднимая взгляда, но откладывает коробочку в сторону. Все тетради Генри на столе перепутаны, перевернуты, чуть ли не выпотрошены.

— Адам, — мрачно приветствует он. — Я не рад тебя видеть.

Адам поднимает на него взгляд, и Генри он пугает. Адам никогда прежде на него так не смотрел. То, что на первый взгляд кажется ненавистью, оказывается обидой, и Генри пугается того, как хорошо он научился читать его эмоции.

— Я думал, ты начал понимать, — говорит Адам. — В моё время…

— Сейчас не твоё время, — резко прерывает его Генри. — И не моё. И я выбрал жить по их законам…

— Ты выбрал жить, — перебивает уже Адам, вскакивая на ноги.

Он в два шага переходит комнату, вторгаясь в личное пространство Генри так легко, словно этого пространства и вовсе нет. Он ниже, но внутренней силы в нем хватит на них двоих. Адам — чистая эмоция. Гнев, раздражение, обида.

Генри думает над сотней ответов и вопросов. Почему Адам раз за разом выбирает смерть?

Потому что он выбирал жизнь слишком много раз — и прогадал каждый из них.

Генри кладёт руки Адаму на плечи и притягивает ближе. Адам мгновенно сцепляет руки у него за спиной и тяжело дышит в шею. Даже сквозь одежду Генри может чувствовать, как он расслабляется, успокаивается. Они слишком зависимы друг от друга. Генри злится и на себя, и на него, и на две тысячи лет, что разделяют их даже сейчас.

— Ты можешь выбрать жизнь еще раз, — тихо говорит Генри. Он имеет в виду: на этот раз ты можешь выбрать меня. Он знает, что Адам поймёт. — Еще один раз.

Адам качает головой, но не расцепляет рук. Внутренняя борьба, что идёт в нем, настолько сильная, что Генри боится сказать хоть слово — и испортить всё.

Генри предпринимает еще одну попытку:

— Мы можем найти решение вместе.

Адам чуть отстраняется, внимательно смотря на него. На его лице — ни одной эмоции, но Генри знает — чувствует, — что Адам переполнен ими.

Он поднимает руки и обхватывает ладонями шею Генри, едва надавливая.

— Это разрешение? — спрашивает он.

— Это одно из возможных решений, — отвечает Генри, тяжело сглатывая. Теперь, когда Адам касается пальцами его кожи, он чувствует жар и жажду большего. Но так не должно быть, он не может пойти на поводу их связи еще раз. — Если ты не убьешь больше никого.

Адам раздумывает некоторое время.

— В последний раз, — наконец еле слышно отвечает он. — Я поверю тебе, Генри, — он разжимает пальцы. — Не дай мне разочароваться.

И он уходит, оставив за собой тяжесть в сердце, перевернутые вверх дном записи и мысли. И пустоту.

Но Генри все еще чувствует чужие пальцы на своей шее и знает — Адама еще можно спасти.

В конце концов, у них есть целая вечность.