Часто ли вы просыпаетесь не там, где засыпали? Я — нет. Даже оба моих выпускных обошлись без этого. Даже несмотря на количество выпитого. А вчера я выпила всего лишь бокальчик красного сухого...
Нет, определённо стоит прекратить эту традицию, хоть она мне и по душе. Эх, видела б меня моя мать… Она б мне быстро сказала, что всё, спилась её доча, которую она двадцать с лишним лет рожала. А серые каменные стены по-прежнему никуда деваться не собирались. Я же просто лежала и пялилась в потолок, пытаясь осознать, что за чертовщина тут вообще происходит?
Может, лыжи всё-таки едут, а это со мной что-то не так? Или я вообще сплю. Бывают же реалистичные сны, правда? Но затекающая спина была несогласна с этой стройной теорией. Значит, придётся поверить в невозможное, другого не остаётся.
Я встала и осмотрелась: да нет, да ну нет! Это, конечно, розовая или голубая — кому как больше нравится — мечта всех фролломанок, но знаете ли! Можно как-то и поделикатнее. Это уже слишком. Эту келью я узнаю из тысячи… Стол, заваленный всякой дрянью, книгами и свитками, затоптанные пятна чернил на полу, камин, покрытый многолетней пылью, внушительное кресло, а главное — устрашающее количество всяких колбочек на полках. Столько химической ерунды я видела два раза в жизни: в лабораторной химички и в сериале «Во все тяжкие».
Хотелось, да? Получите и распишитесь, называется. Так, хорошо, что я не в джинсах. Хвала моей любви к длинным юбкам в летние дни. Не может же всё быть паршиво. Сбыча мечт прям. Оказаться с утреца пораньше не дома, в греющей душу близости от холодильника, а в долбанном пятнадцатом веке в келье самого убеждённого женоненавистника и самого религиозного священника! А сейчас он придёт и размажет меня по стенке… Или сдаст меня в соответствующие органы. И обязательно скажет, что я ведьма. «И никто не узнает, где могилка моя»…
Так, валить надо. И желательно побыстрее. Я, конечно, не против тут оказаться, но, знаете ли, при более симпатичных обстоятельствах.
Дверь была заперта. Хотя чему мне удивляться? Это ж не проходной двор, а святая святых. Я выглянула в окно и малость приуныла. Куда я пойду в таком виде? Тут зима, а я… Мда, неподходяще я одета для местных температур. Ещё и зима тут вроде как суровая ожидается. Эх, Витя-Витя, вот не мог ты написать, что она мол будет самая тёплая за последние лет сто, чтоб прям бананы-кокосы и апельсиновый рай в придачу? Но это ещё цветочки. Зима — это ещё и начало развития всего этого великолепия со запугиванием цыганки, беганием за ней ночами и прочим весельем. Так, ладно, будем надеяться, что это дурацкое Богоявление со всеми вытекающими ещё только будет…
«Это ещё что за… Это что, ключ? Ой-ё…» Точно ключ. Ну всё, мне кранты. Щелчок ключа, проворачивающегося в скважине, трудно перепутать с чем-то ещё. Особенно в старой и несмазанной скважине. Надо будет ему сказать потом, а то это ж весь собор слышит. «Так, плевать, думай давай!» Я огляделась по сторонам. Прятаться было особо негде, поэтому я притаилась в углу у камина. Может, пронесёт?
Ага, счазз. Держи карман шире, называется.
Архидьякон вошёл в комнату, заперев дверь, и сел в кресло. Да, внушительные габариты. Это сколько ж в нём росту? Мда, я со своими стошисят-с-копейками буду явно смотреть снизу вверх. И размерчик обуви какой-нибудь сорок пятый… или седьмой…
«Не-не-не, не оборачивайся!» Упс…
— А-а-а! — он отскочил к стене. — Ведьма!
Даже обидно. Я с утра, конечно, не ахти выгляжу и всё-таки — не настолько же… Но не мне этому удивляться. Я-то в курсе, как наш добропорядочный, образцово-показательный священник реагирует на женский пол.
— А ну вон! Изыди! — дальше шёл какой-то непереводимый латинский фольклор. Это я поняла по отдалённо знакомым словам, которые встречала в самоучителе итальянского языка.
Первым делом я метнулась к двери, поскольку образцово-показательный служитель Бога ринулся было к ней.
— Тихо! — максимально угрожающе пропищала я, заслонив собой дверь, приняв при этом форму морской звёздочки и испуганно глядя — да-да — снизу вверх на архидьякона. Что архидьякон? «Очами вращает, в обчем, стращает».
— Не ведьма я! Не ведьма! Тихо! Что о вас коллеги подумают, когда узнают, что у вас женщина в келье?
Да, нагло. Да, по самому больному, ну а что поделать? Жить-то хочется! Желательно, долго и счастливо. Слава тебе, Господи, слава тебе, Кришна, Будда и прочие. Он не прекратил сверлить меня глазами, но хоть орать перестал. Надеюсь, боевое кадило у него где-нибудь в углу не валяется. Не хотелось бы.
— Я тоже, знаете ли, не в восторге! — Не будем рушить его нежную психику и говорить, что это вообще не так, надумает себе ещё… — А какое сегодня число?
— Седьмое января, — ответил товарищ архидьякон, не выходя из оцепенения и не сводя с меня глаз. Какого они у него цвета? Вот правильно Витёк писал: темнеют, когда злой. А что, вполне себе удобный индикатор. Например, сейчас, если верить этому самому индикатору, он в настроении разрушить пару уцелевших в Столетней войне деревенек…
— Вот чёрт! Ой, извините!
— Вон отсюда! Убирайся! Ведьма!
— Я не ведьма! И зачем? Чтоб все узнали, что у вас в келье женщина была? — интересно, а Эсмеральда убедительней меня глазками хлопает?..
Как говорится, вспомнишь… солнышко — оно и покажется. Или даст о себе знать бубном. Забавно его клинит, конечно. Вот только что орал, что я ведьма и всё такое, а стоило услышать эту дурочку малолетнюю, так всё — подменили мужика! Орать перестал, по струнке вытянулся, даже глупая улыбка на мгновение показалась. Магия! Мгновение спустя привычное холодное выражение лица вернулось. Не, это правильно: надо ж марку держать. Он-то не в курсе, что я в курсе, что… Ой, ладно!
— Опять она! — произнёс он раздражённо. — Всё приходится самому делать. Куда только Шатопер смотрит?
Я еле держалась, чтобы не прыснуть. Можно подумать, сам он смотрит в какие-то другие места, а не в те же самые, что и сами-знаете-кто. Ой, Клодик, взрослый ведь дядя, а верит, что солдатня вроде сами-знаете-кого будет прогонять с площади вертящуюся по-всякому мадемуазель.
Я предпочла свалить в сторону и не мешаться. Он же меня будто не заметил и оперативно двинулся на площадь, не забыв запереть дверь. А я… А что я? Я, конечно, кинулась к окну смотреть первый для меня акт пьесы «Падре кадрит цыганку». Да-а, вот это темперамент! Кто там писал, что в нашем батюшке не без итальянской крови? Так вот, он тыщщу раз прав! Такая экспрессия! Этому явно в семинариях, ну или где он там учился, не учат. Такое только природное бывает!
Когда наш образцово-показательный архидьякон вернулся, то я тут же выпалила:
— Паршивая это идея — кричать понравившейся женщине, что она ведьма, и прогонять её с площади. Это я вам как женщина говорю.
Не, ну есть у меня мозги, а? Скажите на милость… Я ведь знаю, что за человек, но нет, надо добавить себе развлечений!..
— Понравившейся? — моментально взвился Клод. — Она цыганка! Ведьма! Язычница! Прислужница Сатаны! — и чуть помолчав добавил: — Как и ты!
Видать, батюшка совсем утомился, потому что плюхнулся в кресло с грацией мешка картошки и пытался дышать ровно. Выждав какое-то время и вдоволь поугорав с него, я решила продолжить нашу увлекательную беседу:
— Ага… А это, вашблагородь, как опыты продвигаются?
— Тебе и про опыты известно? Откуда? Откуда ты это знаешь, дьявольское отродье?
Да, голос у него точно природный. А ещё его и поставили ведь на этом их теологическом факультете. Интересно будет его в работе послушать. В соборе-то акустика о-го-го. Может, там вообще певец больших и малых театров прозябает!..
— Ну, слухи-то ходят. Чернокнижником зовут все, кому не лень, — не палимся, не палимся, не палимся… Нам достаточно уже прокола с Эсмеральдой, ведь так?!
— Слухи… — он пренебрежительно махнул рукой. — Жалкие глупцы! Они не понимают, над какими великими вещами я работаю! А теперь скажи: ты из Преисподней сюда попала? Душа моя нужна?
Я тихо хрюкнула в кулак.
— Нет, из какой ещё преисподней? Я вообще, знаете ли, тоже не в восторге. Я должна была проснуться там же, где и уснула — в своей кровати, в… своём доме. А вместо этого я очутилась тут, на полу, а меня ещё и ведьмой обзывают по чём зря! Я, между прочим, главное пострадавшее лицо!
— Кто-кто? — падре поднял на меня глаза. — Пострадавшее лицо? Ты что, из грамотных?
Какой интересный, я бы даже сказала, фундаментальный вопрос. Ну, писать, положим, я умею. Даже немного по-французски. Знаю частушки, в том числе и матерные, одну французскую песню тринадцатого века, «Du hast», могу сыграть «Собачий вальс» и, разумеется, знаю наизусть весь мюзикл и почти выучила наизусть роман, в который меня и занесло. Ну, и что ему ответить?
— Эм… Вроде того. Ага… — надо было говорить увереннее.
— Точно ведьма, — вздохнул Фролло, снова склоняясь над столом. И продолжил говорить уже с собой: — Значит, все они были правы. Да, несомненно. Mea culpa, mea maxima culpa¹. Quisque suos patimur manes². Так должно было произойти. И почему я никого не слушал? Золото, золото, империя… И вот он, мой конец. Моя душа будет вечно гореть в адском пламени. …
Что он там говорил дальше я не слышала, да и не слушала, если сказать честно. Вместо этого я, давно усевшись в креслице для редких гостей, осматривала келью. Его ж если понесёт, то это надолго. Разумеется, когда я читала роман, то не могла оторваться от его монолога в тюрьме, который он этой дурочке фебкающей рассказывал. Но знаете, в чём разница? Тот монолог был явно эмоциональнее нынешнего бубнежа. Поэтому я не торопясь осматривала келью.
Ему б тут порядок навести, а то с таким количеством пыли скоро астму себе заработает. Только он это сочтёт не острой необходимостью в генеральной уборке, а Божьей карой за опыты. Если он раньше от этих опытов ничего не склеит и не откинет. А то эти его развлечения с кипячением ртути и всякой прочей дряни и без защитного снаряжения хорошим явно не кончатся. Интересно, когда Витя писал про зеленоватое лицо³, он это имел в виду?!.
Диалог с самим собой у падре и не думал заканчиваться. Его можно понять: нечасто удаётся побеседовать с умным человеком.
А мне что делать, скажите на милость? Во-первых, зима, и на улице, подозреваю, жутко холодно, во-вторых, вчера место мозгов Эсмеральды заняло имя «Феб», а всё почему? Потому что кое-кто возомнил себя обалденным стратегом и мастером пикапа, а теперь, увидев живую женщину, пусть и не ту, что требуется, у себя в келье, прощается с жизнью.
Время всё шло. Интересно, когда он догадается, что если бы я в самом деле пришла за его душой, то столько ждать бы не стала?
Я вернулась на кресло после короткой прогулки по келье и уставилась на Клода. Интересно, кто тебя довёл до жизни такой? Работа, Жеанчик, опыты или всё сразу? Ну, хоть мой пристальный взгляд вывел его из бесконечного словесного… эээ… потока. Да.
— Всё, вышло моё время, да? — обречённо спросил он.
В эту минуту прикладывание руки ко лбу стало и моим любимым жестом⁴.
— А я почём знаю? Когда надо, тогда и всё. Я за это не отвечаю.
— Ну, что от меня требуется? — нетерпеливо воскликнул он, почти подпрыгнув на кресле. — Ты же за душой моей пришла, отнести её в Ад…
— А чего вам, мэтр, так помереть не терпится? Это ж самый страшный грех. А вы всё о смерти. Нехорошо-о-о, — протянула я с видом знатока. — В Аду компания, конечно, поинтереснее. Вы читали Данте? Нет? Очень зря. Почитайте на досуге, он там много чего рассказал. Так вот, там, конечно, нескучно, даже совсем наоборот, с такой-то компанией, как там, но чтобы так туда торопиться — зачем? У вас тут дел невпроворот.
— Так ты не… Ты не собираешься утаскивать меня в ад? — на его лице было такое искреннее удивление и даже немного разочарование… Прям как у ребёнка, которому сказали, что Деда Мороза не существует.
Снова звук фэйспалма.
— Нет. Я уже битый час пытаюсь это донести. И вообще, могли бы и огня развести, а то вам-то хорошо, у вас сутана тёплая, а я тут замёрзла. Никакого гостеприимства!
Глядеть на хватающего ртом воздух от такой наглости архидьякона и не рассмеяться — опять! — было очень, очень трудно. Хотя с его потугами выглядеть не выносящим цыганку это не идёт ни в какое сравнение. Воистину, в этих попытках он был даже слишком убедителен для стороннего зрителя, но меня, нотромана с одиннадцатилетним стажем, ему не провести. Я-то зна-а-аю…
Пока я тут сидела и вспоминала, как яро он уверял меня, что на дух не выносит цыганскую плясунью, сам товарищ архидьякон давно ковырялся с камином. Наконец раздался знакомый треск деревяшек.
— Может, у вас и поесть чего найдётся? — строить девочку-цветочка с тем же успехом, что падре строил из себя Эсмо-ненавистника, у меня не получалось. 1:0 в вашу пользу, батюшка!
— Обед скоро будет, — раздражённо бросил он, усаживаясь в кресло.
— Ну… ладно, — я пожала плечами, схватила первую попавшуюся книжку и попыталась мимикрировать под кресло. Но, видно, не слишком удачно, поскольку через несколько минут в келье раздался вопрос:
— Так откуда ты тут взялась?