— Воды! A boire¹! — просипел голос, нисколько, к сожалению, не похожий на Гару². — A boire!
Я выразительно посмотрела на Эсмеральду, старательно делающую вид, что она мебель.
— Я не пойду, — промямлила она.
— Я тоже не пойду.
— A boire!
— Пьер! — крикнули мы в унисон.
Может, на кого-то такие дешёвые трюки, как умилительная мордашка, и действуют, но точно не на меня.
— Он — твой муж. Ты и отдувайся. Ты ему жизнь два дня назад спасла, я — вчера. Так что твоя очередь, ничего не знаю, — сказала я, подминая подушку.
— Воды! A boire!
Эсмеральда, пыжась, слезла с кровати, натянула какой-то платок на плечи и вышла в дверь. Наконец-то Гренгуар перестал натужно сипеть и хрипеть. Но, не золотуха, так… Клопен. Представить кого-то ещё, кто мог бы отчитывать местную принцессу с утра пораньше я не могла. Все его вопросы сводились к одному: какого лешего она посмела без спросу приволочь невесть кого во Двор Чудес? Ну и дальше он городил такую невероятную чушь, что мне аж грустно стало, что я на самом деле столького не умею.
— И вам доброе утро, ваше величество, король Алтынный! — максимально приветливо начала я. — А что происходит? Облава нагрянула?
— Ты откуда меня знаешь? — с подозрением в глазах уставился на меня Клопен.
— Ну, а как вас не знать? Вас весь Париж знает. Да что там, вы же с Копенолем знакомство водите…
Ласковое слово — оно и главарю бомжей приятно. Он подрасслабился и спросил дружелюбно:
— Какого дьявола ты здесь делаешь?
— Его вот, — я кивнула на умиротворённо сопящего Гренгруара, — подобрала. А тут Эсмеральда. Вот и дотащили его сюда. Он такой тяжёлый!
Клопен с сомнением посмотрел на Пьера, валявшегося на сундуке:
— Вот этот доходяга?!
— И я так думала! Но…
— А откуда ты знаешь, что он… Эсмеральда…
— Она ещё и не то знает, — чуть ли не заикаясь проговорила сама цыганка. — Она говорит, что знает, на сколько осколков разбилась кружка на нашей с ним… «свадьбе»!..
— Ты что, ведьма? — добро пожаловать в клуб, запись у господина архидьякона, членские взносы в установленном размере раз в месяц, седьмого числа…
— Нет, просто знаю кое-что. Ну, много разного кое-чего.
— Эсмеральда, — тихо протянул Клопен таким голосом, по которому сразу ясно, что ей пришёл бесславный конец, — гром и молния! Ты кого сюда притащила?
Оу, так значит у нашей принцессы не стопроцентный иммунитет? Как говорится, печалька.
Мы обе стояли и хлопали глазами, и не знали, что сказать.
— Между прочим, вам бы последить за своей подопечной, — не, ну а что мне терять? — влюбляются во всяких… А потом… Ну, сами знаете, что потом бывает. Точнее, кто.
Прелестно! Теперь Клопен пытается испепелить только её. Цыганка мгновенно стушевалась и покраснела.
— Ну и кто у нас этот… рыцарь? На белом коне, чтоб мне провалиться! — это не Клодушка, конечно, но тоже весьма и весьма…
— Феб, — мечтательно протянула Эсмеральда, на что Клопен сплюнул под ноги и выдал пару новых ругательств, а я закатила глаза. — Он такой… такой…
— Не такой, как все, да? — увы, но и это пролетело мимо, не затронув мозг Эсмеральды. Она всё с той же глупой улыбкой ответила:
— Да, он совсем, совсем не такой, как все остальные…
— Видите? — кивнула я на неё, обратившись к Клопену. — Спасать надо девку.
— Пуп Вельзевула! Да чтоб мне провалиться! — не выдержала душа бродяги потока девичьего обожания. — Брюхо Сатаны! Какой ещё, к чёртовой матери, Феб?
Может, это пароль особый — я не знаю, только Эсмеральду как будто разблокировали: бессвязное бормотание «о-мой-Феб» прекратилось, взгляд стал осознанным — и это меня ещё ведьмой называют! Вот она магия! В чистом виде, без примесей.
— Феб — это Солнце, — серьёзно сказала она, посмотрев на Клопена, и, поймав его недоуменный взгляд, продолжила: — Он меня спас. Я люблю Феба. Он меня тоже любит. Мы будем любить друг друга до конца наших дней. Я буду так счастлива… — дальше шло активное вдохновенное живописание их будущей жизни и перечисление всего, на что она согласна, лишь бы быть рядом с сами-знаете-кем.
Если у Сегары³ аллергия на глазах⁴, и поэтому она постоянно плачет на любовных песнях, то у меня аллергия всей бабки на такую вот чушь. Так что я взяла с пола бутылку вина, оставшуюся с вечера, плеснула в кружку и залпом её осушила. Выдохшееся вино — та ещё гадость, но лучше так, чем пиво за-сто-рублей-бочка. К тому же, под закуску и оно сойдёт. Всё это я проделала под непрекращающееся щебетание цыганки. Клопен же стоял хмурый, как питерское небо в ноябре. Потом он повернул голову, засёк меня за моим занятием, сел рядом и прикончил многострадальную бутылку. Эсмеральда, наконец, прекратила хвалебный гимн сами-знаете-кому и недовольно смотрела на нас.
— Видишь, до чего ты людей доводишь? — спросила я её, не в силах сдержать улыбку.
— Да… Да… Да вы ничего не понимаете! — надулась она и хлопнула дверью в комнату.
— Ну, сочувствую, друг мой, — я посмотрела на чуть повеселевшего Клопена, — это теперь надолго. Это я тебе точно говорю. Главное — смотри, чтоб она на рандеву с этим… рыцарем не ускакала.
Он с грустью посмотрел на пустую бутылку, так же грустно вздохнул и поплёлся к выходу. Уже на пороге он обернулся и сказал:
— Ладно, если что… заходи. Я всем скажу, чтоб тебя не трогали. А что с ней делать — я ещё подумаю. И да, спасибо за предупреждение.
И ушёл в рассвет.
Забавно. Очень забавно всё начинается. Что ж, Эсмеральда бьётся в истерике из-за сами-знаете-кого, я могу не опасаться местных бомжей, Гренгуар спасён от бесславной смерти от переохлаждения в подворотне. Хорошо я время провела. А главное продуктивно.
Надо теперь в собор идти. С местным бомондом мне общения на ближайшее время хватит. У Клода хоть картинки в книжках можно поразглядывать — этакая средневековая замена инстаграму. Это всё же лучше, чем ничего.
Так что, прихватив бесценный и — наверное — казённый плащ, я пошла в сторону Ситэ. Надо сказать, что система оповещения во Дворе Чудес налажена на ура, потому что до собора я добралась в целости и невредимости. Правда, когда я зашла внутрь, то попала на службу. А привлекать к себе внимание при таком количестве людей как-то совсем не хотелось. Так что я отползла к какой-то статуе и стала разглядывать внутреннее убранство.
Вскоре служба окончилась, и хорошо. Долго слушать, когда не понимаешь ни слова, — очень тоскливо. Бочком, по стеночке, я отползла на лестницу в правую башню и, насколько могла, быстро поднялась наверх. Тишь, гладь, Божья благодать… Оно и верно: кто ж попрётся в такую рань да на такую высоту, чтобы алхимичить? Я заглянула в замочную скважину, чтобы убедиться, что батюшка в келье, но там было пусто. Внезапно я почувствовала, как на моё плечо легла рука.