Ночной воздух пах солёным бризом, прохладой и больше ничем – это оказалось для Хинаты одним из самых шокирующих открытий с тех пор, как они оказались на реальном Джаббервоке. Он впервые столкнулся с таким разительным осознанием, как сильно люди наполняли своим присутствием мир вокруг: как узкие переулки и широкие проспекты наполняли вразнобой запахи еды, как несущиеся по дорогам машины поднимали с асфальта клубы пыли и оставляли за собой слишком привычный, чтобы его замечать, душок бензина; как в нос бил стойкий, всегда узнаваемый запах медикаментов, когда Хината ещё в сознании лежал на операционном столе. Но что было гораздо менее очевидным – свой едва различимый, но уловимый запах оставляло как будто что угодно, чем отмечал своё существование в этом мире человек: любое действие эхом прокатывалось через вечность, любое слово впитывали в себя почва и вода, дыхание разносилось муссонами на мили вокруг, даже мысль, единожды возникшая, оставляла свой след присутствия.

Не было никаких сомнений, что уже долгое время на Джаббервоке властвовала лишь природа. Он был достаточно далеко от большой земли, на которую пришлись все катаклизмы последних лет; иногда ветер менялся, пригоняя тёмно-серые, похожие больше на клубы дыма облака, напоминая им о том, что их тропическое гнёздышко было лишь иллюзией рая посреди по-прежнему сломанного, не залечившего до конца свои раны мира. Но в остальном, остров был дик и нелюдим, ещё не успев пропитаться их голосами.

Им пришлось прихватить по дороге фонарик, чтобы не заблудиться в потёмках или не свалиться с моста прямо в океан. Хотя ясное, усеянное мириадами звёзд – такого они бы тоже не увидели в городе – небо освещало по крайней мере несколько сантиметров перед носом Хинаты, так было спокойнее.

На последнем острове – который, кроме них, никому бы больше в голову не пришло называть последним – Хаджиме ощутил внутри лёгкое волнение. Как и в случае с фотографиями, которые Коизуми принесла на вечеринку, он был готов – то, что он увидел бы во второй раз, лишь всколыхнуло бы в нём тень первых эмоций, первых чувств, первых мыслей, которые были уже обдуманы и которые уже сделали с ним всё, что могли. Скорее всего, он больше волновался о Комаэде. Сам Комаэда и близко не выглядел встревоженным. Воспоминания не могли убить, но Хината знал, что и без них в голове парня было достаточно вещей, увидеть которые глазами было непросто. Но которые однажды уже его убили.

Дверь пронзительно заскрипела, но в этот раз открылась без усилий. Подсвечивая стены, Хината нашёл выключатель и зажёг внутри свет.

Комаэда застыл посреди склада, и Хинате оставалось только догадываться, о чём он думал и что происходило сейчас у него на душе. Нагито медленно поворачивал голову, оглядываясь по сторонам, и казался безучастным, безразличным. Может, он не вполне ясно соображал из-за алкоголя, но голос его, по правде сказать, совсем не звучал так, будто тот был пьян.

— Здесь всё так, будто ничего и не происходило, – протянул он.

Слабым зарядом тока по телу Хинаты пробежало то, как он словно прочитал на парящей в воздухе пыли его мысли, которые он оставил здесь сегодня утром.

— Здесь ничего и не происходило, – напомнил он.

Комаэда кивнул.

— Знаешь, это так унизительно. Когда даже твоя смерть абсолютно ничего не значила настолько, что её просто не было.

— А ты предпочёл бы остаться мёртвым, только чтобы это было не так?

— Я не знаю.

Хината смирился, что не сможет переубедить его прямо здесь и сейчас, как бы ему этого ни хотелось. Он не мог позволить себе забыть или обмануться мнимой безоблачностью их будней: он знал, какая жестокая и изнурительная борьба происходила внутри Комаэды с ним самим и как он искренне стремился выйти из неё победителем хотя бы однажды, и он не мог давить на него ещё больше. И ведь уже, это "Я не знаю" было гораздо лучше, чем если бы он сказал "да".

Так же, как и Хината утром, он ходил вдоль полок, рассматривая их внимательно, но без интереса в глазах, за которыми там, в глубине, это место выглядело совсем иначе. Хината часто думал о недосказанности, которая оставалась между ними: ему казалось, что он не сможет успокоиться, пока не задаст те непростые вопросы, на которые ему, может, и не стоило знать ответы; может, на самом деле он даже и не хотел знать... но что-то твердило ему, что он должен. И ему нужен был особый, исключительный момент, который рисковал никогда не наступить, но здесь и сейчас – если это был не он, то Хината и правда бы не дождался его больше никогда.

— Ты жалел об этом? – спросил он осторожно. — В смысле, ты жалел об этом, когда исправлять что-то было уже поздно?

Комаэда замер на месте спиной к нему. О чём жалел сам Хината – это о том, что ему не повезло видеть его лицо. У Комаэды плохо получалось врать, но одной из его плохих привычек, несмотря на его чрезмерную прямолинейность, была привычка молчать о том, что действительно было важно.

Но через несколько мгновений у Хинаты не осталось причин сомневаться в его искренности.

— Может, я жалел о том, что не был тем, кому бы не пришлось этого делать, – произнёс он почти шёпотом. — Просто это так работает, Хината-кун, ни одно живое существо, как бы его ни припёрли к стенке, не сможет не бояться смерти. Инстинкт самосохранения заставит вырываться из петли, пытаться выплыть на поверхность, сражаться за жизнь. Он заставит тебя поверить, что ты хочешь вернуться, даже если ты прекрасно знаешь, что возвращаться тебе некуда.

— Значит... тебе было страшно?

Это был самый кретинский вопрос, какой только можно было задать в этой ситуации, и Хината прекрасно это понимал... но почему-то ему хотелось услышать от Комаэды. Честно, ясно, прямо.

— Да.

Словно последний кусочек пазла встал на своё место; разговор у них выходил не слишком воодушевляющим, но в чём-то он успокоился: Комаэда и правда был просто человеком, таким же, как и он, и больше Хинате не требовалось ничего, чтобы продолжать бороться за его жизнь и душу.

— Хината-кун, пожалуйста, не думай, что я жалею, что пришёл сюда, – Нагито наконец развернулся к нему лицом. — И спасибо, что... просто спасибо, – закончил он, будто понял, что того, что он собирался сказать сначала, было недостаточно. — За всё.

— Всё в порядке, – слабо улыбнулся Хината в ответ.

— И если ты не против... я бы хотел минут пятнадцать побыть один.

— Да, конечно, – торопливо согласился Хаджиме. — Я подожду снаружи.

Прикрыв дверь за собой, Хината опёрся на неё спиной и уставился вверх. Небо и правда было сегодня удивительно чистым: в такие моменты оно словно натягивалось мерцающим полотном прямо у тебя над головой, оно было как будто и бесконечно близким, и бесконечно далёким. Хинату сложно было назвать романтиком. В былые времена он редко бы остановился посреди улицы по дороге в школу полюбоваться красивым видом, и не стал бы просто так подходить к окну вечером, отрываясь от домашней работы, чтобы проводить закат. Да и здесь у него пока что практически не было на это время. Но думая о том, что однажды он сможет просто усесться на берегу и наблюдать, как скользят по песку шипящие волны, наслаждаясь каждой секундой просто потому, что она уже никогда не повторится, он испытывал непривычное удовлетворение. По крайней мере, очень привлекательно это выглядело у него в голове, а состарился ли он уже достаточно, чтобы перестать жить в спешке – время ещё покажет.

Впервые за целую вечность он чувствовал себя не просто уставшим, но приятно уставшим. Они оставляли позади лучшую версию этого дня, какую только могли прожить, и Хинате не шло на ум, что ещё ему требовалось, чтобы быть счастливым. Возможно, это лёгкое, тёплое удовлетворение, разлившееся по всему его телу, и было счастьем. Возможно, это были лишь ещё только его первые робкие попытки понять, как вообще ощущается настоящее счастье, но эти попытки были многообещающими.

Хината не подумал о том, как будет без часов отсчитывать те пятнадцать минут, которые попросил у него Комаэда: он был уверен, что тот сам выйдет к нему, когда будет готов, и они вместе вернутся к отелю. Но время шло; Хаджиме никогда не считал чувство времени тем, что было в нём хорошо развито, но постепенно ему начало казаться, что тянулись те слишком уж долго. И он позволил им тянуться; пока его терпение не начало подходить к концу. Он был не против дать Комаэде столько, сколько ему было нужно, но неопределённое, молчаливое ожидание утомляло. В конце концов Хината решил, что ничего не случится, если он просто заглянет внутрь и проверит, как там Комаэда.

Снова открыв перед собой дверь, Хината застыл в недоумении. Свет по-прежнему горел, и ничего не изменилось в том, каким он оставил склад в последний раз, кроме одного: Комаэды там не было.

Все стеллажи хорошо просматривались, а взгромождённые друг на друга коробки высились не настолько далеко вверх, чтобы за ними удалось бы надёжно спрятаться кому-то вроде Нагито – не было никакого шанса, что он просто на пару секунд потерял его из виду.

Хината растерялся, но в следующую же секунду его мозг потребовал логического объяснения. Даже если со старого склада, побитого стихией и временем, можно было выбраться не только через дверь – зачем Нагито было так над ним шутить? Он мог быть непредсказуем, мог поступать импульсивно из-за болезни, сильно повлиявшей на его мозг, но даже с ней, в его поступках всегда была логика. Хината, которому казалось, что он наконец начал понимать Комаэду, не мог найти никакой, даже самой извращённой логики в том, чтобы просто сбежать не попрощавшись.

Значит, вопреки тому, что Хината сейчас видел своими глазами, он должен был всё ещё быть где-то здесь; где-то – в каком-то месте, о котором Хината забыл.

Чёрная занавеска в другом конце комнаты висела слишком неподвижно; если бы здравый смысл не твердил ему обратное, Хината бы поверил, что за ней ничего и никого нет, и из-за этого в нём нарастало неприятное, почти зловещее предчувствие. Ноги неохотно двинулись вперёд. Он словно боялся открыть дверь, потому что мог обнаружить за ней труп, а потом услышать оповещение, от одного лишь звука которого у него бы теперь всё заледенело внутри, и как только Хината это понял, он попытался оттолкнуть это чувство, избавиться от него. Никаких больше трупов, подумал он решительно. Но Хаджиме по-прежнему было не по себе.

Отдёрнув штору, он непроизвольно моргнул: лампы здесь светили ярче – как в какой-нибудь комнате для допросов. Свет падал прямо на него и прямо перед ним; Хината сделал всего один осторожный шаг, прежде чем запнулся и резко выпрямился.

Он был слишком внимателен и напряжён из-за нахлынувшей на него тревоги, чтобы раньше времени увидеть что-то не то. Он вздрогнул, но не позволил всего на долю секунду обрушившимся на него жутким ассоциациям ослепить его: вокруг не было ни капли крови, не было ничего похожего на длинное копьё или даже нож. Вода не хлюпала у него под ногами, а в воздухе совсем не пахло дымом.

И всё же секунду он не верил тому, что видел.

Комаэда лежал на полу, всё так же с одной свободной рукой. Не было ничего удивительного в том, что на складе, в такой куче хлама – даже без его таланта – ему посчастливилось найти одни из самых распространённых предметов обихода – верёвки и скотч. Этот парень и правда был пугающе гениален: ему удалось повторить половину собственного мастерски спланированного и подготовленного самоубийства за считанные минуты, пока Хината стоял за дверью, буквально на полной импровизации.

Но в этот раз Хинате предстояло выяснить лишь одну вещь: мотив.

Они смотрели друг на друга в полном молчании от пары минут до целой вечности. Комаэда даже не шелохнулся, и по лицу его Хината не мог прочитать ничего. Сам Хината должен был взорваться. Он должен был возмутиться, потребовать объяснений, потому что картина, представшая перед ним без всякого предупреждения... это не было нормально. Это лежало на грани того, что он был готов стерпеть даже от Комаэды. Но для этого в нём должны были вспыхнуть гнев, раздражение, справедливое негодование, на которое он имел полное право. Он не нашёл в себе ничего, кроме желания понять – и решить эту загадку без подсказок.

Хинате пришлось расследовать несколько убийств, и ни одно из них, если бы не угроза их жизням, того не стоило. Он решил для себя, что теперь никогда не притронется к детективным романам, не откроет даже журнал с кроссвордами. Но у единственной тайны, которую он ещё должен был распутать, были серо-голубые глаза.

Очнувшись, они увидели настоящий Джаббервок – книгу, на пустых страницах которой не было даже их имён, но в вечерней полутьме продолжали мерещиться кровавые разводы на стенах. Для них не существовало ни первого, ни второго, Джаббервок был один – тот самый, на котором они устроили вечеринку, закончившуюся трагедией.

В этот раз всё будет по-другому.

В этот раз всё будет по-другому.

Хината опустился на пол рядом с Комаэдой. Он осторожно отклеил скотч от его рта, развязал его руки и ноги. Нагито не сопротивлялся и по сути никак, кроме молчаливого, внимательного взгляда не отзывался на его действия, пока Хината не попытался взгромоздить его себе на спину.

— Х-Хината-кун, что ты делаешь?..

— У тебя были серьёзные раны на ногах, – напомнил Хаджиме, уверенно, словно это не было лишь реалистичной, но довольно отчаянной догадкой, чего именно хотел Комаэда – Комаэда, у которого тоже были воспоминания, которые они могли переписать. — Тебе как минимум было бы трудно ходить.

Обернувшись через плечо, Хината заглянул в широко открытые глаза; но пока он поднялся, крепко удерживая Комаэду за ноги, тело, припавшее к его спине, заметно расслабилось. Тонкие руки обвились вокруг его плеч.

Когда они оказались на улице, Хаджиме вспомнил, что оставил фонарик внутри, но ему было уже не до того, чтобы за ним возвращаться. Осмелившись положиться на звёзды, он отправился домой.

Размеренное дыхание вскоре защекотало его прямо в шею. Комаэда ещё долго продолжал молчать, а Хината не решался ничего говорить, не будучи уверенным, насколько твёрдо ему стоит держать строгую торжественность момента. Был ли Комаэда и правда пьян или нет, Хаджиме не испытывал ни малейшего сомнения в том, что произошедшее на складе сделал именно он, Комаэда, совершенно осознанно. "В здравом уме или нет, но ты ещё наверняка убьёшь немало моих нервных клеток," – вздохнул Хината про себя.

Вдруг небо над ними взорвалось разноцветными искрами. Хината остановился. Чужой подбородок мягко опустился на его плечо сзади.

— Из-за меня ты всё пропустил, – тихо, немного сонным голосом констатировал Комаэда.

— Не вижу, чтобы я что-то пропустил.

Глядя вверх, Хината ждал, сколько смог бы удерживать на себе не такого тяжёлого, но всё-таки не невесомого Комаэду. Но в коробке с фейерверками, которую он принёс днём, по всей видимости, не оказалось дна. Красные, золотые, зелёные цветы под доносящиеся издалека приглушённые раскаты грома распускались над ними, освещая путь.

Дверь, напротив которой они остановились в следующий раз, принадлежала коттеджу Хинаты.

— Ты не собираешься отпустить меня к себе? – как всегда прямо спросил Комаэда.

— Ну, скорее всего, к этому моменту я думал бы, что кто-то пытался тебя убить, – окончательно перестав думать и сомневаться, насколько вменяем сейчас был он, твёрдо стоял на своём Хината. — А я бы даже не знал кто. Я не дал бы тебе остаться одному.

— Но хотя бы я могу зайти внутрь сам.

Мысленно согласившись с тем, что так ему будет просто гораздо легче открыть дверь, Хината дал Комаэде найти ногами землю.

Закрыв дверь за ними обоими, Хината первым делом направился в ванную. Доза адреналина, которой его ненадолго зажёг Комаэда, мало-помалу иссякала, и усталость начала придавливать его с новой силой. Наверняка он и так будет выглядеть наутро ужасно, но пока он был ещё в состоянии сохранять вертикальное положение, Хината хотел хотя бы попытаться сократить потери.

Когда он вернулся в тёмную комнату после быстрого душа, Комаэда лежал с краю его постели свернушись, прямо в одежде – точь-в-точь таким, каким зашёл, сняв разве что каким-то чудом куртку, неровно висевшую теперь на стуле.

Хинате пришлось закончить начатое. Он осторожно, стараясь не потревожить Нагито, стянул с него штаны. Белая кожа почти сияла в тусклом звёздном свете, падавшем через окно; Хината уже знал истинную историю их появления, но два длинных шрама всё равно наводили его на совсем другие ассоциации.

"Я надеюсь, что теперь это перестанет сниться нам обоим," – подумал Хаджиме, накрыв Комаэду тонким одеялом.

Он перебрался на свою сторону кровати, чувствуя, как растекается по ней, словно желе. У него не было сил даже на то, чтобы с досадой подумать, как завтра, скорее всего, всё начнётся заново: стук, грязь, насекомые, "споры этих идиотов" и "распиливание сраных досок".

Похоже, никто об этом не думал. Теперь уже совсем близко и громко, но всё равно не заставив Хинату дёрнуться ни единой мышцей, снова прогремел фейерверк.

— Спокойной ночи, – раздалось тихо за его спиной.

Он пробормотал что-то ответ, медленно удаляясь от мерцающих за его закрытыми веками ярких всполохов во тьму.