Примечание
Антон резким движением вскрывает бардачок — роется внутри, пытается найти что-то. Из вещей там только запасная карта Москвы, пара блистеров обезболивающего да второй комплект ключей. Всё самое необходимое. Ничего лишнего.
Антон отряхивает руку от пыли, притаившейся на самом дне. Она щекочет кончики пальцев, вылетает вслед пушистым облачком, забивается в нос, отравляет воздух в салоне и оседает на пассажирском сидении незваной гостьей. Возможно, пора отвезти машину на мойку — вдруг там сумеют найти хоть какие-то вещи; Антону будет достаточно даже фантика под панелью, даже запрятанного под сиденьем чека, затерявшейся в коврике скрепки. Хоть чего-нибудь.
Антон мельком смотрит в окно, на раскинувшееся впереди кладбище, и тянется руками к букету — ведь на могилы принято приносить цветы, верно? — но не решается его взять. Не решается выйти. Кладёт руки на колени, делает глубокий вдох — тот рвётся на середине и исчезает где-то в грудной клетке. Антон опускает стекло, пытаясь остудиться морозным воздухом.
Сентябрь тихо скребётся в автомобильные окна. Напоминает, что учебный год уже начался. Напоминает, что скоро начнут вянуть цветы. Напоминает, что тёплые дни уже позади. Напоминает, что… Букет уже всё равно не зацветёт — ему суждено остаться на кладбище. И нет смысла держать его при себе.
Антон впивается пальцами в полупрозрачную обёртку и чувствует, как жалобно хрустят под ней стебли и как осыпаются лепестки. Думает: Олеже букет наверняка бы понравился. Или же нет? Казалось бы, какая к чёрту разница, какой букет класть на могилу — покойник всё равно не оценит. Надо было думать об этом раньше.
В машине не осталось вещей Олежи. Не осталось и запаха. Не осталось ничего. Как будто его в Антоновой жизни и не было. Ни отпечатков пальцев, ни вещественных доказательств. Может, и правда не было. Антон смотрит на собственное отражение в зеркале заднего вида — ловит только тревожный взгляд кого-то похожего. Закрывает глаза.
Притворяется, что Олежа сидит рядом. Притворяется, что это было обыденной реальностью для них. Притворяется, что не упустил момент. Притворяется, что фантикам, чекам и скрепкам было, откуда взяться в салоне его машины.
Призрак в ответ только колышется — ему как будто здесь некомфортно. Он сутулит плечи, горбится, а потом исчезает резким порывом ветра. Антону тяжело представить Олежу здесь — он кажется инородным, неподходящим, криво вшитым в воспоминания блеклой заплаткой. Словно Олежа никогда здесь не был.
«Мы были друзьями», — напоминает себе Антон. Тут же мысленно ставит знак вопроса. Были ли?
Антон быстрым движением откидывает вопросы прочь и выходит из машины, прихватив букет. Поправляет шарф. Отряхивает пальто. Долго смотрит на носы ботинок — те запылились и уже давно не блестят. Антон делает глубокие, рваные вдохи, собираясь с силами — и шагает навстречу могильному кресту.
Говорит: «Привет». И молчит ещё очень долго.
У Антона, как всегда, полно дел. Он долго крутит в руках край шарфа, поглядывает на часы — время течёт непростительно медленно. Ему хочется подорваться и уйти — в горле саднит досадное ощущение, что ему здесь не место.
Что он не имеет права скорбеть.
Что он знал Олежу слишком мало, чтобы называться его другом. Что он знал Олежу слишком плохо. Антон смотрит на могилу и силится вспомнить что-то простое: любимый цвет, любимое блюдо, любимую книгу, любимую песню. Хоть что-то. Воспоминания рассыпаются на части, скрипят под ногами, исчезают где-то среди пожухлой травы.
Голова похожа на запылённый чердак. Антон пытается достать с него что-то важное, но только закашливается от поднявшихся клубов пыли. Хочет протереть всё тряпкой, но понимает — тогда ничего не останется. Ничего уже не осталось. Ничего толком и не было.
Шарф у Антона непростительно алый, вьётся вокруг шеи удавкой, тонкими нитями хватается за пальцы. Антон неловко задевает выбившуюся зацепку, и швы быстрым движением расползаются, отпуская друг друга. Прожигают черноту плаща. Душат.
Антон ищет, что сказать — и не находит. Долго смотрит на могильный крест. Простая дружеская беседа становится ему не под силу. Сдаётся: молча опускает цветы и отворачивается. Обещает себе: «Скажу в следующий раз». Знает, что не скажет.
Закашливается пылью, запахивает посильнее пальто. Убегает, роняя по пути алые нити.
Дома спрятана Олежина рубашка. Антон забрал её сразу же, как заметил, маячащую светлым пятном в грязных коробках «на выброс». Схватил, словно она грозилась исчезнуть тут же, как её увидят. Теперь она аккуратно сложена и спрятана в шкафу. Похожа на тусклый осколок неба, запертый в тёмном ящике — но Антону не совестно, что он держит её там. Уж лучше так, чем если бы её пустили на тряпки.
Антон старается не смотреть на неё слишком часто.
«Может, так будет легче», — говорит он себе, а потом быстрым движением достаёт её, перебирает пальцами лёгкую ткань, придерживает разболтавшиеся пуговицы. Чувствует ускользающий запах — он кажется эфемерным и нереальным; медленно смешивается с запахом его собственного одеколона, его собственной квартиры, его собственной жизни. Осень наступает семимильными шагами, вымывая дождями блекнущие воспоминания. Рубашка пропитывается запахом дома.
Рубашка прячется обратно в дальний ящик.
Комната 213 покрыта слоем пыли. Неудивительно — посетителей там нет уже несколько месяцев: лезть к покойнику в душу никто не спешит. Антон неуверенно приоткрывает дверь и позволяет своим воспоминаниям дышать. Ступает внутрь, заглушая скребущееся внутри «можно войти?». Не ждёт ответа.
Смотрит на паутину под потолком. Смотрит на потухшую лампу. Быстрым взглядом ищет фантики, чеки и скрепки — не находит ничего. Может, это из-за того, что Олежа был чистюлей, а может потому, что комнату подмели посмертно хотя бы для приличия. Антон не уверен.
Мягким движением проводит по столу, обнаруживая на руке грязные следы. Отряхивается, будто брезгливо — виновато ловит потухший взгляд в припрятанном у шкафа зеркале. Присматривается — ощущает себя чужим в обрамлении комнаты. Ощущает себя инородным. Будто бы ему здесь не место точно также, как Олеже не место в его машине. Словно от него здесь не осталось ни отпечатков, ни чеков.
Может, им действительно не было места в жизни друг друга.
Стрелки часов движутся неумолимо медленно — они как будто выдохлись за эти несколько лет и теперь пытаются дать себе немного отдыха. Антон думает, что поздно. Жизнь уже пронеслась мимо, и он не успел сделать самого главного — не успел задать вопросов и не успел дать ответов, не успел поговорить и не успел заметить, не успел пообещать и выполнить. Не успел ничего.
Антону кажется, что он притворяется. Притворяется скорбящим ровно также, как притворялся другом. Притворяется, что в груди пусто, притворяется, что его мучают кошмары. Притворяется, что что-то помнит. Притворяется.
За окном постукивает осенняя морось. Мысли утекают вместе со сточными водами куда-то по трубам, куда-то под бордюры, асфальты, под землю. Антон сдувает пыль с коробок с воспоминаниями и пытается их вскрыть — не выходит. Пытается представить Олежу здесь, прямо перед собой — видит лишь бледный силуэт в оконном стекле.
Мысленно рисует портрет Олежи, но не может его завершить: не хватает деталей, не хватает того, что делало Олежу Олежей. Не хватает простых мелочей: фантиков, чеков, скрепок. Антон помнит, что Олежа был готов доверить их ему, доверить ему, как другу — и помнит, что не принял их.
И теперь, открыв, наконец, запрятанную подальше на чердак коробку с кривой надписью «Олежа», Антон понимает: внутри пусто. На дне — только пыль. Он не успел ничего туда положить. И теперь не может ничего достать. Обмануть себя не получается.
Антон быстро покидает комнату. Летит по лестнице, как будто пытаясь нагнать потерянные минуты. Выходя из общежития, оборачивается и смотрит вверх. Отсчитывает пятый этаж. Смотрит в одно-единственное окно. Притворяется, что помнит, какое именно.
Открывая дверь машины, на мгновение замирает. Снимает шарф и кидает скопом алых нитей на пассажирское сидение. Говорит себе: теперь уже не важно. Теперь уже поздно.
Мельком осматривает салон машины — замечает на полу чек из цветочного. Долго смотрит на него, затем нервно мнёт и резким движением закидывает в бардачок. Обещает себе отвезти машину в мойку — но не сейчас. Обещает себе ещё очень многое — знает, что уже не выполнит.
Знает, что уже давно упустил свой последний шанс. Но притворяется, что в следующий раз не опоздает, что принесёт правильный букет и найдёт правильные слова. Притворяется, что верит в эту ложь.
Потому что притвориться легче, чем принять горькую правду.