По утрам генераторы гудели особенно громко. Наверное, ради всех обладателей этих угрюмых лиц, враз высыпавших на улицы под острый жёлтый свет. Хотя чёрт знает, когда это — утро.

Исполинский циферблат над зданием Совета упрямо показывал начало восьмого часа, но непрестанный запах гнили и сырости возвещал о том, что время здесь остановилось навсегда.

Я пнула носком ботинка тусклый кусок податливого золота. Наша часть Бункера была сплошь усыпана самородками и унылыми людьми, встающими в шесть тридцать, чтобы провести ещё один бессмысленный день на бессмысленной работе в попытке отсрочить приближающуюся гибель.

Наш кусочек электрического солнца приветливо подмигивал сонным гражданам в течение уже двух с лишним недель, а у Ремонтников всё никак не доходили руки и ноги до квартала Номер Шесть. Совсем близко, через дорогу, в Пятом случился обвал, и теперь все рабочие поголовно залатывали Потолок, пока Правительство пыталось подавить панику среди населения. С тех самых пор, как груда земли похоронила под собой добрую часть Могилы, как ласково называла Бункер Вильде, народные волнения росли с каждым днём. Так смешно, когда одичавшие от отчаяния люди боятся в одно мгновение оказаться под толщей породы, хотя живут, видя над головой лишь слой гранитного неба, уже без малого сорок лет.

Я подтянула сползший тяжёлый рюкзак ещё выше и поправила кислородную маску. Слишком глубокий вдох, который можно было и не делать, и дальше.

Дорога к месту назначения пролегала через домик мисс Метс, неизменный пункт остановки всех жителей Шестого перед трудовым днём. Сама хозяйка этой отчего-то милой мне одинокой хижины уже хлопотала у чьего-то баллона. Я устроилась за спиной соседа из квартиры напротив и приспустила с плеч рюкзак, позволив себе глотнуть кислорода чуть больше обычного.

— Паспорт, мисс, — разнёсся над ухом голос, мягкий, как когда-то новая подушка, подаренная мне отцом на именины.

Но ни одно искусственное волокно не сравнится с нежностью в глазах Поительницы. Она запомнила меня еще тогда, когда мать впервые принесла к её домику комок лоскутного одеяла и в слезах попросила наполнить мой первый баллон. Ей не нужно было заглядывать в числа кодов моей предрешённой от первого до последнего удара сердца жизни, чтобы по чести отмерить мне несколько десятков литров сжатого кислорода, но она всё равно взяла документ и оглядела разворот.

— Мисс Лакэтив, снимайте маску.

Я задержала дыхание и отстегнула кнопку ремешка. Покрытая испариной кожа зашлась от ледяного прикосновения удушающей пустоты и продолжала ёжиться, пока Поительница наполняла металлические бутыли до отказа. Точнее говоря, по улицам-коридорам гуляли не воздушные пустоты, как объясняли это детям, а смеси ядовитых газов, поглощение которых со временем вызывало летальный исход.

Я в спешке захлопнула ремешок и сделала первую мучительно-приятную затяжку.

— У тебя такой тяжёлый рюкзак, — она подняла брови, уже принимая следующий паспорт. — Что там?

— Экспериментальная установка для урока ИХС, — уверенно соврала я и даже предприняла попытку улыбнуться стянутой кожей.

Свернув за угол, наперекор движению земляков, я наконец-то скинула рюкзак. Какую-то часть самого большого отдела и впрямь занимали учебные принадлежности: карандаш, линейка и тетрадь, — но добрых двадцать фунтов сумке прибавляла полая металлическая бутыль и короткий шланг с вентилем посередине. Я дрожащими от волнения пальцами вновь стянула с себя маску и освободила клапан переливающей трубки. Оставалось только надеяться, что заминка с клапаном не будет стоить мне жизни. Если за это мгновение, пока я безуспешно завинчивала шланг, в пустой утекло слишком много моего кислорода, до следующей порции мне не дотянуть.

Вильде караулила меня у самых дверей Школы и то и дело затыкала за уши сразу две белокурые пряди.

— Слава великому Солнцу! — трагично всплеснув руками, она зло вонзила в меня стёклышки серых глаз, жирно обведённых чёрной полосой. — Я уже решила, что тебя напоили метаном, и ты слегла где-то по дороге.

Я промолчала на этот выпад и шмыгнула в приоткрытые двери мимо неё.

— Нет, объяснись! — уткнулось мне в спину. — Всё ребята из Шестого пришли уже девять минут назад!

Я оглянулась уже на лестнице, чтобы уловить в окне полоску голубого света — минутную стрелку, чётко указывающую двадцать три минуты восьмого часа.

— Ещё успеваем.

Пока в коридоре раздавались различные вариации моей последней фразы в исполнении Вильде, принимать в себя воздух становилось всё сложнее, и на самой верхней ступени я уже готова была упасть замертво. Каждая мысль была страшнее предыдущей: либо я отлила слишком много кислорода, и теперь придётся спешно менять баллон, обнаружив тем самым перед Вильде свой незаконный поступок, либо к моему коктейлю из одного ингредиента присоединились несколько ядовитых газов из атмосферы и теперь поступают мне по трубке прямо в дыхательные пути.

— Совсем что ли чокнулась, Кёна?! — тонкий голос Вильде, такой, что можно продеть в игольное ушко, прозвучал там, где в голубом свете рассыпались непослушные локоны до очертаний плеч.

Всё плыло.

Уверенная хватка цапнула мою маску и усадила её на нос крепко-накрепко. Струя газа вновь ударила по ноздрям. До чёртиков встревоженная речь подруги стала слышаться всё ближе и ближе.

— РАЗВЕ МОЖНО ТАК КОСО НАДЕВАТЬ МАСКУ КЁНА ты успела НАДЫШАТЬСЯ великое Солнце ТЫ НАДЫШАЛАСЬ в срочном порядке БЕГОМ В ЦЕЛЕБНИЦУ!..

— Нет.

На удивление, тон оказался более твёрд, чем во все предыдущие случаи, когда мне требовалась уверенность, но не приходило в голову принять в себя немного удушающего яда. Вильде даже прикусила язык.

— Срочно идём на занятия.

Коридор немного пританцовывал и тянул вниз сумкой на спине.

— Нет, экзогеотика третьим уроком, — напомнила она как-то рассеянно, когда я потянулась к дверной ручке, и поспешила поддержать локоть. — Давай я донесу твои вещи до кабинета УХС.

И, не дожидаясь ответа, потянула обе лямки рюкзака вверх.

— Кёна, что у тебя в рю...

Чтобы отсрочить ненужные вопросы, я рывком распахнула дверь следующего кабинета. Галдёж класса затих для того, чтобы через секунду продолжиться с удвоенной силой. Я упала на ближайший стул и потянула Вильде на рядом стоящий.

— Что у тебя с собой, — безвопросительно прошипела она сквозь сомкнутые челюсти, когда мы наскоро бросили на стол тетради и натянули на себя задумчивые физиономии в ожидании Поучителя.

Избежав прогулки до Целебницы, чтобы защитить свою увесистую тайну, я проявила небывалую тягу к знаниям, но всевидящее око в лице любопытной подруги настигло меня и тут. Я готова была целый час вручную переписывать физические свойства опаляющих газов, только бы не завалить всё дело.

Я нащупала под партой молнию замка и наполовину расстегнула карман, демонстрируя Вильде алый бочок баллона.

Та в немом восхищении или ужасе ломала глаза, заглядывая под край стола.

— ...он полный?.. Но... как?!

Дети вскочили как по струнке — урок начался. Прямо перед моим носом взметнулись вверх кольца рыжих, почти оранжевых волос.

— Я знаю лаз на Склады, — не размыкая губ.

***

Утром накануне меня посетила навязчивая идея прогулять Школу. Нет, не сказать, что мне и раньше не хотелось прожить хотя бы один день для себя в полном здравии — уикенды всегда были рассчитаны на болящих, — просто этим утром я не смогла отказать себе в редком удовольствии.

Я без зазрения совести солгала матери, что моя голова готова расколоться на тысячу осколков, и, как ни странно, она без лишних разговоров позволила мне остаться дома и даже сама отлила мне кислорода из запасного баллона.

Неприязнь к родителям начала зарождаться в глубоком детстве, когда в один ужасный день я поняла, что разучилась, а точнее, никогда не умела приносить им радость. Что когда мать плетёт мне по утрам тугие косы из густых коротких волос, дёргает их так больно не потому, что её руки огрубели на фабрике, а потому, что ей никогда не было знакомо понятие материнской любви. Что когда отец отмахивается от моих несмелых просьб поиграть в «Людей верхнего мира» — сто лет назад придуманную им игру, — он не просто устал после трудового дня, а всю жизнь жалеет о моём рождении. И я, будучи шестилетней девочкой с золотисто-смуглой кожей на костлявых плечах и смешными торчащими ушами, так извела себя голодом, желая прекратить их мучения, что слегла в Целебницу. А после, истощавшая до предела, обжимала ручонками мамины острые колени и рыдала, прося за всё прощения и путая слова. И самое яркое детское воспоминание — как она, словно спросонья, прижимает к животу мою чернявую головку с всё теми же тугими косами и плачет вместе со мной.

Как только захлопнулась входная дверь, я спрыгнула с кровати и не глядя накрыла её одеялом. Зачесав за оттопыренные уши волосы — привыкая к самостоятельности, я больше не стала их заплетать — взяла фонарь, упаковку галет и вышла из квартиры.

Улицы были пустынны как никогда. Я бы побоялась покинуть дом, если б на каждом углу до сих пор стояли камеры. Слава великому Солнцу, я не застала эти времена, и теперь за безжизненными дорогами между кварталами никто не следил. Главные решили, что обеспечение работы камер в рабочее время является пустой тратой электроэнергии, и оказались абсолютно правы. Вскоре эти бесполезные штуковины и вовсе пропали со стен строений, ведь уровень преступности в Бункере уже тридцать семь лет составлял ноль целых ноль десятых процентов. Ровно до сегодняшнего дня.

Я хотела навестить любимого кирпичного старика в Могиле, и сейчас я могла это сделать, не торопясь домой после Школы или вечерней подработки. Центр Света занимал немалую часть Второго квартала, и чем дальше я отдалялась от Седьмого, где уже начались уроки, тем легче становилось где-то под рёбрами.

Одно из немногих зданий, возведённых из глиняных блоков, высилось и сияло ровным оконным светом над кварталом Номер Два. Эта тихая гавань с мирным гудением отходящих во все стороны проводов заставляла меня трепетать.

Выцветшие фигуры за стёклами склонялись над машинами. Гул электротока навевал сравнение Центра Света с огромным неумолкающим сердцем нашей Ямы. Меня завораживали кофейные стены и заляпанные потрескавшиеся окна. Я любила представлять, как тружусь в поте лица изо дня в день, добывая из скрипучего механизма капли искусственного солнца. Вместо того, чтобы гнуть спину над дребезжащим станком, из-под иглы которого вытекают ровные воланы блеклой материи, как хотели того родители.

Оба попали в Бункер, будучи малыми детьми, и оба по распределению попали в Шестой — квартал текстильного производства. Перенять их профессию было не делом чести, а делом принципа — в этом вопросе других вариантов для них просто не было. Я и не посмела обмолвиться о том, что моей заветной мечтой является дарить людям свет. И покорно выбрала текстильную направленность в выпускном классе вместе с лучшей подругой. Её, как уроженку Третьего, в коем ровным рядком тянулись Лаборатории, отправили изучать производство волокон из-за того, что, по мнению её родителей, научная деятельность — не женское занятие.

И вот, я и Вильде, как идиотки, единственные на направленности, ютились за последней партой в пустых классах, ожидая сдвоенные уроки больше собственных именин (когда шанс того, что объём Бункера спросят не у тебя, а, скажем, у Ноэла Рэлса с целительского, увеличивался втрое). В такие дни в классах было шумно, душно и весело, хоть эти ребята и задирали нос, глядя на двух будущих швей. Я искренне хотела наладить с ними дружеский контакт, но их высокомерие вынуждало засунуть эти попытки в задницу угодливо хихикающей на шутку Ноэла Вильде. Свой зад я прилежно берегу с той поры, как его подхалимный дружок положил мне на стул ржавый гвоздь.

Я всегда была счастлива увидеть сверстников на общих занятиях, но свидание с ними сейчас не входило в мои планы. Не успела я всласть наглядеться на заветные электроцеха, как по глазам резануло огненное пятно где-то невдалеке.

Прямо через дорогу, не доходя до жилых блоков, стояли Склады — местечко жизненно важное, но никем не охраняемое. Видимо, высокодолжностные лица считали, что лучшая защита целой горы кислородных бутылей — благоразумие граждан и висячий замок на двери. Если бы так.

Рыжие завитки в высоком тугом хвосте прыгали и тяжело падали на спину высокой девушки, широко вышагивающей прямо к Складам. Я не сразу сообразила, что она не одна, а идёт вровень с Ноэлом — походку, где передвигается только корпус тела вместе с каждой ногой по очереди, не спутаешь ни с чьей. Эти двое, будто бы так себе и надо, в учебное время прошествовали мимо меня и отправились прямо в гости к баллонам. Наверное, потому что когда я нагнулась, чтобы завязать шнурок, стала особенно ясно напоминать собой старый одинокий сталагмит.

Мне ничего не оставалось, кроме как удовлетворить своё любопытство и крадясь проследовать за однокурсниками. Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что для того, чтобы пробраться на объект государственной важности, достаточно просто отогнуть металлический лист обшивки, как оказалось, безбожно продырявленной стены.

Ноэл по-джентельменски оттянул кусок сплава, чтобы тот не распрямился и не щёлкнул по огненной макушке его спутницы, которая как раз ныряла в зияющую прореху здания Склада. Когда он отправился за ней, пластина с пружинистым звуком вернулась на положенное место.

Только тогда я вылезла из-за угла Центра Света и решительно направилась по горячему следу. Приложив ухо к металлу, я уловила искажённые голоса ребят.

— Засвети фонарь, — потребовал тянучий, до неузнаваемости гулкий, как будто каждая его нота рвалась тугой струной.

— Зачем нам свет? — вторил ему более сосредоточенный, напоминающий дробь швейного станка. — Он будет только мешать.

— Снова ты за своё! — расхохоталась девушка после череды громыханий, а я услышала, как бьётся стекло в её словах. — Оставь это, Рэлс. Лучше поищи тот самый баллон.

Всё стихло, лишь изредка омерзительно передёрнутые шорохи рвались в щель. Я ходила взад-вперёд возле потайного лаза, ведомая любопытством за нос. В какой-то миг тишина, извращённая эхом, сменилась на первый долгий возлас, потом ещё и ещё. Не сразу поняв, что там происходит, я стояла в замешательстве секунд пять, но в конце концов догадалась зажать уши ладонями и отдалиться.

Я уже добредала до родного квартала, хоть в разы усиленные крики разливались в гнилой атмосфере ещё очень и очень долго.

Дети и взаправду позволили себе роскошь, подумала я. Решив, что пустынный Бункер сохранит их тайну, они не взяли во внимание, что у симулянтки с параллельного потока сегодня разболится голова.

Надоедливое жужжание над головой прекратилось, будто по щелчку пальцев. Источниками освещения остались лишь жёлтые окна Лабораторий вдалеке и голубой циферблат под сводом. Половина девятого, всё верно. Свет на улицах больше никому не нужен. Я засветила старый дребезжащий фонарь.

Я попробовала свыкнуться с тем, что стала свидетелем грубейшего нарушения правопорядка. Обращаться за помощью к взрослым не имело смысла, иначе бы досталось и мне самой.

Я сделала петлю по пустым дорогам, чтобы снова вернуться на место преступления. Когда был жив дедушка, я могла часами просиживать у его постели, выслушивая долгие истории о том, на что похож голубой цвет — цвет неба, как горька на вкус полевая трава, рисуя себе, как может быть одно-единственное светило ярче ламп в сотню раз. И сейчас могла представить, как за время моего отсутствия огненный шар за массивом Потолка проделал путь от края поверхности земли до точки зенита. За стеной Складов на самом деле было тихо.

Лист сплава был тяжёлым. Но, как выяснилось, значительно тяжелее протащить через лаз тележку с моим балллоном. Я отказалась от этой затеи, когда кусок металла выгнулся и хлопнул меня по пальцам так, что баллон застрял в образовавшейся щели. Я до отказа наполнила лёгкие кислородом и расстегнула ремешок маски. Задержки дыхания должно хватить, чтобы пройти дальше во мрак и осмотреться.

Луч фонаря выхватил многоэтажные полки, набитые красными бутылями до отказа. Наверняка новыми и заполненными по самый клапан. А противоположном углу виделись высокие бочки с плотно завёрнутыми кранами. Но стоило мне опустить взгляд на пол, и сердце застучало ниже обычного. Расчищенный пятачок был сплошь завален вскрытыми баллонами. Сюда приходили не впервые и воровали кислород, предназначавшийся для выживания жителей Бункера, уже не втихаря. Если бы случайный работник зашёл сюда не через вход, а посредством дырявой стены, паника поднялась куда большая, чем от крошащегося гранитного неба.

Я ужаснулась. Активное времяпрепровождение здесь было запрещено законом во избежание лишних трат драгоценного газа. А те, от которых помимо прочего ещё и рождаются дети, порицались вдвойне. Наказанием за ослушание в лучшем случае был пожизненный налог и презрение родителей к ненавистному ребёнку, как в моём случае, в худшем — лучше не думать об этом в темноте с мигающим фонарём.

Я могла стать инициатором грандиозного скандала: кто бы мог подумать, чем занимаются подростки в запретной части Ямы, пропуская Школу!

Но внезапно пришедшая идея отмела все сомнения прочь. Наше маленькое государство не сильно обеднеет, если двое ребятишек придут сюда ещё пару раз и возьмут немного кислорода для своих целей. Я повременю с раскрытием карт, а пока...

А пока одна из пустых бутылей была поднята с пола, тележка выпихнута наружу, кусок стены прилажен на место, а зрачки Вильде расширены до необъятных размеров.

— Они что?..

— Они потрахались в складском помещении. Передай, пожалуйста, две галеты, моя пачка не вместилась в сумку из-за баллона.

Линия подводки на веках подруги образовала идеальную окружность. В её светлой радужке отразились плотные кольца волос впереди сидящей девушки.

— Она ведь не слышала? — шёпот коснулся моего уха.

Мы сидели на задней парте и жевали безвкусные галеты, надеясь остаться незамеченными. Первый попавшийся кабинет оказался уж точно не кабинетом изучения химических соединений. Поучитель, лысеющий мужчина с обвислыми щеками, с момента появления из ниоткуда начал неразборчивый монотонный бубнёж без пауз и не остановился до сих пор. Судя по развешанным плакатам со схемами политических устройств, мы попали на урок для будущих членов Совета. Подтверждением тому была спина Фравики Авыра, за которую я так усердно пряталась.

Мне подумалось, что нам крупно влетит за отсутствие на ИХС, особенно мне, ведь вчерашний день я уже провела так же далеко от Школы, как и обычно мои мысли во время уроков. Интонация поучителя сменилась лишь к концу занятия (именно это и было сигналом взять сумки и покинуть кабинет). Я поняла, что вместо галеты битый час жую ноготь.

Казалось, хлынувшему потоку ребят трижды наплевать на нас, а поучитель и вовсе не заметил ничего необычного. На выходе я замешкалась с тележкой, а когда подняла глаза, встретилась ими с необъятной синевой.

Радужка Фравики расширилась так, что зрачки почти исчезли. Выше меня на полголовы, она стояла в дверях и взирала так, словно слышала каждое слово, сказанное мной Вильде полчаса назад.

Она была по-настоящему красива, эта девчонка со странной фамилией. Лёгкая походка, не обременённая тяжестью тележки с кислородным баллоном, идеальная осанка, тонкая розовая кожа, пренебрежительно опущенные уголки рта. Она была из тех, кто мог позволить себе красить губы в тон собственных волос, потому что не носила маску, цепляющуюся за верхнюю губу и закрывающую половину лица. Как отпрыск члена Совета, она могла позволить себе надевать вместо неё тонкую трубочку, ведущую воздух прямо к дыхательным путям в крошечный нос, а огромный баллон ей заменял лёгкий ранец, который нужно было наполнять заново каждый час.

По коридору, забитому эхом голосов, раздалась напряжённая маршевая мелодия, точно молоточек ударяет по струнам: раз, два, три. Её источником были тонкие разукрашенные губы напротив, и я, заслушавшись, не сразу поняла речь.

— Лакэтив, не стой на проходе.

Я ретировалась вбок, пока кровь так и грела лицо изнутри. Фравика прошествовала мимо.

Наверное, Вильде не зачаровывал образ красавицы с параллельного потока, слишком равнодушно она засунула волосы за уши и покатила тележку к двери с табличкой «каб. №11 ЭКЗОГЕОТИКА».

Урок сдвоили с отрядом будущих поучителей, троицей мальчишек удивительно отталкивающей наружности. Хотя первый был очень даже ничего, и макушка у него была не куцая и не сальная. И, хоть на вид он не дотянул до шестнадцати несколько лет, возможно, смог бы составить мне компанию на выпускном вечере. Я не сдержалась и хихикнула.

— Кёна, ты дохохочешься, — ещё не пришедшие в норму глаза подруги указали мне на раскрытый конспект. — Я могу поделиться с тобой записями, но на экзамене свою голову оставлю только себе.

— Не хочу я зубрить проценты содержания пород в Потолке, — отмахнулась. — Только представь, как я походкой Авыра вхожу в выпускной павильон, а мою тележку тащит Коин Льюк.

Взирая на этих идиотов, отвратно гыгыкающих над глупой пошлой шуткой, я приняла решение никогда не отдавать им на обучение своих детей, а потом вспомнила, что до момента их появления никто из ныне присутствующих не доживёт.

Лицо Вильде вконец приобрело привычный подозрительный вид.

— Он не старшекурсник, значит, приглашать его придется тебе, — она словно и не поняла шутки. — А он не лучшая для тебя компания. Говорят, что он... балуется веселящими газами.

Последние слова были произнесены шёпотом, но, как известно, шёпот цепляет слух больше обычной речи.

— Что ты сказала, Иман? Хочешь понюхать веселящий газ? — и вновь подляцкие смешки.

— Спасибо, кудрявый. Дыши своими оксидами дальше, а у меня в планах пока что пережить тебя.

После того, как мой пересказ заданного материала с треском провалился, я заставила себя взяться за голову, и карандаш не отдыхал до самого конца урока, пока я бесцельно крутила его между пальцами.

Назойливое беспокойство, что завтрашний день прочит большие перемены, не покидало меня. Я своими глазами видела количество оставшейся жизни в жестяных бочках. Если это всё, что есть, нам всем конец.