— Ты же знаешь, придется что-то решать.

      Она снова здесь. Там, куда уже тысячи раз обещала не возвращаться. Рядом с тем, кого сотни раз пыталась убить. Знали бы они все... Да к черту. Ее жизнь не настолько идеальна, чтобы даже сейчас она думала про них.

      Его касания все такие же отвратительно нежные. Было бы куда лучше, если бы он пытался снова ее убить; тогда бы она все же справилась, поняла, что он именно тот, кем был однажды, давным-давно, целые годы назад. Она бы смогла. Вырвала бы ему сердце, взорвала мозг, переломала все косточки в теле, придумала бы самое страшное из всех мучений, предназначенное только лишь для него одного... Но он лишь ласково проводит пальцами по ее плечам, укрывая собой от ветра. Словно назло.

      И улыбается. Боги, как же он улыбается. Ей так хочется стереть эту улыбку. Навсегда. Но только лишь для того, чтобы точно знать: больше ее никто не увидит. Только она. Сделать бы ему как можно больнее, чтобы он всегда ее помнил. Даже если захочет уйти.

      Сумасшедшие мысли, она и сама понимает. А разве может быть иначе? Разве у нее был шанс остаться в здравом уме? Ведьмы, двойники, вампиры, еретики... И он. Ну конечно же он. Ее история не будет полной без него.

      А он... Он терпеливо ждет ответа. Удивительно. Наверное, что-то и вправду в нем изменилось; он просто стоит рядом с ней на крыльце и обнимает. Странное чувство — искать защиты в руках того, кто хуже всего этого мира. Впрочем, уже давно плевать. Ей это нравится, остальное не имеет значения.

      Выжидает, как и всегда. Она отлично знает это. У нее нет представлений, что происходит в его голове, какие планы он строит, но разве это важно?

      — Что решать? У меня своя жизнь. Не имеющая к твоей никакого отношения.

      Лжет. Оба это знают. Как бы ей ни хотелось — он везде. Словно наваждение. Отражается в зеркалах, преследует во снах. Всегда где-то рядом. Под ребрами, в дыхании, в словах. Как бы ей ни хотелось, он прав: нужно что-то решать. Уже все видят: она другая. Безумный блеск в глазах выдает, а слова словно нашептываются им самим.

      Она устала. Устала врать, что-то бесконечно всем доказывать, смотреть в глаза мужу и что-то объяснять. Сдаться ему? Страшно. Вдруг обман?

      Ведь это же он. Социопат, проживший двадцать лет в одиночестве. Чего от него можно ждать? Неизвестно.

      — Ты можешь обманывать себя сколько угодно, это ничего не изменит. Я могу еще подождать. Не к спеху.

      И снова улыбается, согревая ее своим теплым дыханием и укутывая в свое пальто.

      В мире наступила осень с пронизывающими ветрами. Она могла бы надеть свою куртку, что оставила в доме, но хотелось так. Чтобы ветер продувал насквозь, чтобы никаких мыслей в голове; только зябко ежиться в его руках и натягивать на себя чужую одежду с чувством, что имеет на это право.

      Она снова говорит себе, что он прав. Так чертовски прав. Нет никакой возможности жить так дальше. Врать, выкручиваться, чувствовать себя свободной лишь изредка, рядом с ним... К чему это все? Не лучше бы рискнуть, а там хоть гори оно все огнем?

      Но она пока не готова отказаться от привычной жизни. И уже не способна отказаться от него. Не теперь, когда привыкла к его горячим касаниям к ее телу. Не когда он стал ближе других. От мысли об этом ей хочется смеяться, но она сдерживается и лишь фыркает, отчего он только прижимает ее ближе к себе.

      Целует в шею, из-за чего мурашки бегут по ее телу, разворачивает лицом к себе и снова целует. Губы сухие, обветренные; так привычно. Но все равно — словно глоток воды для погибающего от жажды.

      Первый голод друг в друге восполнен, и они позволяют себе быть мягче. Он проводит ладонями по ее рукам и вновь возвращает в дом; их личный потаенный уголок, где они вдвоем могут спрятаться от всех. Место, где ничего не важно. Лишь они. Лишь сейчас, и нет ни прошлого, ни будущего.

      Он касается ее. Не нежно, вовсе нет. Все так же страстно, неукротимо, так, словно она принадлежит только ему. Безраздельно. Без условий и слов. Она чувствует его власть в каждом движении и сама ластится ближе, позволяя ему думать, что он главный, что он победил.

      Все время мира останавливается для них...

      В доме — мертвая тишина, словно само здание пытается скрыть их от всей вселенной; лишь разгоряченное дыхание, сменившее страстные стоны, выдает их присутствие. Бонни больше не отстраняется от него. Уже нет. За все это время... Сопротивляться больше не хочется; хочется лежать на его груди, выравнивая взбесившиеся сердцебиение, и чувствовать, как длинные чуткие пальцы пробегаются по спине, совсем невесомо, еле касаясь. Он молчит, и это молчание давит не хуже всего остального. Даже теперь она ждет подвоха и вся словно натянутая струна.

      И какой ей дать ответ? С ним или без него... Сложно. Невозможно. Необратимо.

      Воздух, вырывающийся из его легких, со свистом рассекает тишину. Каждый раз он набирает такой темп, что, кажется, собирается умереть прямо сейчас, забирая ее с собой, доказывая, что именно он, он один владеет ей целиком и полностью.

      Ей хочется, чтобы он ушел. Навсегда. До сих пор хочется, но...

      — Я все равно тебя презираю.

      Он не отвечает, но она знает: он улыбается. Доволен собой, как и всегда. Она закатывает глаза и отстраняется. Момент посторгазменной неги прошел, пора вернуться в мир, где они по-прежнему враги.

      — Тогда почему же приходишь?

      Она встает с кровати и подходит к окну. День подошел к своему завершению, на небе уже взошла полная луна, и в свете ее Бонни прекрасна. Словно Афродита, вышедшая из вод морских. Он не мог отвести взгляд от ее силуэта. Сильная, несгибаемая. Даже для него. Ему бы уйти прочь от нее; отпустить и самому освободится, но... Как все неправильно даже для него.

      — Я не знаю, — теплые ладони ложатся ей на талию, привлекая к себе, и она облокачивается на его грудь, — я уже не смогу уйти.

      Она не хочет этого признавать. Она не хочет его любить. Не хочет, чтобы ее обнимали руки, погубившие стольких людей и на которых кровь по локоть. Было бы проще, если бы она как и прежде просто ненавидела, но сейчас...

      Она устала от этой неправильной любви. Он сделал с ней это. Заставил любить, заставил зависеть от него, чувствовать себя рядом с ним живой и свободной, словно больше никого нет. Она научилась предавать. Раз за разом. Друзей, семью. Себя.

      Все это так неправильно. И неправильно, что теперь ей на это плевать. Эти чувства словно отрава; не вытравить ничем. Не выжечь. Она пыталась столько раз, но все вновь возвращается. Восстает, словно феникс из пепла.

      А он действительно не понимает, почему она все еще здесь. Принимает его объятья и не пытается сбежать. Он доволен, но не способен этого понять, словно тоже чего-то ждет. Она ненавидит, как и прежде, он знает. Плевать. Она может чувствовать что хочет, но она — его. Это неоспоримо уже давно и нет никаких шансов для изменений, поэтому... Она может еще делать вид, будто у нее еще возможность избавиться от него. Их отношения как чума; она давно заражена. Нет надежды на спасение.

      Такая ненавистная любовь, но такая верная. Сколько его врагов она сразила? Сколько раз он ее спас? Если им суждено погибнуть — это произойдет от рук друг друга. Им бы понять, что нельзя быть вместе — это гибель. Но и порознь они не выживут. Вечный порочный круг. Не разорвать.

      Она уезжает всего через несколько десятков минут. Их встречи отмерены как по часам, но напоследок он все же напоминает: время уходит.

      Ничего по-прежнему не решено и вряд ли в ближайшие дни будет, но разве это так важно? У нее есть еще немного времени. Вскоре она вернется и, быть может, тогда поймет что для нее лучше. Может быть. Если ему достанет терпения дождаться.