Глава 1. Доброе утро

      Часто ли вы просыпаетесь не там, где засыпали? Я — нет. Даже оба моих выпускных обошлись без этого. Даже несмотря на количество выпитого. А вчера я выпила всего лишь бокальчик красного сухого...

     Нет, определённо стоит прекратить эту традицию, хоть она мне и по душе. Эх, видела б меня моя мать… Она б мне быстро сказала, что всё, спилась её доча, которую она двадцать с лишним лет рожала. А серые каменные стены по-прежнему никуда деваться не собирались. Я же просто лежала и пялилась в потолок, пытаясь осознать, что за чертовщина тут вообще происходит?

     Может, лыжи всё-таки едут, а это со мной что-то не так? Или я вообще сплю. Бывают же реалистичные сны, правда? Но затекающая спина была несогласна с этой стройной теорией. Значит, придётся поверить в невозможное, другого не остаётся.

     Я встала и осмотрелась: да нет, да ну нет! Это, конечно, розовая или голубая — кому как больше нравится — мечта всех фролломанок, но знаете ли! Можно как-то и поделикатнее. Это уже слишком. Эту келью я узнаю из тысячи… Стол, заваленный всякой дрянью, книгами и свитками, затоптанные пятна чернил на полу, камин, покрытый многолетней пылью, внушительное кресло, а главное — устрашающее количество всяких колбочек на полках. Столько химической ерунды я видела два раза в жизни: в лабораторной химички и в сериале «Во все тяжкие».  

     Хотелось, да? Получите и распишитесь, называется. Так, хорошо, что я не в джинсах. Хвала моей любви к длинным юбкам в летние дни. Не может же всё быть паршиво. Сбыча мечт прям. Оказаться с утреца пораньше не дома, в греющей душу близости от холодильника, а в долбанном пятнадцатом веке в келье самого убеждённого женоненавистника и самого религиозного священника! А сейчас он придёт и размажет меня по стенке… Или сдаст меня в соответствующие органы. И обязательно скажет, что я ведьма. «И никто не узнает, где могилка моя»…  

     Так, валить надо. И желательно побыстрее. Я, конечно, не против тут оказаться, но, знаете ли, при более симпатичных обстоятельствах.  

     Дверь была заперта. Хотя чему мне удивляться? Это ж не проходной двор, а святая святых. Я выглянула в окно и малость приуныла. Куда я пойду в таком виде? Тут зима, а я… Мда, неподходяще я одета для местных температур. Ещё и зима тут вроде как суровая ожидается. Эх, Витя-Витя, вот не мог ты написать, что она мол будет самая тёплая за последние лет сто, чтоб прям бананы-кокосы и апельсиновый рай в придачу? Но это ещё цветочки. Зима — это ещё и начало развития всего этого великолепия со запугиванием цыганки, беганием за ней ночами и прочим весельем. Так, ладно, будем надеяться, что это дурацкое Богоявление со всеми вытекающими ещё только будет…

     «Это ещё что за… Это что, ключ? Ой-ё…» Точно ключ. Ну всё, мне кранты. Щелчок ключа, проворачивающегося в скважине, трудно перепутать с чем-то ещё. Особенно в старой и несмазанной скважине. Надо будет ему сказать потом, а то это ж весь собор слышит. «Так, плевать, думай давай!» Я огляделась по сторонам. Прятаться было особо негде, поэтому я притаилась в углу у камина. Может, пронесёт?

     Ага, счазз. Держи карман шире, называется.

     Архидьякон вошёл в комнату, заперев дверь, и сел в кресло. Да, внушительные габариты. Это сколько ж в нём росту? Мда, я со своими стошисят-с-копейками буду явно смотреть снизу вверх. И размерчик обуви какой-нибудь сорок пятый… или седьмой…

     «Не-не-не, не оборачивайся!» Упс…

     — А-а-а! — он отскочил к стене. — Ведьма!

     Даже обидно. Я с утра, конечно, не ахти выгляжу и всё-таки — не настолько же… Но не мне этому удивляться. Я-то в курсе, как наш добропорядочный, образцово-показательный священник реагирует на женский пол.

     — А ну вон! Изыди! — дальше шёл какой-то непереводимый латинский фольклор. Это я поняла по отдалённо знакомым словам, которые встречала в самоучителе итальянского языка.

     Первым делом я метнулась к двери, поскольку образцово-показательный служитель Бога ринулся было к ней.

     — Тихо! — максимально угрожающе пропищала я, заслонив собой дверь, приняв при этом форму морской звёздочки и испуганно глядя — да-да — снизу вверх на архидьякона. Что архидьякон? «Очами вращает, в обчем, стращает».

     — Не ведьма я! Не ведьма! Тихо! Что о вас коллеги подумают, когда узнают, что у вас женщина в келье?  

     Да, нагло. Да, по самому больному, ну а что поделать? Жить-то хочется! Желательно, долго и счастливо. Слава тебе, Господи, слава тебе, Кришна, Будда и прочие. Он не прекратил сверлить меня глазами, но хоть орать перестал. Надеюсь, боевое кадило у него где-нибудь в углу не валяется. Не хотелось бы.

     — Я тоже, знаете ли, не в восторге! — Не будем рушить его нежную психику и говорить, что это вообще не так, надумает себе ещё… — А какое сегодня число?

     — Седьмое января, — ответил товарищ архидьякон, не выходя из оцепенения и не сводя с меня глаз. Какого они у него цвета? Вот правильно Витёк писал: темнеют, когда злой. А что, вполне себе удобный индикатор. Например, сейчас, если верить этому самому индикатору, он в настроении разрушить пару уцелевших в Столетней войне деревенек…  

     — Вот чёрт! Ой, извините!

     — Вон отсюда! Убирайся! Ведьма!

     — Я не ведьма! И зачем? Чтоб все узнали, что у вас в келье женщина была? — интересно, а Эсмеральда убедительней меня глазками хлопает?..

     Как говорится, вспомнишь… солнышко — оно и покажется. Или даст о себе знать бубном. Забавно его клинит, конечно. Вот только что орал, что я ведьма и всё такое, а стоило услышать эту дурочку малолетнюю, так всё — подменили мужика! Орать перестал, по струнке вытянулся, даже глупая улыбка на мгновение показалась. Магия! Мгновение спустя привычное холодное выражение лица вернулось. Не, это правильно: надо ж марку держать. Он-то не в курсе, что я в курсе, что… Ой, ладно!

     — Опять она! — произнёс он раздражённо. — Всё приходится самому делать. Куда только Шатопер смотрит?

     Я еле держалась, чтобы не прыснуть. Можно подумать, сам он смотрит в какие-то другие места, а не в те же самые, что и сами-знаете-кто. Ой, Клодик, взрослый ведь дядя, а верит, что солдатня вроде сами-знаете-кого будет прогонять с площади вертящуюся по-всякому мадемуазель.

     Я предпочла свалить в сторону и не мешаться. Он же меня будто не заметил и оперативно двинулся на площадь, не забыв запереть дверь. А я… А что я? Я, конечно, кинулась к окну смотреть первый для меня акт пьесы «Падре кадрит цыганку». Да-а, вот это темперамент! Кто там писал, что в нашем батюшке не без итальянской крови? Так вот, он тыщщу раз прав! Такая экспрессия! Этому явно в семинариях, ну или где он там учился, не учат. Такое только природное бывает!

     Когда наш образцово-показательный архидьякон вернулся, то я тут же выпалила:

     — Паршивая это идея — кричать понравившейся женщине, что она ведьма, и прогонять её с площади. Это я вам как женщина говорю.

     Не, ну есть у меня мозги, а? Скажите на милость… Я ведь знаю, что за человек, но нет, надо добавить себе развлечений!..

     — Понравившейся? — моментально взвился Клод. — Она цыганка! Ведьма! Язычница! Прислужница Сатаны! — и чуть помолчав добавил: — Как и ты!

     Видать, батюшка совсем утомился, потому что плюхнулся в кресло с грацией мешка картошки и пытался дышать ровно. Выждав какое-то время и вдоволь поугорав с него, я решила продолжить нашу увлекательную беседу:

     — Ага… А это, вашблагородь, как опыты продвигаются?

     — Тебе и про опыты известно? Откуда? Откуда ты это знаешь, дьявольское отродье?  

     Да, голос у него точно природный. А ещё его и поставили ведь на этом их теологическом факультете. Интересно будет его в работе послушать. В соборе-то акустика о-го-го. Может, там вообще певец больших и малых театров прозябает!..

     — Ну, слухи-то ходят. Чернокнижником зовут все, кому не лень, — не палимся, не палимся, не палимся… Нам достаточно уже прокола с Эсмеральдой, ведь так?!

     — Слухи… — он пренебрежительно махнул рукой. — Жалкие глупцы! Они не понимают, над какими великими вещами я работаю! А теперь скажи: ты из Преисподней сюда попала? Душа моя нужна?

     Я тихо хрюкнула в кулак.

     — Нет, из какой ещё преисподней? Я вообще, знаете ли, тоже не в восторге. Я должна была проснуться там же, где и уснула — в своей кровати, в… своём доме. А вместо этого я очутилась тут, на полу, а меня ещё и ведьмой обзывают по чём зря! Я, между прочим, главное пострадавшее лицо!

     — Кто-кто? — падре поднял на меня глаза. — Пострадавшее лицо? Ты что, из грамотных?

     Какой интересный, я бы даже сказала, фундаментальный вопрос. Ну, писать, положим, я умею. Даже немного по-французски. Знаю частушки, в том числе и матерные, одну французскую песню тринадцатого века, «Du hast», могу сыграть «Собачий вальс» и, разумеется, знаю наизусть весь мюзикл и почти выучила наизусть роман, в который меня и занесло. Ну, и что ему ответить?

     — Эм… Вроде того. Ага… — надо было говорить увереннее.

     — Точно ведьма, — вздохнул Фролло, снова склоняясь над столом. И продолжил говорить уже с собой: — Значит, все они были правы. Да, несомненно. Mea culpa, mea maxima culpa¹. Quisque suos patimur manes². Так должно было произойти. И почему я никого не слушал? Золото, золото, империя… И вот он, мой конец. Моя душа будет вечно гореть в адском пламени. …

     Что он там говорил дальше я не слышала, да и не слушала, если сказать честно. Вместо этого я, давно усевшись в креслице для редких гостей, осматривала келью. Его ж если понесёт, то это надолго. Разумеется, когда я читала роман, то не могла оторваться от его монолога в тюрьме, который он этой дурочке фебкающей рассказывал. Но знаете, в чём разница? Тот монолог был явно эмоциональнее нынешнего бубнежа. Поэтому я не торопясь осматривала келью.

     Ему б тут порядок навести, а то с таким количеством пыли скоро астму себе заработает. Только он это сочтёт не острой необходимостью в генеральной уборке, а Божьей карой за опыты. Если он раньше от этих опытов ничего не склеит и не откинет. А то эти его развлечения с кипячением ртути и всякой прочей дряни и без защитного снаряжения хорошим явно не кончатся. Интересно, когда Витя писал про зеленоватое лицо³, он это имел в виду?!.

     Диалог с самим собой у падре и не думал заканчиваться. Его можно понять: нечасто удаётся побеседовать с умным человеком.  

     А мне что делать, скажите на милость? Во-первых, зима, и на улице, подозреваю, жутко холодно, во-вторых, вчера место мозгов Эсмеральды заняло имя «Феб», а всё почему? Потому что кое-кто возомнил себя обалденным стратегом и мастером пикапа, а теперь, увидев живую женщину, пусть и не ту, что требуется, у себя в келье, прощается с жизнью.

     Время всё шло. Интересно, когда он догадается, что если бы я в самом деле пришла за его душой, то столько ждать бы не стала?  

     Я вернулась на кресло после короткой прогулки по келье и уставилась на Клода. Интересно, кто тебя довёл до жизни такой? Работа, Жеанчик, опыты или всё сразу? Ну, хоть мой пристальный взгляд вывел его из бесконечного словесного… эээ… потока. Да.

     — Всё, вышло моё время, да? — обречённо спросил он.

     В эту минуту прикладывание руки ко лбу стало и моим любимым жестом⁴.

     — А я почём знаю? Когда надо, тогда и всё. Я за это не отвечаю.

     — Ну, что от меня требуется? — нетерпеливо воскликнул он, почти подпрыгнув на кресле. — Ты же за душой моей пришла, отнести её в Ад…

     — А чего вам, мэтр, так помереть не терпится? Это ж самый страшный грех. А вы всё о смерти. Нехорошо-о-о, — протянула я с видом знатока. — В Аду компания, конечно, поинтереснее. Вы читали Данте? Нет? Очень зря. Почитайте на досуге, он там много чего рассказал. Так вот, там, конечно, нескучно, даже совсем наоборот, с такой-то компанией, как там, но чтобы так туда торопиться — зачем? У вас тут дел невпроворот.

     — Так ты не… Ты не собираешься утаскивать меня в ад? — на его лице было такое искреннее удивление и даже немного разочарование… Прям как у ребёнка, которому сказали, что Деда Мороза не существует.

     Снова звук фэйспалма.

     — Нет. Я уже битый час пытаюсь это донести. И вообще, могли бы и огня развести, а то вам-то хорошо, у вас сутана тёплая, а я тут замёрзла. Никакого гостеприимства!

     Глядеть на хватающего ртом воздух от такой наглости архидьякона и не рассмеяться — опять! — было очень, очень трудно. Хотя с его потугами выглядеть не выносящим цыганку это не идёт ни в какое сравнение. Воистину, в этих попытках он был даже слишком убедителен для стороннего зрителя, но меня, нотромана с одиннадцатилетним стажем, ему не провести. Я-то зна-а-аю…  

     Пока я тут сидела и вспоминала, как яро он уверял меня, что на дух не выносит цыганскую плясунью, сам товарищ архидьякон давно ковырялся с камином. Наконец раздался знакомый треск деревяшек.

     — Может, у вас и поесть чего найдётся? — строить девочку-цветочка с тем же успехом, что падре строил из себя Эсмо-ненавистника, у меня не получалось. 1:0 в вашу пользу, батюшка!

     — Обед скоро будет, — раздражённо бросил он, усаживаясь в кресло.

     — Ну… ладно, — я пожала плечами, схватила первую попавшуюся книжку и попыталась мимикрировать под кресло. Но, видно, не слишком удачно, поскольку через несколько минут в келье раздался вопрос:

     — Так откуда ты тут взялась?

Примечание

¹ Mea culpa, mea maxima culpa — Моя вина, моя величайшая вина (лат.). ² Quisque suos patimur manes — Каждый несет свою кару (лат.). ³ — отсылка к тексту романа: «Вдруг над головой Феба она увидела другую голову, бледное, зеленоватое, искаженное лицо с адской мукой во взоре, а близ этого лица — руку, занесшую кинжал.» — «Книга седьмая. VIII. Как удобно, когда окна выходят на реку». ⁴— отсылка к тексту романа: «Священник приложил руку ко лбу. Это был его обычный жест.» — «Книга десятая. Глава I. На улице Бернардинцев у Гренгуара одна за другой рождаются блестящие мысли»