Спать было неудобно и ужасно твердо. Ветров поерзал, просыпаясь, и понял, что сидя спит. Закряхтев, он с трудом открыл глаза. Веки казались налитыми свинцом… И склеенными суперклеем: еле разжались, еле поднялись. Участковый обнаружил себя в кабинете опорного пункта — сидел за столом, уложив голову на папки и дрых, похоже, что всю ночь.

— Инга! Инга повесилась! — чей-то панический рев вызвал в голове ядерный взрыв. Ветров чуть со стула не упал, встрепенувшись.

Черт… Он же падал, ломал ноги, ломал руки. Ветров поднес руки к глазам. На месте руки, ноги — тоже на месте, и голова… гудит, как медный таз. Лишь один раз в жизни Ветров чувствовал себя так гадко — когда неудачно обмыл вручение дипломов. Неужели, он съел вчера что-то «не такое»? Хотя, что он мог тут съесть? Голод — просто адский гложет.

— Инга повесилась! Инга повесилась!!! — вопили явно с улицы — громогласно, как чертова иерихонская труба.

— Черт… Вот, черт… — прокряхтел Ветров, с титаническим усилием отодрав башку от жесткой столешницы. Как же болит башка-то — будто и впрямь, саданули лопатой. Особенно, с левой стороны… Куда Инга во сне навернула.

— Черррт… — шатаясь, Ветров потащился к окну и выглянул, навалившись животом на подоконник.

Вопила Никишина — носилась по двору ОПОПа и голосила, как шершнем ужаленная. К ней уже люди стекались — и Варюхина топотала, и Куркин. Вон, Петька шагает — робко так, и Варюхина его отпихнула. Нужно выходить — они все идут к нему. И чего повесилась-то? Испугалась, что нужно к педиатру везти ребенка? Вот, чертова дура!

Широко зевнув, Ветров потащился на выход. Проползая мимо небольшого зеркала без оправы, он бросил в него мимолетный взгляд. Лицо — без единой царапины, чистое — только очень уж заспанное, и щетина густо усеяла подбородок и щеки. Ленивец какой-то, а не человек. Черт, ну и сон: поляна эта, пропавшие да местный знахарь-шарлатан с котячьим глазом, черт…

— Инга повесилась! — возопила Никишина ему в лицо, едва Ветров показался на пороге.

— А откуда вы-то узнали, что Инга повесилась? — напал Ветров на Никишину, решив ненароком, что тетка отомстила за мужа: придушила горемычную и повесила сама. Инга-то как былинка, а Никишина — тетка крепкая. А если еще и Варюхина помогла…

— Да, проходили мы мимо с Катериной! — изрекла Никишина, ничуть не смутившись. — Мирошку искали…

— А как вы узнали, где его искать? — прищучил ее участковый. — Говорили же, что не знаете, где его капканы?

— Дык, я к Куркину ходила! Врезала ему одну — сразу, ирод, раскололся, где свои ловы запрятал! — боевито плюнула Никишина. — Катерина мне помогла! А ты — мямля! Ходишь все, болтаешь — а без толку!

— Ага, — кивнул Куркин, выпятив пропитую физиономию. — Врезала…

Теперь у него не один, а два фингала: под обоими глазами, как очки… Стоп, как они вообще к Инге попали? Там же псина эта — целый медведь?

— А, какая псина? Там голытьба полная! — изумила Ветрова Никишина. — Гниль да дрань, и во дворе бедлам! Сроду псины не водилось у этой замарахи!

Бедлам? Замараха? Да что такое порет Никишина? Ветров сам видел у Инги в хате: полы сверкают, и разуваться надо… Нет, не видел: он заснул над бумагами, и ему всего лишь, приснилось, что у Инги добротная хата.

Ветров подавил мерзко рвущийся наружу зевок и решил быть ментом.

— Петька, Авдоткину дозвонился? — рявкнул он помощнику.

— Никак нет… — пожал плечами тот.

— Черт! — выплюнул Ветров, шаркая и размышляя, что ему делать. А делать, похоже, нечего — брать в зубы набор криминалиста и дуть на место происшествия.

Никишина с Варюхиной галдели, как галки, перебивая друг дружку и терзая Ветрову воспаленные мозги.

— Так, все, всем молчать! — Ветров отрезал гвалт, потому что выкрики его чуть не задавили. — Едем к Инге — понятыми будете при осмотре!

***

Ветров убедился в том, что хоромы Инги ему приснились. Права Никишина была: хата низкая, потемнелая и съежившаяся, покосилась на один бок. Заборчик плохонький, местами упал. Хлипкая калитка и дверь самой хаты были настежь распахнуты: не понравилось это Ветрову: местные пошарили уже, пока он дрых на рабочем столе. Обнесли, подчистили — и к черту собачьему перепоганили все улики. К тому же, собаки, действительно, нет — даже будки нет в грязном, заваленном хламом дворе. А вдруг, не сама повесилась Инга — вдруг, Анисимов ее нашел? А у нее, ведь, сын…

— Он и ырку метлой отметет, и упыря задавит на кладбище, — бредила под руку Никишина. — Аггеич — он такой, защитник наш…

— Да, а мою корову как выходил, — вторила Варюхина. — Околела бы, пока из Докучаевска бы врач приехал…

Обе настойчиво рвались к Инге в хату — интерес же гложет, как и всех зевак. Только Куркин в сторонке стоял. Боится — правильно делает.

— Разойтись! — Ветров нацепил суровую ментовскую маску и колоссом вдвинулся в сени — в сырые и зябкие, как оказалось.

Как же тут пусто и тихо — даже шаги его глухие, словно по вате ступает, а не по доскам. Пыль такая, словно этот дом давно заброшен, да трещины в полу — не только мыши бы лазали — слоны. Варюхина с Никишиной тащились позади, за ними — Куркин, а Петька — тот самый последний.

Среди раскиданных в хаосе детских игрушек, валялся опрокинутый на бок табурет, а над ним, на крюке для люстры, висела на колодезной веревке несчастная Инга. Белое платье на ней было заляпано, будто по болотам она в нем ходила, а волосы — распущены по тощим плечам. В седых, как у древней старухи, космах Инги застряли подсохшие листья, трава и такие же синие колокольчики, как возле косточек детских, но поникшие уже.

— Слушайте, Варюхина, а где ее сын? — напал участковый на Катерину, потому как мальчишку нигде в доме не увидал.

— Сын? Какой сын? — развела руками Варюхина, взглянув на Ветрова, как на юродивого. — Нема в ней детей!

— Та она приехала к нам с немовлём¹, — громогласно перебила Никишина. — Но помёрло оно почти сразу — лет-то сколько прошло!

— Да? — глупо булькнул Ветров и еще раз обошел висящий труп. — А ну, очистить помещение! Мне улики надо собрать!

— Тьфу, ты, улитки ему понадобились! — плюнула Варюхина и удалилась, но без малейшего желания.

За ней Никишина выпихнулась, и Куркин утопал.

— А ты куда? — настиг участковый Петьку, который тоже собрался выскользнуть под шумок.

— Жутко тут, — протарахтел Петька и засеменил назад. — Как черт какой прошелся…

— Ты что, шептуха? — взорвался Ветров, которого жутко донимала, злила головная боль. — Нет чертей! Иди, лучше, дом осмотри, а то я тут один до вечера зашьюсь!

— Есть, — вздохнул Петька и поплелся на кухню.

Ветров не смел себе признаться в том, что ему самому тут не по себе. Солнечные лучи били в окно, зловеще освещая труп, игрушки, крутящуюся в воздухе пыль. Как же не было у нее сына, когда Ветров своими глазами видел упитанного Николеньку за галушками? Или врет Варюхина? Или Инга похитила чужого ребенка? Или у нее был один, да второй родился и умер? Или так прятала Николеньку от мужа, что говорила всем, будто бы он умер? Все эти мысли закрутились в больной голове участкового клювастыми коршунами… Но вдруг все испарились. Откуда-то из тёмного угла четко и ясно раздался детский всхлип.

— Кто тут? — Ветров напугался так, что даже выхватил пистолет и оказался в проклятом углу прыжком.

И чуть в крысоловку не угодил — у самого ботинка валялась она в ожидании крыс.

— Да, черти! — ругнулся участковый, осознав, что он в комнате один, если не считать трупа. Просто неудобный сон с кошмарами еще и галлюцинации притащил…

И тут в глаза бросилось что-то светлое на полу, Ветров автоматически перевел взгляд. Поодаль от крысоловки лежали на вышитом полотенце детские косточки — так же плотно увитые гибкими стеблями синих колокольчиков. Только теперь стебли стали толще, длиннее, и мерзко извивались десятками маленьких змеек. Новые и новые колокольчики распускались на стеблях, они выползали из глазниц, заплетая череп все гуще — с таким же стрекотом, как слышал Ветров на Ведьминой поляне.

— Ах ты ж, нечисть! — выплюнул Ветров, мгновенно навел на дрянь пистолет и спустил курок.

Щелк! — пистолет и не подумал стрелять, но Ветров давил курок снова и снова. Осечка за осечкой — в пистолете громко скрежетало, клацало, но участковый не смог сделать ни одного выстрела.

— Ну, и что ты встал? — скрипнул недовольный голос Аггеича, заставив Ветрова обернуться и вскинуть пистолет.

Старик прямо перед Ветровым стоял и опирался на любимую свою метлу. Его котячий глаз сверкал, как у кота, а человечий был неразличим во мгле.

— Получай, гадина!!! — заорал Ветров и снова принялся исступленно давить на курок, однако пистолет все равно давал осечки.

Обессиленный, потный, Ветров опустил пистолет, тяжело дыша. Старик хохотал хриплым филином, и сквозь его гадкий смех участковый услышал грохот костей.

Нечто ледяное и твердое коснулось его руки — робко сначала, но потом ткнуло неприятно, навязчиво, будто бы палкой. Участковый обмер от страха — спина покрылась мурашками, он ни шевельнуться не смел, ни взглянуть на того, кто его потрогал. Во вспотевшую ладонь Ветрова точно протиснулась замерзшая детская ручка — и сжала так, что стало больно.

— Мама, — громко всхлипнули у него под боком. — Мама…

Участковый стоял ни жив, ни мертв, пялился перед собой в темноту, на Аггеича. Спина совсем отнялась, желудок корчился в мучительных спазмах. Он не может выдержать этот ужас… Сердце колотилось с бешеной скоростью, вызывая одышку.

— Неужели, не видишь, что Инга свою душу отдала за ребятенка — вместо тебя? — Аггеич укоризненно покачал головой, пропустив мимо смертельный страх Ветрова. — Да, это я виноват — приходила она ко мне с пацаненком своим. На колоду его положил, в баню отнес — да не судьба, бог повелел отдать. Да плакала Инга-то, ух, как плакала! И я сдуру избавь-траву ей открыл. Знаешь, какова трава-то? От любой беды избавит. Но непростая она трава, недобрая: души человечьи ей нужны, чтобы помогла! Мне души нужны, чтобы трава помогла! — зло прошипел дед, ухмыльнулся криво и показал острые волчьи клыки. — Последняя душа Инге оставалась — и спасла бы сынка своего! Но ты полез, эх, ты!

Аггеич еще раз покачал головой, взмахнул метелкой и потянулся прочь, даже и не взглянув на полуобморочного Ветрова. Детская ручка в ладони участкового быстро теплела, обретала жизнь и мягкость. Ветров не выдержал — подкосились его ноги, и рухнул он на пол, скорчился, подтянув колени к подбородку. Страх задавил в нем все — участковый лежал и плакал, как безумный.

— Николенька, пойди сюда, — позвал дед, остановившись в дверях, и мальчишка послушно побежал к нему, перескочив скорчившегося Ветрова.

Аггеич обнял его, накрыв свиткой, и снова зыркнул на участкового.

— Последняя ночь сегодня была, — вздохнул он, кажется, сожалея о чем-то. Ему все равно было, что Ветров не слушает его и не слышит: химородник говорил сам себе:

— Пришлось Ингину душонку прихватить, чтобы Николеньку выручить, бо твоя — никуды не годная, дырявая! Мне нужен ученик: старею, надобно бесовскую душу передать. Пошли, Николенька!

Николенька с порога оглянулся — один глаз у него густо-синий, как колокольчики, а второй — такой же, котячий, как у Аггеича.

— Не оглядывайся, Николенька, — прошептал дел ему на ухо. — С порога не оглядываются.

Крепко держа мальчишку, Аггеич развернулся и ушел — не оглядываясь — растворился в утреннем тумане за секунду до того, как в комнату влетел Петька, всполошившись воплями Ветрова.

***

Петька потел, а в тесном кабинете собралось столпотворение. На стульях возле его стола восседали важные люди: следователь прокуратуры из Донецка Анатолий Лис, начальник из Докучаевска подполковник Панкратов и сам Игорь Анисимов. Но уже далеко не тот грозный бизнесмен бандитской руки, а серый, присмиревший сморчок с огромной лысиной на высохшей голове. Его глаза были полны глухой тоски, Анисимов теребил заношенный свитер и кричал:

— Да, я психанул, когда узнал, что это не мой сын! Идиот какой, безмозглый осел! Да, у меня никогда не будет своих детей, и я разозлился, когда узнал, что Инга мне изменила! Но потом… У меня, ведь не будет своих детей! — рявкнул он, схватил Лиса за воротник и давай трепать.

— Гражданин! — налетел Панкратов и скрутил Анисимова, оттащив от следователя.

— Запишу вам!.. — начал, было, Лис, однако Панкратов сдвинул брови.

— Продолжайте, Анисимов! — позволил начальник, и Анисимов, присмирев, начал сокрушенно блеять:

— Я вывел часть денег из актива и собрал эти чертовы тысячи евро на лечение сына! Я заказал самолет и забронировал место в Германии! Они смотрели его анализы и сказали, что через пару лет мы забудем об этой проклятой болезни! У меня, ведь, не будет детей, никогда не будет детей! Мне все равно, с кем она спала — это был мой сын! Но Инга сбежала, и я нигде ее не нашел!

— Послушайте, Анисимов! — грозно перебил Лис, потирая свои утонченные прямоугольные очки безупречно белым платком. — Судмедэксперт написал заключение, что труп Инги успел мумифицироваться! Значит, она висела несколько месяцев! Кубриков? — он пригвоздил Петьку, и тот совсем скис. Агаповна из «Хозтоваров» видела Ингу живой — она у нее лопату купила. А на следующее утро ее в петле нашли. Какие тут месяца?

— Господи, за что мне это наказание? — всхлипывал тем временем бывший бизнесмен. — Когда я осознал, что уже поздно, что не найду Ингу — я продал весь мой бизнес, и все деньги инвестировал в лечение раковых больных! А зачем мне все это, когда я один как перст? Кому я передам свое дело? Я не убивал ее…

Только в девятом часу вечера вывалился Петька с работы — как выжатый лимон.

— Слухай, Петюнь, а где твой Ветров? — голос Варюхиной настиг его на пороге опорного пункта. — Жду его, жду…

— Теть Кать… — буркнул, зевая, уставший Петька.

— Да какая я тебе тетя? — возмутилась Варюхина, которая терпеть не могла всего, что ее «старит».

— Катерина Сергеевна, товарищ участковый — того… — пробухтел Петька, закручивая замок. — В дурку, в Донецк отвезли.

Никому не говорил Петька, что Ветров спятил после поездки в Ингин дом. Промолчал о том, что тот сказал в бреду, будто бы знает, где искать пропавших, что бывал на Ведьминой поляне и видел там их всех. Боялся Петька сам ума лишиться — не простой, ведь, химородник Аггеич.