— Помидория и Кетчунез! — задорно галдели на весь класс дети.

Шото в ужасе икнул и едва не опал на пол, как озимый, но Изуку вовремя его поддержал. Красивое лицо округлой формы перекосило в шоке. Глаза поражённо распахнулись, грозя вот-вот вывалиться из орбит.

— Кетчу… нез?.. — ошеломлённо повторил Шото, удерживаясь за плечо Изуку.

— Шото-кун, Деку-кун, простите этих негодников! — чуть не плача кинулась к ним учительница. — Они не хотели вас обидеть, правда!.. Они добр…

— Помидория! Кетчунез! Помидория! Кетчунез! — начал скандировать класс.

— …ые дети… — закончила учительница, которую перекосило не хуже Шото. — Да как вы можете?..

Изуку трясся со смеху, так и норовя прыснуть. Уголки его губ дёргались, пытаясь из ровной линии вывернуться дугой.

Прозвенел спасительный звонок с урока.

— Поблагодарите Шото-куна и Деку-куна за проведённый урок! — строго скомандовала учительница.

— Спасибо! — хор из голосов слился в единый глас, разошедшийся по классу.

Пока учительница разгоняла учеников, Шото прислонился к учительскому столу и приложил руки к вискам, массируя их, пытаясь принять тщетность бытия. Чуть отвернувшись в сторону, Изуку всё же прыснул со смеху, содрогаясь всем своим телом. Шото обиженно насупился.

— Они назвали тебя Помидорией… Неужели не обидно? — Шото откинул в сторону свою отросшую чёлку, спадающую на глаза.

— Да меня и с ламинарией сравнивали. Я как-то привык, — хихикая в кулак, ответил ему Изуку. Поглядывая на одноклассника, он смеялся уже открыто — дети всё равно покинули класс вместе с учительницей, давшей Шото немного времени, дабы тот пришёл в себя. Его забавляло то, как этот серьёзный и красивый парень так болезненно воспринял подобное сравнение. — Может, тебе и геройское имя сменить? Кетчунез — звучит неплохо!

В воздухе заплясали снежинки. Стало холоднее. Часть учительского стола, к которой прислонился Шото, покрыла тонкая корка инея. Переливающиеся голубым и белым льдинки на темной древесине выглядели весьма угрожающе. Видя всё это, Изуку, всё ещё улыбаясь и истерично посмеиваясь, как всегда было, когда что-то происходило с Шото, со всей серьёзностью спросил:

— Ты же понимаешь, что это дети? Они не хотели нас обидеть. Учитель верно сказала.

Хмуро вперив глаза в пол, Шото принялся убирать лёд, стирая следы преступления. Изуку с доброй улыбкой ждал, пока тот закончит. Внутри разливалось тепло.  

С момента поступления в ЮЭЙ Шото стал намного эмоциональнее и человечнее, всё меньше походя на холодную статую. И больше всего Изуку нравилась неловкая сторона его одноклассника. Тот на полном серьёзе иногда говорил такие нелепицы, что хоть стой, хоть падай. Они с Теньей много раз вспоминали «дух кривых рук», который висит, как злой рок, над Шото. Пока они лежали в больнице после инцидента с Пятном, происходило много нелепиц, и во главе их стоял, конечно же, Шото. Дальше было не лучше. За проведённое с классом время Шото много кого довёл до истерического гогота.

— Как думаешь, будет проблемой, если я переоденусь в гражданскую прямо тут?

Изуку вынырнул из воспоминаний.

— Тебе же разрешили воспользоваться школьной раздевалкой? — спросил он, огибая учительский стол и проходя на середину класса, усаживаясь за одну из парт. Как он и предполагал, она оказалась ему мала. Изуку с ностальгией провёл ладонью по разрисованной рожицами парте, вспоминая детство.

— Идти в другой конец школы, чтобы там переодеться? — Поднял свои от природы ровные брови Шото.

— Нам всё равно нужно зайти к директору, чтобы он поставил нам печать? — напомнил Изуку, но его уже не слушали. Шото приморозил льдом дверь и принялся бережно отстёгивать ремень.

Подперев щёки руками, ютясь за узенькой для него детской партой, Изуку ловил каждое движение: то, как Шото вздрагивает, когда склянки с антисептиками со звоном соприкасаются со столом, как он расстёгивает молнию на куртке и, участок за участком, глазам открывается снежно-белая кожа без капли загара, что сильно разнится с обнажёнными руками и шеей; с бряцанием охлаждающее устройство на шее отключается, и куртка спадает к ногам.

— Ты меня сейчас съешь глазами.

— Ага, без остатка, — улыбается на это Изуку широко-широко.

В холодных глазах Шото отражается весеннее тепло Изуку и он улыбается в ответ.

Они смотрели друг на друга, думая об одном: как же хорошо иногда найти время и побыть вместе. Быть героем оказалось не просто. Вечно занятые, со своим собственным расписанием, они подчас виделись только на уроках и изредка на первом этаже общежития. Сегодняшние открытые уроки в младших и средних школах были хорошим поводом для встречи. Пусть и главной целью мероприятия было поднятие имиджа героев в глазах детей, ведь с отставки Всемогущего всё перевернулось вверх ногами в их жизнях и в обществе в целом. Всегда можно совместить.

— Можем сегодня поиграть в приставку, а до этого зайти куда-нибудь и перекусить, — предложил Шото, выпутываясь из плена брючин и выворачивая их наизнанку.

— Мне нравится. Хороший план, Тодороки-кун.

Изуку наблюдал за тем, как при движениях поигрывали мышцы. Пусть Шото не так зацикливался на физических тренировках, как это делал Изуку, но тело у одноклассника было великолепным. В сочетании с красивой, пусть и подпорченной ожогом внешностью, Шото Тодороки был идеален в его глазах. От кончиков волос до мозолистых пальцев.

— Когда твой костюм починят? — между тем спросил Шото, застёгивая пуговицу за пуговицей свою идеально выглаженную белую рубашку.

Изуку поморщился. Его костюм в очередной раз пострадал и ныне находился на ремонте.

— Хацуме-сан сказала, что закончит к завтра. Левый ручной усилитель в хлам.

— Впредь будешь осторожнее.

— Боюсь, мне это не поможет, Тодороки-кун.

— В этом весь ты, Мидория, — ни на что не намекая, сказал Шото.

Чуть надув щёку, Изуку перевёл взгляд на окно. С третьего этажа вид простирался на хозяйственные пристройки — класс был крайним, угловым. Ветерок разносил по округе розовые лепестки сакуры, кружа их в затейливых танцах. Город утопал в зелени и ароматах весенних цветов.

Когда Шото закончил с переодеванием, они вместе отправились за печатью о прохождении практики к директору младшей школы, по дороге делясь впечатлениями за прошедшую неделю и о открытом уроке в частности.

— И на сегодня можно закончить с делами, — проглядывая на свету бланк о прохождении практики с оттиском печати, вздохнул Изуку.

— Главное не помять. Айзава-сенсей будет недоволен, — подметил Шото.

Изуку свернул вложенный в файлик документ в трубочку под неодобрительным взглядом Шото.

Они покинули здание школы и вышли на улицу. Ветер тут же затрепал их волосы. Кудри Изуку, и без того торчащие в беспорядке, разметались в разные стороны, из-за чего он и правда стал похож на человека-водоросль. Идеально зачёсанные пряди Шото чуть колыхнулись и упали так, как были до этого. Возмущение в душе Изуку росло с геометрической прогрессией. Сам же он принялся приляпывать волосы к макушке.

— А кто сегодня патрулирует район? — внезапно спросил Шото, чем поставил Изуку в сомнения.

— От Цую-чан я слышал, что район, где она проходит практику, сегодня патрулирует команда Топ Джинса, а наш… — по привычке забубнил Изуку, но спохватился. — Не знаю. А к чему ты спрашиваешь?

Шото смотрел вперёд, на школьные ворота, и выражение его лица омрачали неведомые думы. Изуку проследил за его взглядом. Всмотревшись, он различил знакомую человеческую фигуру.

— Что он тут забыл? — хмурясь, спросил Изуку.

Появление Старателя, подпирающего школьный забор, ничего хорошего не предвещало. Становилось удивительным, как вокруг него ещё не собралась толпа праздных зевак.

Ещё со времён спортивного фестиваля у Изуку отложилось на подкорке плохое отношение к этому мужчине. Старатель был отличным героем, спасающим драгоценные человеческие жизни, у него была своя философия и огромнейший боевой спектр, но как отец он провалился. Шото много раз говорил Изуку: с одной стороны он рад, что покинул родительский дом и теперь живёт в общежитии. Ему не приходится иметь дел с отцом, а с матерью, братьями и сестрой ему есть, где видеться.

Кулаки Шото сжались. Подняв голову, он зашагал по школьной аллее в сторону ворот. Изуку поспешил за ним следом. Игнорируя огромную фигуру отца, Шото прошёл мимо, намереваясь не задерживаться, но сильная рука схватила его за запястье и дёрнула за себя.

— Долго ещё будешь играться в дружбу с этим? — Старатель кивком головы указал на пересёкшего линию ворот Изуку.

— Тебе-то какое дело? — холодно спросил Шото, буравя взглядом удерживающую его руку отца.

— Я тебя не так воспитывал, Шото. — Огненные усы и борода вздымались в разные стороны, то разгораясь сильнее, то чуть затухая. Играя всеми оттенками оранжевого и красного. — Водясь с такими ты только ещё больше размякнешь. Так тебе не стать Номером Один.

С хлещущим звуком рука Шото, за которую ухватился Старатель, покрылась пламенем.

— Эй, Тодороки-кун… — начал Изуку, но Шото его не слышал:

— Не знаю, чего ещё ты от меня хочешь, но лучше отпусти. Я больше не маленький ребёнок. Ты более не в праве помыкать мной, а уж тем более оскорблять ученика Всемогущего.

Подобный разговор был у них сравнительно недавно, но разговаривать не умели оба. Лёгкий оттенок печали мелькнул на лице Старателя; мгновение спустя оно сменилось привычным агрессивно-недовольным выражением.

— Похоже, для нас уже всё потеряно? — размыкая хватку на запястье Шото, спросил Старатель.

— Да. Для нас уже поздно играть в отца и сына.

Схватив опечаленного услышанным Изуку за руку, Шото потащил его прочь. В висках стучала кровь, а место, за которое схватил отец, горело. На коже алел след от чужих пальцев, но больнее физической была боль душевная. Отец снова ломал его, корежил. Слова Старателя всегда резали по больному. Былые страхи возвращались, бередя старые раны. Перед глазами мелькало детство. Ранее Шото казалось, что Старатель более не в силах встряхнуть его, но всё оставалось неизменным.

— …ки-кун! Тодороки-кун! — ветер бросил ему в спину чьи-то слова.

Шото вынырнул из водоворота мыслей и опомнился. Остановившись, он взглянул на Изуку, замечая: он схватил его точно так же, как это ранее проделал отец. Всё же, они слишком похожи. Может, отец и прав.

На веснушчатом лице читались тревога и беспокойство. Кудри вновь очаровательно торчали в разные стороны. Шото протянул руку, касаясь этих завитков. Пальцы потонули в чуть спутанных прядях, в полной мере ощущая их мягкость.

— Ты в порядке, Тодороки-кун? — просто, без лишнего, спросил у него Изуку, и все сомнения вмиг отошли на второй план. Шото потерялся в зелени глаз, загипнотизированный ямочками на щеках — мягкая улыбка остудила его пыл.

— Нет. Но всё хорошо.

Шото поднёс к губам руку Изуку и почти невесомо, даже целомудренно, поцеловал кожу между двух рубцов.

— Хорошо мы в переулке и нас никто не видит, — усмехнулся Изуку, одаривая его улыбкой.

Оглядевшись, Шото мазнул взглядом по тихому переулку меж двух домов. Ютящиеся у стен коробки и мелкий мусор были единственными свидетелями произошедшего.

— Меня иногда заносит, — чуть сконфузился Шото, отпуская руку Изуку.

— Этим ты мне и нравишься, — пожал плечами Изуку.

Два начинающих героя. Две противоположности, однажды сошедшиеся на одной плоскости. Судьба, случай — можно думать что угодно.

Шото облизал вмиг пересохшие губы, подмечая, с какой жадностью Изуку проследил за мимолётным движением юркого языка.

— Можешь меня сегодня жёстко трахнуть? — слетели с губ Шото противоречивые слова.

Удивлённо моргая, Изуку смотрел на стоящего перед ним парня, на лице которого замерла отрешённая, отчаянная серьёзность. Сперва даже думается: слух подвёл его, ему послышалось. Обычно серьёзный Шото говорит иногда глупости, но грубых, даже бранных слов, Изуку обычно от него не слышал.

Пальцы Шото вжались в ремень барсетки добела.

— Я хочу забыться. Трахни меня, — просит он у Изуку.

Вновь кажется: слух подводит. Это же Шото. Он такой красивый, такой правильный… такой Шото. И дело даже не в том, что Изуку никогда не бывал сверху. Нет. Шото уповал на равноправие в их отношениях. Но вот так — грубо и трагично — Изуку ещё не просили.

Сердце клокотало внутри. Какой-то тошнотворный запах тянулся с внешней стороны улицы, чуть отрезвляя.

— Хорошо, — согласился Изуку, а Шото улыбнулся с больно ранящей благодарностью.

В общежитие они возвращались молча, думая каждый о своём. Изуку терпеливо ожидал в коридоре, пока Шото под ключ сдавал коменданту свой геройский костюм.

— Ко мне или к тебе? — на полном серьёзе спросил Шото, когда они поднимались по лестнице вверх — оба редко пользовались лифтом.

Изуку отчаянно покраснел, в панике замахав перед собой руками.

— К-как я м-могу заниматься… таким… п-перед Всемогущим?..

Уголки губ Шото дёрнулись. Он представил себе, как они занимаются этим перед взирающим на них с плакатов и статуэток в десяток глаз Всемогущим. Ему это даже показалось забавным.

— Нет! — в полном отчаянии воскликнул Изуку и поволок Шото на пятый этаж.

Стоило двери в комнату Шото закрыться за их спинами, как Шото повалил Изуку прямо на татами, жадно впиваясь в его губы поцелуем.

Спокойные тона комнаты. Листья бамбука зашуршали от потока воздуха, ворвавшегося в помещение; чуть дёрнувшийся на комоде детский мячик звякнул колокольчиком и затих. Потолок кружился над головой. Глубокий поцелуй перекрывал подступ кислорода в лёгкие.

Обвивая шею Шото руками, Изуку позволил расстегнуть на своей груди пуговицы школьной рубашки, ничуть не расстраиваясь, что галстук полетел куда-то в сторону. Зарываясь пальцами в волосы — с одной стороны в белые, жёсткие, и с другой — пурпурно-багряные, мягкие, как шёлк, и вдыхая аромат шампуня с ментолом, он наслаждался моментом. Рубашка оголила плечи, собравшись гармошкой на локтях, а Шото, разорвав поцелуй, принялся жадными поцелуями-укусами покрывать живот Изуку. Зардевшись, тот украдкой взглянул в лицо с застарелым ожогом. Румянец покрывал щёки Шото, но он отчаянно осыпал каждый миллиметр живота Изуку поцелуями, точно этот раз — последний.

«Он такой красивый», — пронеслась мимолётная и лёгкая, как пёрышко, мысль в голове Изуку.

Кожу покрывали мурашки. Холодное дыхание щекотало. Руки касались то предплечья, замирали на боках, проникали под ремень брюк. Поцелуи осыпали кожу. И так по кругу.

— Теперь ты решил меня съесть? — задорно хихикнул Изуку, борясь со смущением.

Шото поднял раскрасневшееся лицо и, глядя прямо в зелёные глаза Изуку, облизнулся. Тот почувствовал, как член в штанах отозвался радостной твёрдостью. Это не осталось без внимания Шото и он тотчас потянулся к пряжке. Изуку смущённо накрыл ладонями лицо, смущаясь ещё сильнее от мыслей — для них это не впервые, но каждая близость для него была как в первый раз.

Бряцнула пряжка. Шото расстегнул ширинку и вместе с трусами стянул брюки Изуку до коленей, а затем и вовсе отбросил их в угол комнаты. На Изуку осталась лишь полуснятая рубашка, не прикрывающая ничего.

Вновь подминая под себя Изуку, с затаённым остервенением кусая его губы, Шото раздвинул ему ноги и, прижимая его бёдра к своим бокам, впился в крепкие ягодицы пальцами. Сам Изуку чуть не взвизгнул. Лёд и пламень чувствовались на коже. В комнате стало одновременно и жарко, и влажно. Поволока пара туманом поднималась вверх, к потолку, скрывая за собой светильник со шнурком-выключателем.

— Тодороки-кун… — на грани слышимости прошептал Изуку.

— Да? — Холодное дыхание коснулось шеи. Изуку выгнулся дугой, зарываясь пальцами в волосы Шото, разделяя их на тонкие пряди.

— Я сейчас растаю…

И будто издеваясь, Шото сполз ниже, сперва мимолётно целуя Изуку под пупком, а затем накрывая губами член. Его мозг и весь он сам точно плавились. Духота и влажность комнаты распаляли. Сводили с ума. Лишали воли. Шото, лаская рукой и ртом член Изуку, слишком верно, слишком правильно надрачивал ему.

«Иногда он невыносим», — отпечаталось на периферии сознания.

Изуку откинулся на татами, без сил опуская руки над головой. Щёки стыдливо горели. Взгляд упёрся в светло-персиковый напольный стул, задерживаясь на нём. Чужие губы насиловали его член. Внизу живота приятно тянуло. Глаза застилала белая пелена. Оргазм накрыл его с головой.

Шото закашлялся. Облизывая с губ и с руки белёсое семя, он смотрел на распростёртого на татами Изуку, чья грудная клетка ходила ходуном; дрожа, Изуку свёл вместе колени и выглядел так по-детски трогательно и невинно. Его кудрявые волосы разметались, а приоткрытые губы шевелились точно в безмолвной молитве.

— Мидория, не сегодня, — безжалостно произнёс Шото.

Изуку натянуто улыбнулся, поглядывая на него с пола лукаво, даже игриво. Былая неуверенность, с которой он поступил в ЮЭЙ, давно сошла на нет и теперь этот чертёнок сводил его с ума.

Пока Шото раздевался, Изуку лениво развалился на татами, изучая профиль Шото: прямой нос, округлое лицо и спадающую на глаза двуцветную чёлку. Такой красивый, такой правильный. Выбирай любую девушку — не хочу, но он почему-то выбрал его, Изуку. Обычную серость. Помидорию.

Внезапно вспоминается Помидория и Кетчунез, и Изуку скручивает в приступе смеха. Шото догадывается, почему тот сдавленно хихикает и колотит кулаком пол, но терпеливо ждёт, сев на коленях ровно, с выпрямленной спиной. Изуку затихает только минут пять спустя, когда живот сводит в спазме и смеяться уже нет сил.

— Ты закончил? — спрашивает Шото. Его лицо по цвету почти такое же пунцовое, как и багряный ожог на щеке.

— Почти… — хихикает Изуку, затыкая себе рот ладонями.

Обнажённый Шото всё ещё ждёт, стоя на коленях в позе сейдза.

Изуку прекрасно знает, где у Шото хранится смазка, и лезет в ящик комода.

Шото не двигается ни на миллиметр, напоминая преданно ждущего пса.

Изуку вытаскивает из ящика перетянутый резинкой рулон презервативов, но Шото просит другое:

— Я хочу, чтобы ты кончил в меня.

Вновь кажется, что с ушами сегодня что-то не то. Похоже, стоит наведаться в медпункт в свободное время. Но Изуку послушно убирает презервативы обратно и наконец-то выпутывается из порядком помятой рубашки.

Шото тут же меняет позу — упираясь ладонями в пол, он разводит ноги и поворачивается к Изуку спиной. Топорщащиеся как крылья лопатки и красивая линия позвоночника с выпирающими позвонками. Немного покатые плечи и аккуратные ягодицы. Над правой лопаткой у Шото две красивые родинки — темная, чуть побольше, и красноватая — поменьше. Но Изуку никогда не рассказывает ему про эту милость, оставляя в секрете.

Повернувшийся к нему спиной человек был чертовски беззащитен. Оголённую шею обрамляли с двух сторон белые и красные волосы. Беззащитный и по-своему трогательный Шото, такого вряд ли кто-либо видел кроме его матери.

И это только его Шото.

Когда Изуку поливает из бутылочки со смазкой расщелинку между ягодиц, то Шото, упираясь локтями в татами, ложится на живот и кладёт голову на пол. Перед Изуку маячат только подтянутый зад и яички с — ну не удивительно, правда! — ровным, правильной формы членом. Шото слишком идеальный и красивый. Даже его член.

Пальцы проникают в горячую плоть и изо рта Шото вырывается сдавленный стон. Изуку нежно, заботливо растягивает мышцы, ловя каждый вдох-выдох Шото. Надрачивая свой собственный член, Изуку вытащил указательный и средний пальцы, сменяя их большим, как любил Шото. Толкаясь им вглубь грубо, не миндальничая. Шото подмахивал бёдрами и упирался ладонями в татами, с шумом выдыхая через рот.

Чуть погодя Изуку решает: пора — и заменяет палец членом, проталкивая его сквозь колечко мышц до середины. Шото шипит и сопит, надувая губы, но Изуку знает — это не больно. Тебя наполняет изнутри нечто горячее и тебя будто раздувает. Приятное чувство наполненности и мушки, снующие перед глазами. Или звёздочки. У Изуку всегда снуют какие-то чёрные точки с жёлто-красными вспышками. Что у Шото — он не спрашивал.

— Ми… дория… — на выдохе шепчет Шото, и Изуку подхватывает его под талию, кусая за плечо, ставя засос.

В комнате вновь становится нечем дышать.

Пылкое нутро засасывает. Изуку специально через раз задевает простату, срывая с губ Шото рваные вскрики и радуется, что сегодня они закончили практику одни из первых и вряд ли кто вернется в общежитие раньше ужина. Слышать такого Шото — непозволительно для других. Это только их секрет. Шото слишком трогательный и ранимый, чтобы делить его с кем-то ещё. Иначе все будут знать, что прячется за показной холодностью и отстранённостью.

На выдохе Шото шепчет его имя, а не фамилию, и Изуку счастливо улыбается от уха до уха, целуя его в загривок, и решает для себя: сегодня он тоже хочет быть снизу.

С очередным стоном мячик всё же падает с комода и, звеня, откатывается к самой стене.