Люси споткнулась и кубарем покатилась вниз.

Падение не было долгим, можно сказать, что всего лишь несколько секунд прошло до того момента, как она приземлилась лицом в какой-то мох. Он был мягким, но вонючим настолько, что глаза Люси заслезились. Или же это она наконец выпустила то, что держала в себе, и позволила себя расплакаться?

Люси осталась лежать там, куда упала, лишь перекатившись на спину, и накрыла лицо руками, размазывая по нему грязь. Её рыдания не были похожи на обычные, это скорее был вой невыносимой боли.

Что делать теперь? Вопрос без ответа.

Люси видела темноту, смотря точно перед собой, — но даже если бы руки убрала, то ничего нового бы не было. Ведь бежала она по ощущениям несколько часов, и наступила уже если не ночь, то поздний вечер точно. Смазанным взглядом она ранее замечала, что деревья становятся всё выше, толще и пугающе, закрывая собой небо.

В голове не пустота, но какой-то совсем тихий шум, который на краешке сознания находился, и бесил тем, что нарушал полную тишину. Мыслей не было, да и думать не хотелось. Хотелось просто пролежать вот так до конца света.

В Люси не было желания во что бы то ни стало выжить. Взгляд её стал совершенно пустым, потому что она не знала и не собиралась думать о каком-нибудь плане. Она убежала, потому что стало страшно. Но сейчас, чувствуя спиной неровность земли, Люси понимает, что если бы принимала решение сама, то осталась бы ожидать наказания. Пусть оно и пугало и совершенно точно было ужасным. Она бы осталась.

Но странная интонация в словах дедули и это «Всё правильно» заставили послушаться и уйти. Придали странной решимости, которая разлилась по её телу и словно сама, без вмешательства самой Люси, понесла её на её же двух подальше. Она была уверенна, что она не сможет уйти, но сейчас была лишь наедине с самой собой — и никаких звуков погони. И ни малейшего шороха, будто в лесу никто не жил, что шло вопреки всему, что им рассказывали в Магнолии.

«В том лесу страшные чудовища водятся», — ох если бы был тут кто-то такой, чтобы пришел и сожрал её. Или что там чудовища с людьми, забредшими на их территорию, делают.

Грязь на ладонях понемногу высыхала, неприятной корочкой стягивая кожу, но Люси даже не предпринимала попыток стряхнуть с рук это неприятное чувство. Вдох носом, выдох ртом — вот на чём она пыталась сконцентрироваться, чтобы успокоиться хоть немного и начать думать. Но тщетно.

Тот тихий шум всё нарастал, и голова начала мыслями заполняться, словно кто-то переключатель дёрнул. Апатия, растекающаяся по всему телу, шептала о её безнадёжном теперь положении — и говорила о том, что, может, Люси вернётся? А сама Люси, ранее любившая каждый новый факт прогонять по несколько раз, с каждой стороны рассматривая, сейчас не могла даже себя саму понять. И то, что она была на новой для себя земле, восторга не вызывало — скорее, страх перед неизведанным.

Ты долго лежать собираешься?

Люси хмыкнула, но не ответила ничего, оставив эту реплику, как и все предыдущие, незамеченными. Надо же, теперь она игнорирует саму себя. Даже можно сказать, голос разума игнорирует, потому что намного логичней было бы действительно встать.

Но что дело ей до логичного? Надо было раньше так думать, а сейчас смысла уже не было.

Люси открыла глаза — над ней возвышались деревья, и сквозь их листву виднелись лишь небольшие кусочки неба. Наверное, неба, хотя нельзя сказать наверняка, ведь они были почти что чёрными и без единой звезды. А воздух, несмотря на позднее время, давил на голову и не давал свободно дышать — и вскоре на лицо упало несколько капель воды.

Люси любила прогуливаться в разрешённой части леса, отмечая, что воздух там намного чище, чем где-то ещё во всём городе. А приходить по выходным после дождя — особенно приятно, потому что свежесть ни с чем не сравнимая витала. И как бы бабуля не говорила ей, что можно простудиться, пока шлёпаешь по лужам, Люси старалась не пропускать ни одной возможности туда прийти.

Сейчас же вот — она в лесу. Только не после дождя, а перед, — точнее, уже во время, — чистый воздух забивает лёгкие, и как раньше не становиться легче.

Легче и не может быть, когда накатывает понимание о том, что в порог родного дома ты переступить сможешь разве что в следующей жизни.

По скуле скатилась ещё одна капля, которая затекла в ухо, и Люси решила, что надо перебраться под дерево с большой кроной и переждать дождь. Ведь что бы она дальше не делала, лучше, чтобы она была здоровой и, желательно, сухой.

***

Белые коридоры сейчас казались ещё больше, чем раньше.

Люси шла вперёд, не спеша, осознавая, что всё равно никуда не придёт — так было всегда, и так будет сейчас. Коридоры тянулись вдаль, и из-за того, что все они чисто-белые, конца, если он существовал, она не могла увидеть.

Это сон. Конечно же, это сон, Люси, ведь из Магнолии ты уже убежала, и никак в центральное здание попасть не могла. Но приятно, что есть возможность осознать нереальность происходящего, и просто ждать, пока это закончится.

Хотя кто сказал, что в том здании именно такие коридоры? Разве могут где-то они, такие бесконечные, поместиться? Люси не могла знать, а сейчас уже и не узнает никогда.

Люси бродила бесцельно, продвигаясь медленно, просто дожидаясь конца сна. Но он всё не заканчивался, хотя, казалось, несколько часов уже прошло. Ширина коридора — десять шагов, длина же неизвестна. Люси сделала несколько сотен шагов — или, возможно, тысяч? Но ноги от этого не болели.

Словно её собственное подсознание давало ей время подумать в месте, светлом и тихом настолько, что Люси слышала собственный пульс. Только думать было не о чём — как и до сна. Во всех конечностях была щедро разлита апатия и вселенская усталость, и ноги передвигались с неприятным шарканьем.

Бабушке никогда не нравилось, что Люси так ходила — а делала она так часто. Когда казалось, что она делает не то, что хотелось, не то, что собиралась, а что-то совершенно противоположное — словно её действия определяет не она, а кто-то за неё. Тогда она начинала идти медленней, сопротивляясь чему-то, и слышала эти звуки — знак того, что вот она, Люси, идёт, а не кто другой.

Сейчас же Люси шла, толком не зная, зачем. Единственное в голове у неё было, что идти надо, не важно, как и с какой скоростью, главное — вперёд. Просто чтобы не стоять на месте.

Шаг. Второй. И третий.

Люси морально вымоталась от этого бесконечного шествия. В теле по прежнему усталости не было, но ей словно с каждым новым шагом на плечи ставили какой-то груз. Всё больше и больше.

Шаг. Второй. И третий.

Шорох её одежды раздражал, ведь отражался от стен бесконечным эхо и портил уже устоявшуюся тишину. Разве возможно эхо от такого тихого звука?

Брось, Люси, ты не могла так быстро устать.

Шаг. И второй.

Ещё как могла. Оглядываясь по сторонам, она уже не была уверена, где она находится и не ходит ли она на одном месте. Коридор переставал быть таковым, почему-то расширялся — Люси была уверенна, что теперь за десять шагов она его не пересечёт, — а свет впереди становился ещё ярче.

Хотя казалось, что это просто она уменьшается. Тогда пусть она быстрее станет размером с горошину — а потом и пропадет. Всяко лучше, чем продолжать.

Шаг.

И силуэт.

Ты же видишь это, Люси?

Впереди шёл какой-то человек. Уверенно и твёрдо, расправив плечи и подняв голову. Человек. В её сне был человек. И по широкой спине она могла определить в нём мужчину.

И пусть шагал он явно быстрее, расстояние между ними лишь сокращалось. А потом Люси побежала, игнорируя факт, что голову сдавило какими-то тисками. А потом мужчина обернулся, очевидно услышав её приближение, и Люси застыла.

— Грей!

***

Люси не помнит, как познакомилась с Роном. Не удивительно, впрочем, она много чего не помнит, и иногда — часто — это даже бесит.

Рону не было дела до того, помнит она их первую встречу или нет, ему вообще до всего грустного и неприятного не было дела. Он был ходячим весельем, «улыбкой на ножках», что совершенно не вязалось с его белой формой и бляшкой на груди. Взрослые не улыбаются, смотрители — тем более; тем не менее Рон был огромным исключением из правил, и Люси часто слышала, как его называли недоразумением.

А ещё он часто повторял, что они друзья лишь благодаря её личности, а из-за того, что она может что-то не помнить, личность ведь никак не меняется, верно?

Как бы то ни было, Люси уверена, что их сблизила любовь к знаниям. А поскольку она была неисчерпаемой, то дружба их только крепче становилась.

Люси не хватало того, что им рассказывали в дни обучения. Что ей с математики или уроков языка, если ей не могли рассказать даже историю их города? И нет, она не о том, какую роль Магнолии отведено в их объединении девяти городов — Рон называл это страной, но Люси это название казалось слишком странным, — она хотела знать, что было до всего этого. И было ли вообще.

Или Магнолия существовала всегда и будет существовать дальше.

Учителя не желали отвечать на её вопросы, а за особо дерзкие, вроде «А что находится по ту сторону леса?» или «Почему нам нельзя уходить из Магнолии?», её бывало даже наказывали. Потому что не положено такое спрашивать и знать.

Не по уставу.

Рону в этом плане повезло больше. Он, хоть и родился тут, был смотрителем, и одно это слово уже что-то да значило. К тому же, будущих смотрителей всегда учили на другом уровне, чем простых рабочих. А самых умелых учили вне Магнолии — и лучше бы Рон никогда об этом не рассказывал Люси, потому что после она от зависти сжевала пару-тройку карандашей.

Сам Рон в число таких везучих не входил, чему Люси была несказанно рада. Ведь благодаря ему она узнавала вещи, которые ей ни за что не рассказали бы учителя.

Её глаза загорались восторгом, когда он рассказывал, что учителя сменяются не потому, что она переходит на новый год обучения, а потому, что все они — не из Магнолии, поэтому они работают по сменам, длиною в двенадцать месяцев. А когда они вместе обсуждали, откуда же они могли приезжать и где им было лучше жить, то Люси было не заткнуть — она строила догадки одну за другой, хотя зачастую каждая следующая не поддерживала предыдущую, а наоборот разбивала её.

Рон лишь смеялся с её энтузиазма. А бабуля всегда ворчала на них, потому что нечего Люси пустыми мыслями голову забивать.

Бабуле не слишком нравилась их дружба, она всё время волновалась, что у Люси будут из-за этого проблемы. Но так как Люси тяжело с кем-то сходилась и почти не имела друзей, возражать бабуля так же не смела.

Тем временем Рон иногда рассказывал Люси такие вещи, за которые она точно бы получила. Например, однажды он показал ей охотничий нож. А на следующую их встречу — благо, был выходной — учил им пользоваться. Правда он не захотел отвечать, для чего смотрителям такая штука, а на вопрос «Зачем ты меня учишь этому?» он просто усмехнулся. «Захотелось».

Захотелось.

Ради шутки.

Чтобы скуку развеять.

Рон легко находил оправдания, и поэтому Люси не удивлялась, как ему — и ей заодно — ещё не влетело из-за их долгих разговоров и импровизированного обучения. Другие смотрители, которые главнее его, были точно такими же людьми — по крайней мере, Люси надеялась на это, — так что даже их можно было уверить в чём-то с помощью словесного увиливания и правильно подобранного выражения лица.

Но Люси собиралась выбить из него правду в ближайшем будущем, ведь он плохо хранил секреты. Только если их разглашение было не по уставу.

А ещё через неделю они собирали сухие ветки в лесу, совсем рядом с запрещенной территорией. И глаза его светились неподдельной радостью — как, впрочем, и её, потому что она только рада узнать какие-то новые штуки.

— Сегодня, кроха, — воодушевлённо вещал он, на что Люси лишь поморщилась, — я буду учить тебя разводить огонь.

— Я что, спичками пользоваться не умею? Или зажигалкой? И я не кроха.

— Я и не сомневаюсь в тебе, кроха, но я хочу тебя научить пользоваться ими — и не только ими! — ещё и в полевых условиях.

— Полевых чего? — на сдавленном выдохе протянула Люси, скидывая на землю целую охапку веток.

Не все из них были сухими, потому что, оказывается, в лесу довольно влажно, но Люси надеялась, что у них всё же что-то получится. На свою запачканную одежду она старалась не обращать особого внимания, ведь главное — это их импровизированное занятие.

— В некомфортных тебе условиях, если по-простому.

«Ничего себе по-простому», — подумала она, но вслух лишь фыркнула.

— А зачем оно мне? Разве когда-нибудь мне это пригодится?

— Ай, так и скажи, что тебе не интересно!

Рон состроил обиженное лицо, но Люси явно видела, что уголки его губ дрожали, поэтому лишь закатила глаза. Иногда ей правда не верилось, что между ними десять лет разницы, а не год — причём в её сторону. И да, пусть она и знала, что это всё напускное: однажды при неудачно заданном вопросе ей довелось увидеть настолько серьёзное и, казалось, непробиваемое его лицо, что она не просто вздрогнула, а вся от головы до пят покрылась мурашками, хотя она раньше и не думала, что такое возможно. Но в моменты, когда их никто не мог увидеть, Рон словно позволял себе возвращаться на лет десять назад, чтобы быть с Люси на одной волне.

— Скажешь тоже, — буркнула она, пряча лицо, чтобы он не заметил её нетерпеливость и не начал сразу же подшучивать. — Просто показывай уже, как это делается.

Рон хмыкнул. Окинув её взглядом сверху-вниз, он чуть прищурился, думая о чём-то своём, исключительно роновском и, наверное, неповторимо глупом.

— Для начала, нужно выбрать подходящие ветки для основания костра и правильно сложить, — начал он, приседая и делая ровно то, что говорил, а Люси лишь смотрела на его белую форму и продолжала удивляться тому, что она никак не желала пачкаться. Вообще.

***

Люси.

Отодвигая чуть колючий куст, она делает вид — совершенно позабыв, что она, вообще-то, тут одна, — что ничего не слышит. Она делает это уже третий день подряд, и ей с попеременным успехом удаётся забывать, что голос разума раз за разом пытается вывести её на разговор. Люси вообще не нравилось, что тот так активизировался, ещё и настойчиво, словно на зло, не затыкается.

Люси, ты же слышишь меня.

Нет не слышу, и вообще — отстань, думает она, а вслух произносит целое ничего, всматриваясь в землю под ногами в поисках чего-то, что может ей пригодиться. Голос мог бы прочитать её мысли, — Люси допускала такую возможность, — но раз за столько времени он не дал знать, что может так, то он либо хочет разговаривать не так, либо же правда не может залезть ей в голову. Что звучит довольно смешно, ведь он <i>уже</i> в её голове.

Люси резко втягивает воздух сквозь сжатые зубы — и недовольно смотрит на свою руку, словно это её вина, что какая-то дерзкая колючка зарылась глубоко под кожу. И хоть Люси невольно шипит, избавляется от неё за секунду, чувствуя лишь лёгкое жжение. Она очень надеется, что этот куст не окажется ядовитым, и отпихивает его от себя ногами.

Сегодня она решила зайти немного дальше определённого собой же «безопасного радиуса», но пока ещё ничего нового не увидела — всё такая же зелень повсюду, ветки, которые трескают под ногами неприятно и какие-то следы, которые заставляют насторожиться.

Первый день ей казалось, что все слова о том, что в лесу живёт что-то страшное, не более, чем выдумки — потому что она не слышала даже малейшего, отдалённого шороха. Люси совершенно не имела понятия, как могут выглядеть лесные обитатели, но они же могли передвигаться бесшумно, разве не так?

А может и могли, — подумала она позже, начав понемногу осматриваться вокруг и заметив на влажной после дождя земле какие-то следы. Она попробовала сравнить их со своими — и они были совсем ненамного больше, только никак не напоминали человеческие. И с одной стороны это её успокоило, ведь, значит, пока её не догнали смотрители — хотя, если бы было так, то она непременно узнала бы первой, — а с другой — заставило кровь отлить от пальцев рук из-за мимолётного страха.

И хотя она за три дня так и не встретила ничего живого, кроме мошек, норовящих залететь ей прямо в горло при каждом вдохе, при любом странном звуке старалась сжаться и спрятаться за каким-то деревом. Однажды она спрашивала Рона о том, кто может быть в лесу, но тот только пожимал плечами — сам ведь он был районным, и редко бывал вне города, — поэтому она не имела и малейшего понятия, к чему готовиться.

Ты слишком много думаешь.

Люси хочется, чтобы он заткнулся.

Она пытается заглушить его шуршанием листьев и веток, к которым наклонилась, и ненадолго, но это срабатывает. Ветки в этой части леса почти не влажные, от чего Люси радуется, ведь они быстрее загорятся и ей не придётся ползать вокруг них на корточках.

Размышляя, стоит ли идти дальше, или лучше уже вернуться, она замечает впереди дерево с какими-то плодами, и спешит к нему подойти, оставив ветки большой кучкой на земле. На вид — обычная яблоня, только яблоки намного больше тех, которые она привыкла видеть, и это странно, ведь дикие плодовые деревья должны во всем проигрывать культурным. По крайней мере, так им говорили.

Под ногами противно чвакают гнилые «яблоки», и Люси морщится от того, что ступни становятся неприятно липкими. Их запах щекочет нос и живот начинает противно урчать, от чего она ворчит и недовольно хлопает по нему. Те немногие припасы, что она успела захватить с собой впопыхах, она расходовала очень экономно, съедая небольшие порции очень медленно, чтобы просто не чувствовать голод, но не достигая сытости.

Яблоки ложатся в руки сами, и Люси срывает одно, вертя его перед собой. Обычно в такие моменты голос заводится и чуть ли не вопит, что не нужно есть всё, что она только видит, а Люси, игнорируя его в остальное время, в таких случаях слушается. Потому что чем бы он ни был, разумом или интуицией, она сомневалась, что он желает ей зла — разве что хочет, чтобы она умерла голодной смертью. В любом случае, лишней предосторожность не будет, а всяких ягод и орешков вокруг оказывается вполне достаточно.

Но сейчас голос молчит, так что Люси спокойно откусывает небольшой кусочек — на пробу, — а затем, довольно пробормотав что-то нечленораздельное, запихивает по карманам сколько может унести, отмечая мысленно, что надо прийти сюда позже уже с сумкой.

Путь назад не забирает много времени, по уже протоптанным тропинкам идти намного легче. Возвращаясь, Люси пинает колючий куст, чувствуя себя отмщенной, и надеется, что не сошла с ума от этого леса.

Ей чудятся шаги сзади и сбоку, и она несколько раз рывком оборачивается, от чего шея протестующе похрустывает. Но ничего тут нет кроме неё самой — она на это надеется, — поэтому она идёт дальше под шлёпанье своей обуви.

Яблоки тянут её штаны вниз, а из-за большой охапки хвороста начинают неметь руки, поэтому, когда она доходит до своего дерева, то с усталым, но довольным выдохом растягивается прямо на земле. Земля холодная, но уже не такая влажная, и Люси радуется тому, что её одежда не станет ещё более грязной, чем есть сейчас.

«Люси, простудишься же», — думает она, но уже не может быть уверенной, она это или тот голос. По спине пробегаются мурашки — она действительно сходит с ума.

Я бы на твоём месте быстрее разводил костёр.

Люси лишь кривится, но решает прислушаться и тянет к себе рюкзак, чтобы взять оттуда спички. Следующим раздаётся огорчённый вздох — в коробочке осталось всего несколько штук, все остальные она израсходовала при предыдущих неудачных попытках.

«Я хочу научить тебя пользоваться спичками, — и не только ими, — в полевых условиях!»

Люси тихонько кряхтит, продолжая рыться в рюкзаке. Интересно, мог ли Рон знать, что их занятия действительно пригодятся? Ведь как бы то ни было, но он рассказывал ей, как иногда можно отличить в лесу что-то съедобное, как не замерзнуть и вообще прожить, если у тебя не так много вещей с собой. Она только немного жалела, что ей никак не пригодится умение управляться с ножом: во-первых, потому, что она не захватила большого ножа, а во-вторых, она сомневалась, что смогла бы «добыть немного мяса». Не хватило бы сил — моральных в первую очередь.

Кресало, подаренное ей Роном, находится на самом дне, как и кремень, но Люси спешит вытянуть их и пытается вспомнить, как правильно ими пользоваться. Кажется, голос гадко похихикивает, когда она роняет кремень себе на ногу.

А вот если бы ты пошла вперёд, то довольно скоро бы добралась до нормального и теплого ночлега.

Люси кажется, что он бредит, ведь лес ощущается таким большим, что никакое «скоро» к нему не применимо.

Люси вздыхает, фокусируясь на том, что надо всё-таки поджечь ветки, ведь ноги уже настолько холодные, что почти не чувствуются. Сандалии — не лучшая обувь для леса, но босяком было бы ещё хуже. Усугубляло ситуацию то, что она чуть не свалилась в небольшой пруд — с пресной водой, по счастливой случайности найденный на второй день, — когда пыталась наполнить свою фляжку. И теперь серые штаны были влажные внизу — потому что успели немного просохнуть, — и неприятно липли к коже, словно слой грязи.

Она в лесу всего лишь третий день, но уже чувствует, что долго не протянет, если продолжит так. За всеми этими занятиями ей совсем не было времени подумать над своим положением, что уж говорить о планах на будущее — которого у неё скорее всего и не будет. Голос всё пытался добиться от неё какого-то ответа, и сам предлагал её дальнейшие действия, но все они сводились к тому, что надо было идти вперёд. А Люси было страшно.

Она понимала, что долго задержаться под тем большим деревом ей не удастся, ведь возможно её всё ещё ищут, да и живность может осмелеть и подойти «познакомиться», чего Люси совершенно не хотелось.

Но в перспективе идти вперёд в поисках другого города она тоже не видела ничего хорошего. Она не знает, будет ли он хоть немного похож на Магнолию, или же полностью отличаться. Скорее всего, в ней сразу узнают неместную и кто знает, не сдадут ли её смотрителям в таком случае. Или же она вообще не сможет попасть на их территорию. Слишком много мелочей, которые не дают ступить и шагу, и Люси со своей тягой делать всё или правильно, или никак, вынуждена топтаться на месте.

К счастью, мелкие щепки загораются быстро, и вскоре она протягивает ноги рядом с огнём. Сейчас лето, но здесь из-за больших деревьев и густых листьев совершенно не так тепло, как дома, поэтому Люси не может позволить себе постирать — точнее, ополоснуть, ведь у неё даже мыла нет — одежду.

Люси съедает оставшийся хлеб до крошки, ведь тот понемногу начинал покрываться плесенью, и отпивает воды. Она на самом деле не помнит, как в рюкзаке оказалось хоть немного еды, ведь сама о ней позабыла, когда впопыхах закидывала туда всё, что могло бы пригодиться.

Она снова перебирает всё содержимое, и его не так много, на самом деле: кресало и кремень, которые она сложила назад, спички, которых по-хорошему нужно было закинуть целую пачку, фляжка с водой, какой-то котелок — Люси вытягивает и как первый раз удивлённо его рассматривает, наверное, его закинул дедуля; ножик не больше десяти сантиметров в длину, свёрток какой-то ткани, который удивляет Люси ещё больше — откуда только взялось столько лишней ткани? Но она присматривается внимательней и понимает, что это простынь. Наверное, это ей чтобы не спать на голой земле, но Люси решает приберечь на случай, если надо будет что-то перевязать — благо, этому их учили.

Ещё там небольшая бутылочка со спиртом, нитки с иголкой и какие-то сухие хлебцы, Люси прикидывает, что они продержатся дольше обычного хлеба. Она складывает к ним те яблоки, что принесла с собой, и вздыхает. Надо будет попробовать как-то поймать рыбу, решает она, иначе её желудок сожрёт её изнутри.

Размотай ткань.

Люси закатывает глаза и продолжает складывать всё обратно.

Люси, я серьёзно.

Я не желаю тебе зла.

В простыне оказываются носки, слишком большие, как для её размера, но такие тёплые, что хочется расплакаться. И если бы Люси раньше не выплакала всё, что у неё было, то так бы и сделала. На носках такой же узор, какой она видела у дедули.

Видишь, я на твоей стороне. Давай поговорим.

Люси слишком вымотанная, чтобы подумать, откуда голос знал, что там были носки, и слишком уставшая, чтобы отвечать голосу. Даже если бы у неё было желание ответить.

У Люси не было никакой возможности следить за временем, поэтому она не могла точно сказать, ночь сейчас или день. Или раннее утро. По ощущениям она спала очень долго, так что не могла сказать, точно ли это был третий день её ухода. Порой казалось, что она в том коридоре блуждала два дня.

Ты не сможешь меня долго игнорировать.

Ошибаешься, думает Люси с детским упрямством, и на зло игнорирует. Костёр потрескивает возле её ног, пока она опирается спиной на дерево. Наверное, не следовало так близко к нему огонь разжигать, но это не слишком заботило.

Она чувствует спиной все неровности дерева, но не меняет позы. Дерево старое, это видно по его коре, которая словно морщинами покрыта, да и не может молодое дерево быть таким высоким и широким. Люси не может сказать его названия, она такого раньше не видела, но ей это и не нужно, чтобы воображать, сколько оно уже тут стоит и сколько оно видело.

Ты упрямая девчонка.

Мне это нравится.

Но я ещё упрямее.

Веки тяжелые, и Люси моргает, задерживая глаза закрытыми намного дольше, чем обычно. Под веками свет, выжигающий глаза, от чего она едва хмурится, проваливаясь в полудрёму. Её конечности ощущаются холодными и тяжелыми, тело затекает в неудобном положении, — но перед глазами белый коридор и силуэт впереди.

Люси не движется, потому что ей кажется, что любое лишнее движение может спугнуть это видение. Ведь она не спит, совершенно нет — она всё ещё чувствует тепло от костра на своих ногах.

После темноты леса коридор слепит её, заставляя прижмуриваться, и она точно не уверенна в том, что видит. Но видит она, как силуэт приближается, и ей почему-то становится не по себе.

Шаг.

Второй.

И третий.

Силуэт движется быстрее, чем это делала она, и Люси почему-то думает, что это несправедливо — что она сама не могла догнать его так быстро. Может, он просто сам этого не хотел? Но от этого несправедливость колется еще больнее.

Руки чувствуются уже не так хорошо, и Люси не может понять — то ли они сильнее немеют, то ли она погружается в сон. Она пытается пошевелить ногами на пробу, но не сдвигается ни на сантиметр и бросает эту затею, так толком и не начав.

Силуэт подходит, но Люси решает, что навстречу к нему двигаться не будет. Пытается отстрочить что-то неминуемое.

Шаг.

И второй.

Силуэт всё тот же мужской, что и в предыдущий раз, — и он кажется знакомым, но Люси не может вспомнить, кто же это был. Он идёт бесшумно, словно тень, и почему-то его лицо не видно, хотя, казалось бы, тут так светло, что аж глаза выедает.

Шаг.

И Люси всё-таки видит.

— Грей!

Точно, Грей, вспоминает она. Его она видит уже второй раз, и это слишком странно, чтобы она могла хоть как-то это объяснить.

Тем временем Грей не останавливается, но его лицо выражает полнейшее недоумение своими поднятыми бровями, а полы его белого халата встревоженно метаются, когда он ускоряет шаги. Он выглядит более взрослым, чем она его помнит, — он больше и серьёзнее, и таким неправильным выглядит, что Люси теряется.

— Люси? Что ты делаешь тут?

Люси смотрит на него, и не находится с ответом. Он останавливается напротив, смотря на неё своими тёмными глазами, словно гипнотизирует, но отчётливо видно, что он пытается спрятать своё волнение. Люси сжимает руки в кулаки, — отмечая, что может двигать пальцами наконец, — и смотрит в ответ.

— Я хотела это спросить у тебя! Как ты тут..?

Люси не договаривает, потому что голову прошибает резкая боль. Коридор перед глазами плывет, и, кажется, она упала, потому что голова сзади отдалась глухой и обжигающей болью, а Грей навис над ней со всем своим волнением, облачённым в белый халат.

Люси пытается открыть глаза — и перед ней снова темнота и никаких халатов. Только Грей, нависающий над ней со всем своим волнением.

Грей без халата смотрится грязным, но более правильным, и Люси моргает ещё несколько раз, чтобы удостовериться, что он не раствориться после того как она прикроет глаза ненадолго.

Он не исчезает.

Поэтому Люси позволяет себе вскрикнуть.