После того ужасного случая прошло два месяца. Теперь Дазай мог покинуть стены больницы. Как же его воротило от мерзкого запаха медикаментов и спирта, от неудобных, холодных кроватей, от сырости палаты, от безвкусной еды и от шума огромных машин, которые всё это время поддерживали в нём жизнь. Зачем? После такого проигрыша ему незачем жить. Вот только… Теперь он не будет вести постоянные разговоры о самоубийстве или пытаться сделать это у всех на виду. Он сделает это по-тихому, ночью, чтобы никто не знал. Его жизнь и без того наполнена болью, ужасом, смертями. Даже после того, как он покинул ряды портовой мафии, даже после того, как он стал на сторону добра, спасая людей, он всё равно не мог быть счастлив.

Каждый день, когда он надевал маску беззаботного, глуповатого шутника и балбеса, внутри всё кричало от боли. Кошки в душе уже давно проскребли всё насквозь. Было больно, тошно от всего, что окружало. Хотелось кричать, но намертво засевшие принципы не позволяли этого сделать.

«Не жалей себя».

Он не может никому пожаловаться на то, как ему плохо, на то, что он уже не знает, что делать. У него нет друзей. Коллеги в агентстве не считаются. Они именно что коллеги, с которыми он имеет деловые, пусть и хорошие отношения.

У него нет друзей. У него нет выхода. Он хочет умереть.

Куникида взял отгул, чтобы забрать своего напарника из больницы. Дазай сидел в инвалидной коляске и покорно ждал. На лице давно не появлялась улыбка. У него переломы правой руки и левой ноги, сломаны рёбра, сотрясение мозга. На лице огромный разрез, неглубокий, заживёт при должном уходе, но хорошо, что глаз не задет. Ко всему прочему, его долго не могли найти, и он пролежал довольно много времени в холодной луже без сознания, потому у него начались проблемы с почками. Но Дазаю плевать на все повреждения, которые он получил. Поэтому он не стал лежать в больнице положенное время, а настоял на возвращении домой. Хотя врачи были категорически против, он всё же добился своего.

Осаму не хотел больше тратить время этих людей и ресурсы на своё лечение. Он этого не достоин. Ему будет лучше без этого мира, а этому миру будет лучше без самого Дазая.

Долгие рекомендации врача, огромный список медикаментов, Куникида записывал всё до мелочей. Такой он человек. А шатен ждал, склонив голову набок. Молча. Будто бы его здесь совсем не было. Что совершенно не похоже на обычного, привычного всем Дазая.

Вот Доппо закончил записывать и попрощался с работниками больницы. Он взял ручки коляски и повёз напарника в сторону выхода из больницы.

— Дазай, ты ведешь себя, как маленький ребёнок. С твоими-то повреждениями тебе не мешало бы досидеть до конца лечения. Ты хоть знаешь, чего мне стоило достать разрешение врача выписать тебя домой? — русоволосый пытался узнать, почему его напарник так яро желал возвращения в свою обитель. Правда, у него получалось сделать это в привычной манере: громко и с укором.

Осаму в ответ ничего не сказал. Нечего говорить. Да и кто ему этот Доппо, чтобы рассказывать о своих проблемах? Плакаться в жилетку своему напарнику — не самый лучший вариант. Не для мужчины. Не для него.

Дорога в родной дом выдалась тяжелой для шатена. Водитель ехал неосторожно, и каждое резкое торможение машины вызывало у Осаму неприятные ощущения. От тошноты до боли в голове. Всё-таки он не вылечился до конца. Полученные травмы давали о себе знать, а парень воспринимал это как наказание за совершенные деяния. Он должен страдать и страдает.

Уже в своей гостиной парень смог почувствовать некое облегчение. Куникида к тому времени всё организовал, за счёт Дазая его дом был оборудован для человека с ограниченными возможностями. Больше места для проезда коляски, много поручней, прикреплённых на стены. Особая кровать. А ванная комната была полностью изменена. Всё это было сделано на время, конечно. Всё-таки он не вечно будет прикован к этому креслу, но на данном этапе такая система не помешает.

— Эй, Дазай, — уже стоя у выхода, обратился Доппо, — завтра к тебе придёт Ацуши, посидит с тобой, поможет всё сделать, а там мы уже найдём тебе сиделку. Сегодня ближе к семи зайдёт Акико. Мне пора, лечись.

И Куникида скрылся за дверью, оставив Осаму одного ждать доктора Йосано. Однако она не успеет прийти. Дазай уже принял это решение, ему всего лишь нужно найти способ уйти из жизни. А для него это не проблема.

Он кинул взгляд на настенные часы. Половина шестого. У него есть полтора часа, чтобы умереть. Ему хватит с головой. Есть множество вариантов, даже в такой ситуации.

Собрав силы, которых и так почти не было, Осаму проехал на коляске к гардеробу. С непривычки он пару раз не мог прокрутить колесо. Всё-таки ему впервые довелось пользоваться этой штукой. Но кое-как он смог добраться до комода.

Ящик так просто не открывался, может, что-то застряло. Дазай пытался приложить усилия, потянув его уже двумя руками на себя. Но тщетно. Тогда он подъехал ближе, вплотную. Глубокий вдох. Он никогда бы не подумал, что для того, чтобы открыть ящик, понадобится так много усилий. За два месяца он сильно ослаб, исхудал, да и дорога из больницы вымотала. Хотя и ранее шатен не был особо упитанным, сейчас выглядел он особенно болезненно. Осаму кинул взгляд на зеркальце, стоящее на комоде. Увиденное заставило его ещё больше возненавидеть себя. Впалые щеки, тёмные мешки под глазами, костлявые руки и безумно тонкие ноги. Жалкое зрелище.

Но страшнее всего было смотреть на глаза. Пустые, лишенные всякой надежды, света, желаний. Словно по щелчку пальцев эти глаза стали кукольными, неживыми. Осаму никогда не обращал на них внимания, но теперь эта деталь сильнее всего приковывала взгляд.

«Ничтожество».

Он такой неудачник, что даже не может открыть комод, что уж говорить о попытке суицида. Инвалид лишен такой роскоши. Собственное отражение вызывает отвращение, состояние заставляет молча выть, а призраки прошлого всплывают из океана крови и алкоголя, где их так усердно старались утопить.

Стыд. Боль. Злость. Непонимание. Эмоции, которые захватили Дазая в свои крепкие объятия, не покидали, вгоняя в ещё большую депрессию. Он сломлен.

Он больше не хочет идти по своим принципам. Не хочет жить по прежним правилам. Не хочет скрывать свои истинные эмоции. Он хочет сорваться. Но если он это сделает, страх, боль и безумие поглотят его окончательно. Если он сорвётся, то больше никогда не сможет вернуться в прежнее состояние.

А стоит ли возвращаться?

Осаму сдался. Он больше не будет цепляться за жизнь. Он всецело предан смерти и ждёт, когда костлявая придёт к нему. И тогда он со злобной улыбкой, со всей иронией, предвзятостью, недовольством и презрением выскажет ей всё, что думает о ней, о жизни, как о явлении, о своей жизни, о людях. И, наконец, спросит, почему так долго.

А пока он дождётся Йосано. Немного подлечится и, как только сможет самостоятельно ходить, совершит задуманное, не колеблясь. Если не найдёт того, кто ему поможет…

Но искать он уже не будет.

Всё-таки осознание собственной бесполезности боролось с принципами. Терпи. Сражайся. Живи ради других. Если бы Одасаку был жив, он бы разочаровался, увидев, как его друг, проигравший, сломленный, жалкий, не может без посторонней помощи даже встать на ноги, открыть шкаф или поесть, сидит в инвалидном кресле, словно побитая, ненужная собака.

Осаму держится, чтобы не закричать. Не от физической боли, нет. Физическая боль лишь усиливает эффект гниющих душевных ран. Он старается. Он пытается искупить вину. Но у него ничего не получается. Он не достоин прощения. Не достоин света. Количество его жертв велико, а список его злодеяний не прочесть за один день. Осаму Дазай — тот, кто без сомнений ломал чужие жизни, как соломинки — теперь получает своё. Справедливость торжествует.

Эта борьба показала ему, насколько он беспомощен и одинок. Этот мир слишком жесток, и он разорвёт в клочья любого. Дазай слишком долго боролся, но, похоже, его время прошло. Судьба имеет хорошее чувство юмора. Лишив его всякой возможности убить себя, она заставила его страдать, чувствовать, грызть себя изнутри, сходить с ума. Ведь всё возвращается бумерангом вдвойне, а в этом случае так и вовсе втрое. Судьба мстит по-своему, у неё свои изощрения. Она маринует обидчиков в их же страхах, раскалывает их сознание и по кусочку выдёргивает всё хорошее, трясёт память, заставляя ту проявлять на свет давно забытые ужасы. И когда разум начнёт содрогаться от каждого слова, когда душа будет разорвана на сотни кусочков и станет молить о смерти, тогда она будет довольна. Эта госпожа превосходный палач.

И вот она, наконец, добралась до этого парня, имя которого было подчёркнуто особенными чернилами в её списке плохишей. Добралась и не намерена отпускать. Её хватка дикая, а уроки запомнятся на всю жизнь.

Как до такого дошло?

Сбитое дыхание, боль в ноге, рёбрах, голове… Всё это можно назвать местью за то, что он проиграл? Возможно. Хотя, несмотря на страдания, Осаму уверен, что это ещё мало для его преступлений. Он полностью готов отдаться на милость этой стервы. Пускай его рвут стервятники, пускай высыпают на гниющие раны тонны соли, пускай льют в горло раскалённое железо. Если это поможет искупить его грехи, он готов.

«Убийца невинных».

Акико позвонила в дверь, когда стрелка на часах указывала на цифру семь. Без опозданий, всё как сказал Куникида.

Дазай проехал к входу и впустил девушку к себе домой. Брюнетка прошествовала в гостиную, снимая с себя плащ. На голове всё так же красовалась золотая заколка в виде бабочки.

— Как себя чувствуешь, Дазай? — начала она без лишних предисловий. Всё же Йосано Акико — врач Вооруженного Детективного Агентства, и, поскольку Осаму отказался от опеки врачей больницы, теперь она будет часто его навещать, хотя и желания тратить собственное время после работы у девушки не было от слова совсем.

Не дождавшись ответа от парня, Йосано кинула взгляд на своего измученного сотрудника. Она увидела в нём то, что видела в других пациентах, когда тем говорили их неизлечимые диагнозы. Но Осаму не смертельно болен, так почему в его глазах не горит свет?

— Как будто меня переехал каток, — отшутился Дазай, хотя улыбки на лице не последовало. Девушка удивлённо вскинула брови и скрестила руки на груди. Он не мог рассказать о своём позоре. Его бы попросту не поняли. И чтобы уйти от неловких, ненужных, давящих вопросов, Осаму решил продолжать пытаться играть роль того самого беззаботного дурачка. Правда, получалось пока не очень.

— Слушай, никто в агентстве не в восторге от твоей идеи сидеть дома. Тем более когда ты ещё не до конца вылечился. Из-за твоего состояния тебя нельзя оставить одного. Поэтому не шути шутки и давай сразу к делу, — голос врача был холоден, хотя Осаму понимал, что никто с ним не будет сюсюкаться. Он же не ребёнок. Он доставил всем кучу проблем, а они никак не могут понять, что теперь он хочет только умереть. По-настоящему. Но разве ему в этом помогут? Конечно же, нет. Нет никого, кто мог бы выполнить его скромную просьбу и лишить его жизни.

А может и есть?

Акико прошествовала на кухню, чтобы приготовить парню ужин. Заглянув в холодильник, она увидела там небольшое количество продуктов, но из них можно сделать что-то путное. Скорее всего, это тоже купил Куникида, а то за время пребывания Осаму в больнице, продукты, которые находились здесь, попросту испортились бы, и ему было бы нечего есть.

Шатен решил присоединиться к девушке на кухне. Пока Йосано готовила ужин, она пыталась как-то завязать разговор. Она рассказала о делах в агентстве за время отсутствия Дазая, немного о портовой мафии и закончила погодой, которую прогнозировали на ближайшие дни. Местами Акико пыталась выяснить, как Осаму чувствует себя на самом деле, ведь он не был похож сам на себя. Но тот продолжал молчать, заставляя девушку чувствовать себя неловко. Обычно, когда ему приходилось несладко и он оказывался на больничной койке, он не затыкался, продолжал подшучивать над Куникидой и иногда помогал в расследовании в телефонном режиме. Но сейчас Дазай отмалчивался, даже не пытаясь увернуться от ответа, и в конечном итоге девушка решила оставить его в покое. Всё же кто она ему такая, чтобы лезть в душу?

Спустя час ужин был готов. На кухне распространился приятный запах готовой курицы и риса. Ингредиентов хватило ровно на две порции, так что утром Дазаю придётся ждать Ацуши, чтобы позавтракать.

— Рецепт прочитала сегодня в журнале, называется «курица по-китайски». А учитывая скудный набор продуктов в твоём холодильнике, то приготовить можно было только её. Хотя в твоём случае это просто рис с курицей, — Йосано продолжала рассказывать, что в голову придёт, чтобы Осаму хоть как-то чувствовал себя менее одиноким. Хотя у самой девушки вечер уже был расписан, и сидеть со своим сотрудником в её планы не входило, однако она не могла его просто так взять и бросить его на произвол судьбы.

— Ты сегодня со мной ещё и ночуешь? Я благодарен за вашу заботу, но не стоит, — тихо отозвался Дазай, замечая, что Акико сервирует стол на двоих. Ему хотелось поскорее остаться в одиночестве. Наличие посторонних людей вызывало неприятные ощущения. Казалось, что его презирают, что прямо сейчас знакомая сотрудница вместо милой беседы начнёт вспоминать все грехи парня. И от этого по спине пробежал противный холодок.

— Вообще-то я к тебе с работы шла, посмотри на время, ты хочешь, чтобы я ещё и дома готовила? Поужинаю у тебя, — отмахнулась девушка, накладывая еду в тарелки. Она ловко ходила по кухне, словно у себя дома. Знала, где что лежит, поэтому быстро справилась.

Дазай молча ждал, пока сотрудница справится с подачей еды на стол. Есть ему не хотелось. Хотя запах еды был приятен, внутри всё скрутилось, отказываясь принимать пищу. Организм словно тоже желал смерти, только голодной, истощающей.

Акико спокойно взяла приборы и салфетки. Подвинув стул ближе к Дазаю, она взяла кусочек курочки и поднесла ко рту парня.

Неловкость. Дазаю неловко было ото всей этой ситуации. Неужели он выглядит так ужасно, что складывается впечатление, что он сам и палочки не удержит?!

Осаму отрицательно покачал головой, показывая, что не хочет есть.

— Дазай, ты ещё будешь сопротивляться? Ты с утра ничего не ел! — крикнула Акико, не злобно, строго, смотря парню прямо в глаза. В ней говорила усталость. Конечно, какому человеку понравилось бы, если бы его отправили после тяжелого рабочего дня помочь своему капризному сотруднику, которому в больнице под присмотром медсестёр не сиделось? Да и вдобавок игнорирующему ваши старания. Ответ прост — никакому. Вот и Акико вспылила, её тоже можно понять.

Йосано ещё пару раз попыталась его накормить, а потом бросила это занятие и решила поесть самой, пока горячее. Шатен потупил взор, снова проваливаясь в тягучий омут страшных воспоминаний. Его лицо исказила гримаса боли, которую он попытался скрыть упавшими на лицо волосами. Глубокий вдох, чтобы заглушить нахлынувшее чувство, и вроде как прошло…

Акико быстро доела и убрала после себя. Далее по плану было помочь Дазаю улечься в кровать, поэтому, игнорируя протесты парня, брюнетка покатила коляску с парнем в спальную комнату.

— Йосано, пожалуйста, я не хочу, — Дазай вцепился тонкими длинными пальцами здоровой руки в плечо девушки и умоляюще посмотрел в её глаза. Он не хочет, потому что снова будут кошмары. Снова не сможет сомкнуть веки. Удушающие воспоминания, сводящие с ума образы собственного мозга.

Но брюнетка лишь с сожалением посмотрела и молча помогла парню лечь в кровать. Оставлять его в кресле она просто не могла, и остаться на ночь, читая сказки, тоже. Она собиралась уже уходить из дома сотрудника, когда зазвонил телефон. На экране высветилось «К. Доппо». Девушка взяла трубку.

— Акико, ты ещё у Дазая? — послышалось на той стороне.

— Да, но уже собиралась уходить.

— Передай ему, что Ацуши завтра не придёт, я нашел ему сиделку, завтра познакомлю их, предупреди его, чтобы держал свой длинный язык за зубами и не хамил этой девушке.

— Поняла, — Йосано положила трубку, и посмотрела на лежащего Осаму, который прикрыл лицо рукой. — Завтра придёт девушка, которая будет присматривать за  тобой, пока ты не поправишься, веди себя прилично, хорошо?

Шатен в ответ промолчал, поворачиваясь на другой бок. Не хватало ему ещё постороннего человека, когда и без того тошно.

Акико выключила свет в комнате и покинула дом Осаму.