Наутро Лилли на середине лестницы столкнулась со своей квартирной хозяйкой. Старушка подманила ее пальцем и, полагая, что шепчет, из-за глухоты невольно громче, чем собиралась, сообщила, что внизу ждет гость. Лилли предположила, что это Гаго. В худшем случае, Стил, применивший свои детективные способности не к месту. Но каково же было ее изумление, когда Лилли увидела за грубо сколоченным столом лорда ди Ардуа, отца леди Кларинды. На нем все еще была маскарадная маска, как и прошлым вечером.

— Что Вам угодно? — Недружелюбно спросила Лилли, бросив на столешницу перчатки, которые так и не успела надеть.

Лорд ди Ардуа указал рукой на лестницу, намекая: не здесь.

— Вы собираетесь подняться со мной наверх? Я не могу на это согласиться. Прекрасно поговорим и здесь. Так что Вам угодно?

— Бросьте, мисс. Нельзя скомпрометировать женщину без чести. Если Вы хотели сохранить репутацию, следовало подумать раньше.

Лилли оперлась руками на стол, нависая над лордом. С ее ростом редко ей выпадала подобная возможность. Она не собиралась ни спорить, ни соглашаться, и по ее позе это прекрасно читалось.

— Ладно, как угодно. — В конце концов, они все равно были наедине. Их могли прервать, правда, но пока что лорд ди Ардуа имел возможность говорить свободно. — Сказал бы я Вам не лезть туда, где Вам не место, мисс. Но Вы уже по пояс заляпались, как я смотрю. Хочу дать совет, не продолжайте начатого, будет хуже.

На секунду Лилли почудилось, что она не понимает, о чем на самом деле идет речь. Что истинный смысл в подтексте, нужно только покопаться…

— Вы мне угрожаете?

— Нет, предупреждаю: в самый неожиданный момент с Вами может что-то случиться, и даже Гаго Прах Вас не спасет.

Лилли махнула рукой: не отнимайте мое время. Но лорда ди Ардуа было уже не остановить.

— Вы можете полагать себя протеже Гаго Праха, но не нужно воображать большего, чем есть. В свете Вы любопытны именно потому, что не составляете никакой тайны, однако последняя этого еще не поняли. За вашей спиной смеются — что есть единственная причина, отчего Вас приглашают в достойные дома.

Нет. Никакого подтекста. Ничего приятного, но, по крайней мере, это угроза тем, что Лилли, по ее представлениям, уж как-нибудь могла пережить.

— Выходит, для Вас эта причина тоже не пустой звук.

Лорд замялся.

— Моя дочь… Неразборчива в знакомствах.

Воистину так, подумала Лилли, вспоминая Алена ди Шарентона. Она задумалась, каким в супружестве окажется мужчина, пишущий столь слащаво-слезливую порнографию, как романы о шевалье д’Облести.

— Она желает свести Вас с этим несносным жандармом, Стилом. Поиграть, нарядить, как куклу и усадить пить чай. Ее интерес к Вам на том и оканчивается. Не льстите себя надеждой, будто вы подруги.

— Так Вы даете мне от ворот поворот?

— Я даю совет. И хотя бы приличия ради, изобразите благодарность. — Щеки лорда вздрогнули, как у лающего бульдога, когда он договорил. — Выйдите за своего жандармчика поскорее и отвяжитесь от нас. Не приближайтесь к Алену ди Шарентону.

— Ну, спасибо, весьма благодарна, — равнодушно пробормотала Лилли, хватая перчатки со стола. Но лорд оказался неожиданно проворен для своего возраста и ткнул тростью в колонну, преграждая Лилли путь.

— Вы еще глупее, чем я думал, юная мисс.

По крайней мере, в голосе лорда слышалось искреннее сочувствие.

— Не нужно вести себя так, будто я Ваш враг. Выходите замуж за вашего скучного жандарма, родите детей, сидите дома. Это хорошая партия для Вас, и еще какое-то время этот шанс еще будет для Вас возможен.

— Какое-то время?

— Поторопитесь, пока в Эльзиле еще безопасно быть ньеслийкой. Не нужно так смотреть на меня, барышня. Этот пожар раздувает Ваш обожаемый Ириен. Я только держу нос по ветру. И знаете, что? Пахнет дымом. Скоро запахнет паленой плотью. Король хочет Ньеслу. Но не обольщайтесь, что он захочет Вас.

На мгновение Лилли показалось, что лорд ди Ардуа ткнет ее тростью в грудь.

— Вы же умная девушка, не так ли? Может, не настолько, чтобы признать, насколько нелепо Вы выглядите в свете, но достаточно смышленая, чтобы понять: не нужно лезть туда, где Все для Вас — незнакомая материя.

— Я поняла, к чему Вы клоните, сэр.

— Я не собираюсь потакать этому долго, но покуда Вы еще не опозорили себя слишком сильно, рядом с Гаго Прахом можете посещать все приемы, на которых публика захочет посмеяться.

Этот подтекст она понимала. Чопорная Кларинда и ее несносный отец, несмотря на титул и богатство, не пользовались благосклонностью света. Приемы их были скучны, игры унылы. Подруг у Кларинды не было, насколько Лилли поняла, с раннего детства — вероятно, со дня смерти матери, как только суровый отец принялся воспитывать дочь в соответствии со своими представлениями о правильном. И обхождение его было сухо, точно пустыня, при том настолько же бесплодно.

Тем не менее, жить затворником лорд ди Ардуа не мечтал. Даже имея возможность поучать свою дочь, он не удовлетворял бы свою жажду с апломбом велеречиво разглагольствовать на публику. Лорду ди Ардуа была нужна аудитория побольше, и если пока что ему приходилось терпеть ради этого подле себя такую, как Лилли, а может, и ее патрона заодно, лорд собирался принести подобную жертву ради своей главной страсти.

— И если Вам нужен лекарь, чтобы тот осмотрел Вас на предмет истерии, мисс, я могу присоветовать достойного человека.

Лилли сграбастала со стола свои перчатки и шлепнула ими по трости лорда — его рука достаточно устала, чтобы сдаться даже от столь невесомого нажима. Трость со стуком ткнулась в пол.

— О, нет. Меня просто дурно воспитали, сэр.

И прошла мимо лорда ди Ардуа к двери, обдав его тяжелым запахом лилий.

— Нахалка… — Ошарашенно пробормотал он, провожая девушку взглядом.

Точно тем же резким движением в жандармерии Лилли бросила перчатки на стол Марка.

— А Вы поправляетесь. — Она кивком указала на его руку, уже не покоившуюся на перевязи. Марк неловко двинул локтем. От движения саднящая кожа зачесалась, но он сделал вид, что не испытал ничего неприятного. Утром он был у врача, и тот дал благоприятный прогноз: если не бередить рану, вскорости пациент и думать о ней забудет.

— Сегодня прекрасный день, чтобы посетить церковь, не так ли?

Марк не поддержал игривый тон Лилли. Он был готов простить ее за вчерашнее, но не собирался сдаваться слишком быстро. Впрочем, не хотел он и внушить Лилли беспочвенных опасений относительно их отношений. Так что когда обескураженная девушка отпрянула, готовая отправиться восвояси, Марк встал из-за стола и предложил ей локоть. Выглядел он, впрочем, подобающе угрюмо. О том, чему он стал свидетелем на балу, они не разговаривали.

— Найдем и Лёри, и те чертежи, что он украл. — Марк не сразу понял, что его смутило в тоне Лилли, показалось непривычным. Она злилась. И этот ее тон, пусть припорошенный ложной веселостью, осадил его собственную обиду. — О, я не должна была это озвучивать?

В дворике перед храмом навстречу спутникам двинулась разношерстная толпа поистине возвышенных прихожан, и в ней Марк как-то умудрился потерять Лилли. То ли виной было его похмелье, еще не вполне выветрившееся, то ли в мирной жизни его выработанные войной инстинкты таяли поразительно быстро. Но он нашел ее уже только стоящей у храмовой двери. Лилли ждала Марка, глядя на ковку тяжелых дверей.

— Если ты не уверена, мы можем не ходить туда.

— Почему ты думаешь… я грешница, по-твоему?

Он смущенно сжал губы.

— Да, — кивнула Лилли, — еще какая грешница, но в храмах не протолкнуться от грешников.

Между ними еще чувствовалось напряжение после всего произошедшего. Марк теперь понимал, что рано радовался, полагая, будто его признание не имело последствий. Лилли просто нужно было накопить в душе несколько впечатлений о нем, очевидно. Как и ему о ней. Он не мог перестать думать о том, что видел в алькове. Шутить о ношении корсета — одно, а собираться отдаться Гаго Праху в чужом доме, пока за стеной идет бал — совсем другое.

Тем не менее, перебрав все чувства, что он мог испытывать к Лилли, Марк понял, что его терзает, в первую голову, неловкость. Другие чувства хоть и присутствовали также, терялись в глубине сковывающей, леденящей неловкости от присутствия Лилли рядом.

— Мисс Гиббс… — Марк перевел дыхание. — Лилли! Я вел себя вчера… сам не знаю, что на меня нашло.

— Не корите себя. Мы чудесно станцевали.

Он не верил, что она не понимает его намеков. Она не была пьяна настолько, чтобы не помнить.

— Я приношу свои извинения.

Она обернулась, глядя ему в лицо. Вуаль на ней на сей раз была почти невесомой, и Марк прекрасно видел выражение глаз своей спутницы. Она молчала несколько секунд, изучая его так же пристально, как он — ее, и Марк догадался: она ждала, что он сделает вид, что ничего не видел, дабы соблюсти приличия. А он снова ошибся.

— На Вашем месте я бы мне не доверяла. — Сказала Лилли и толкнула тяжелую створку храмовой двери.

Марк помог ей здоровой рукой, как мог.

Между воротами и священной залой в храме находился своего рода вестибюль: там можно было оставить свои жертвы. Порой в этом месте стояли люди, повинные в таких преступлениях, с которыми их не могли допустить в залу с главным алтарем под статуей Уризена. В основном, раскаявшиеся еретики, еще не перешедшие в веру Демиурга официально.

Окон в этом помещении не было. Вдоль стены тянулся каменный алтарь с выдолбленными в нем углублениями. Первое — “что еще можно желать”, для фруктов и растений, второе — “что еще будут желать”, для сыров, третье — “что еще смеют желать”, для мяса. Четвертое место занимал плоский, прислоненный к стене камень, именуемый Галлиоп Горгиной — Священный Треугольник, Наблюдающий За Всеми. Марк не настолько хорошо разбирался в религии, чтобы утверждать, что это эманация самого Демиурга, но он почти был уверен, что как минимум нечто наподобие.

Лилли коснулась Горгиноя кончиками пальцев, проводя вниз по шершавой поверхности камня.

— Когда-то он спас мне жизнь. Он и Его Преподобие, тогда еще простой жрец.

Марк не успел переспросить: Лилли прибавила шаг, и он остался вынужден молчать, если только не решился бы крикнуть ей вслед. 

Внутри церковь была прохладна и темна, но не тиха. Сперва Марк не понял, что за звук он слышит, раздающийся словно со всех сторон. Тихий стон, подхваченный самим воздухом, влезал в уши. Марк потряс головой, точно так мог избавиться от этого жалобного скулежа, проникающего к нему в мозг с настойчивостью паразита.

Лилли, опережавшая поручика на шаг, казалось, ничего не слышала. Но на деле она только не была смущена: Марк понял это, когда ладонь Лилли ткнулась ему в живот, командуя остановиться.

— Подождите, поручик. Видите: там накрыт стол.

Марк не сразу понял, что видят его глаза. Не так часто он посещал церкви, и уж тем более прежде не видел изгнания демона из одержимого.

Перед статуей Демиурга Уризена была поставлена высокая жесткая кушетка, к которой за руки и ноги привязали юношу лет восемнадцати-девятнадцати. Восковое лицо с заострившимися чертами, как у истощенного больного, смотрело в потолок. Если бы парень не дышал так надсадно, изредка вскрикивая, его можно было принять за мертвого. А так — только за умирающего, подумала Лилли, решив не произносить этого вслух. Марк и без того день ото дня разочаровывался в ней все больше.

— Может, уйти, пока не поздно? С чего ты взяла, что Лери ходил в церковь?

— Служить у Гаго Праха и не ходить в церковь? — Лилли покачала головой. — Ты сам ее, что ли, не посещаешь?

— Мне не нравятся церкви. Звук такой, что кажется, будто ты в пещере. И в опасной пещере, в которую лучше не заходить. — Признался Марк. — А Лери служит в королевской библиотеке. Книжнице Дэлит. И королю.

— Да. И между одним и другим, разумеется, вклинивается Гаго Прах. Он сейчас поистине везде в столице, я так горда быть его протеже! — Лилли запнулась. — Я расскажу тебе когда-нибудь потом.

— Как я тебе о Сёйсинге?

Она отвернулась, и Марк впервые за утро порадовался, что из-за вуали не встречает ее прямого взгляда.

— Меня спас Его Преосвященство. Много лет назад. Тогда он был еще простым жрецом в глуши. А я… в беде. — Лилли села на ближайшую скамью. — Он и Гаго. Я в долгу перед Прахом.

— Я тоже.

— Нет. Ты — не так, не в этом смысле.

Марк примостился на прохладное лакированное дерево рядом со спутницей. Лилли смотрела на алтарь, но склонила голову, чтобы поручик лучше слышал ее.

— Я родилась близ Сёйсинга. — Она вздохнула, помолчала. Марк уж было подумал, что Лилли решила не рассказывать ему о себе, но она продолжила. — Родители полагали, что дочерям незачем прозябать в ньеслийской провинции, послали нас в Эльзил, в столицу, к бабке. Они всегда говорили: наша младшая — совершенно испорченная. И, в конце концов, они оказались правы.

Бабка умерла через два года. Провинциальные девчонки, дочки полунищего рауграфа, остались одни в незнакомой стране. Каждая из них пыталась устроиться, как могла. Но кто, на какую работу мог взять двух пигалиц, умеющих разве что читать да считать? Что, как оказалось, для труда куда менее пригодно, чем этим девочкам рассказывали. Куда больше ценилась способность весь день бегать, не спросив и глотка воды. Лилли выдерживала семь часов, и трактирщик был ею доволен — хоть и говорил, что пригрел чужестранку из жалости, не больше.

Из окна таверны еще слышались голоса, спорящие и затягивающие песню (обрывающиеся, сбивающиеся со слов — они бурлили, как волна). Лилли вышла выплеснуть бадью с картофельными очистками и остатками жидкостей, употребить  для блюд которые кухарке не позволяла мысль о загробном воздаянии за чью-то случайную смерть от поноса. А вот крысы находили этот коктейль вполне аппетитным, и если уж их не выходило отвадить совсем, по крайней мере, помои удерживали их в стороне от таверны. Каждый вечер, на одном и том же месте у забора крысы уже дожидались своего ужина. Лилли даже не задумалась о том, почему на сей раз у нее под ногами не шмыгают жирные тушки. Она привычным движением перевернула бадью и собиралась направиться назад, в таверну: ей оставалось работать всего ничего, прежде чем можно будет отправляться домой. Но в тот день ей это не удалось. Тени под навесом черного хода шевельнулись, и дорогу Лилли заступила компания, распространявшая вокруг себя густой ореол алкогольной вони. Казалось, этот мерзкий запах можно поковырять пальцем.

— Кто тут у нас? А-а, блондиночка, я ее еще в зале заприметил. Слишком хороша для этого места, вам не кажется?

Лилли знала, что такое случается. Порой ее пытались ухватить за локоть или подол перебравшие посетители, впрочем, тщетно. Но никогда еще ее не обступала столь многочисленная компания — она насчитала пятерых. И все в таком изрядном подпитии, когда веселье перетопляется в злость.

Лилли пыталась прошмыгнуть мимо, вжимаясь спиной в забор, но тот, кто говорил — видимо, заводила в компании — почти рухнул на нее, мешая двинуться. Лилли ощутила, что от него несет не только спиртным, но и мочой.

— Сэр, мне нужно работать. Могу я идти? Пожалуйста...

— А, так у нас тут крошка ньеслийка. Далековато птичка залетела от дома…

Она всегда думала, что неотличима от эльзилок. Но что-то в ней помимо акцента выдавало ньеслийку. Может, пепельный оттенок волос — но она всегда полагала, что он не бросается в глаза и неотличим от других на все лады блондинистых переливов кос. Может, она ошибалась, может, действительно, ее предавало что-то в повадках.

— Ну так за ньеслийку нам ничего не будет! — Хулиган рассмеялся, за шею прижимая Лилли к занозистому дереву забора. Перед ее глазами пронеслись картины того, что могут сделать с нею теперь эти люди, не боящиеся закона. — Славно же повеселимся!

Кто-то из его товарищей неуверенно заурчал, но главарь не глядя лягнул того и обругал трусом. Лилли чувствовала, как от перепуга размывается мир вокруг нее. Ладонь держала Лилли, но не душила ее всерьез, только заставляла оставаться на месте. Подавляла.

— Да у нее тут… смотрите-ка!

Пижон пытался задрать Лилли юбки, но сперва наткнулся на кошель, сорвал его и бросил за плечо. Подельники тотчас принялись пересыпать в ладонях скудный запас серебра, пытаясь поделить монеты.

Леди никогда не позволит дурно с собой обращаться, говорила Лилли ее покойная бабушка. А если с ней дурно обошлись, ей следует подумать, когда же и каким образом она это допустила. Бабка очень хотела, чтобы ее девочек считали леди, и лучше всего — эльзильскими леди. Но даже через восемь лет Лилли не могла выполнить этого трюка.

Что уж говорить про тот день. Единственное, на что она оказалась способна — треснуть пижона по голове вонючей бадьей. Тот упал навзничь, и Лилли рванулась вперед. Чьи-то руки сомкнулись у нее на талии, отбросив назад, на забор. Она сползла и рванулась прочь на четвереньках, получая пинки. Затрещала ткань ее платья, кожу обожгло, Лилли чудом выкрутилась, рыча от ярости и натуги, и рванула вдоль забора, не разбирая дороги. От страха у нее пережало всю грудь, и вскоре она перешла на шаг, растеряв силы… Но ее продолжали преследовать. 

Один из пижонов, одетый победнее, чем вожак, но побогаче, чем все остальные — насколько перепуганная Лилли вообще могла судить в плотных сумерках — нагонял ее. И ноги его были длиннее, чем у нее, а усталости за день он накопил меньше.

Лилли спасало только то, что преследователь пьян. Будь он трезв, схватил бы ее еще минуту назад. А так она успела юркнуть на храмовый дворик и забарабанить кулаками в ворота.

Преследователь настигал ее. Лилли отчаялась: никто не отвечал на ее крики. В безумной надежде она нажала на дверь плечом, и та распахнулась под ее весом. У Лилли не осталось даже мгновения на то, чтобы мысленно обругать себя. Преследователь влетел за нею в храмовый вестибюль, и тотчас получил по голове дешевым медным изваянием Галлиопа Горгиноя.

Лилли минуту стояла, дожидаясь, пока успокоится дыхание, а ужас от содеянного овладеет ее душой. Но тут рука все-таки сомкнулась на ее локте — и втащила внутрь, в храм. Старик-жрец запер двери изнутри и, не без труда, разгибая заледеневшие от пережитого ужаса пальцы Лилли, отобрал у нее тяжелехонькое для него самого изваяние Горгиноя. Осмотрел, нет ли крови, и поставил в углу.

Лилли обессиленно опустилась на одну из скамеек храма. Тело ее начало ныть там, где получило удары. Жрец не задавал вопросов, принес ей ведро воды и тряпку, чтобы смыть кровь с лица. Лилли смущало, как он ее рассматривает.

— Ты повела себя храбро. И все же проиграла.

— Я легко отделалась. — Несмотря на юный возраст, Лилли куда как хорошо представляла себе, что ей грозило помимо ограбления. — И потом, это не турнир, чтобы делиться на победителей и проигравших.

Жрец вздохнул. Крохотный встопорщенный воробушек, эта девочка сжималась — но, как пружина, могла внезапно разогнуться и хлестнуть тебя по лицу. Он еще не был в этом уверен, но подозревал.

— Ты потеряла деньги. Очевидно, не ты оказалась в выигрыше после этой ситуации.

Она вытерла шею тряпкой.

— Что я должна была делать? Глаз ему выгрызть?

Жрец недоуменно посмотрел на девочку.

— Простите. Я злюсь, потому что меня ударили и обокрали. Вы же понимаете.

— Нет-нет, дитя. — Жрец приблизился, намереваясь положить руку Лилли на плечо или голову ласковым и покровительственным жестом. И передумал. — Тебе нужно отдохнуть, и завтра… Я знаю, как тебе помочь.

— Что я, одна такая? — Лилли прижала тряпку к губе, хотя кровь перестала. Но тянущая, щекочущая боль разбегалась вдоль челюсти, и это ощущение точно приводило Лилли в чувство.

— Темная сторона есть у всех, дитя, — жрец присел на край постамента, привалясь спиной к могучей мраморной ноге изваяния. — Но все распоряжаются ею по-разному.

Я ему теперь должна, подозревала Лилли. К этому возрасту она уже понимала, что это невыгодно — оставаться кому-то должной. Еще она уже выучила, что плакать бесполезно, во всяком случае, всерьез.

— Не хочешь помолиться перед сном, дитя?

Лилли не хотела. Но ей нужно было остаться одной и упорядочить мысли, поэтому она кивнула. Когда девочка встала на колени перед статуей Уризена, жрец неслышно вышел, прикрыв за собой двери.

В свете десятка свечей тени бродили по мраморному лицу статуи. Лилли подняла голову, рассматривая изваяние Демиурга. Через много лет она узнала его: у Высшего было лицо Гаго Праха.

— У тебя были все основания начать ненавидеть эльзильцев.

Лилли промолчала. Несколько неясных, незаконченных движений головой, плечами не давали понять, что она думает. Не то что б для нее так это было важно, кто эльзилец, кто нет, но все же, узнав, что ее благодетеля зовут Гаго Прах — очевидно ньеслийское это было имя, хотя имена на континенте давно перепутались так, что трудно было сказать, какое откуда, — Лилли испытала к нему некоторое, хоть и невеликое на тот момент, расположение.

— Ты так рвешься искать Лёри не из-за чертежей, что он прихватил с собой при исчезновении, так ведь? — Лилли пожала плечами, но Марк понял, что верно угадал. Она видела в этом пропавшем мальчике себя. По какому бы дурному пути она ни пошла в итоге в жизни, в ее сердце всегда был уголок для самых бесправных и несправедливо обиженных.

Она опустила ресницы, затем взглянула Марку прямо в глаза — он почувствовал себя насаженным на булавку, точно мотылек.

— Я не слишком честная женщина, Марк Стил. Но сейчас я говорю правду.

Лилли встала и откинула вуаль от лица. Юноша с кушетки у алтаря исчез: успокоился, и родственники унесли его.

— Приди, дитя, омойся в чаше! — Провозгласил жрец.

Лилли шла по проходу к алтарю, и Марк вдруг представил ее в свадебном платье. Но вот жрец заунывно затянул песнь раскаяния, и иллюзия исчезла. Лилли опустилась на колени, зачерпнула из ритуальной чаши и нарисовала на лбу мокрыми пальцами треугольник.

Марк сидел еще несколько минут, пока Лилли и жрец разговаривали. Когда поручик приблизился к ним, то расслышал уже самый конец разговора: о Лери служитель Демиурга ничего не знал. Лилли снова опустила вуаль на лицо и подала Марку знак: можно уходить.

— Теперь ты очищена от всех грехов.

— От семи из тысячи.

— Если ты не веришь, почему делаешь это?

— Почему верховный жрец делает это? Что, или ты думаешь, он верит в Демиурга? Уж во всяком случае, не в его законы.

Они снова проходили мимо Галлиопа Горгиноя, на сей раз Лилли даже не взглянула в его сторону. Марк вздохнул:

— Одни ради своих Высших режут животных, другие вешают людей. Ничего не скажешь, премилые религии. В сущности, я не вовсе не думаю, что это больше, чем застарелые сказки и суеверия.

Лилли не стала говорить, что вера — отличный инструмент, применимый в различных случаях с большим или меньшим успехом.

— Тебе-то почему бы недолюбливать церковь? Ты мужчина, линормьей крови в тебе нет — никакого природного изъяна. И в любви, кажется, предпочитаешь женщин. Церковь тебе не мешает.

— Но если я… что, если бы я передумал?

— Ты не можешь перестать быть собой. А что касается неблаговидных поступков… не для того ли придуманы индульгенции? Заплати, и от всех грехов, что не в твоей природе, будешь избавлен. Что поделать, демоница Айне всех нас время от времени искушает.

Пить или верить — как бы соблазнительно ни было, в конце и того и другого остаешься только с головной болью.

— Люди не грешат не потому, что так уж благородны, а только из-за страха перед наказанем от Уризена? В чем тогда смысл?

— В том, чтобы люди и не совершали дурных поступков, мой милый Марк. — Лилли по-лисьи лукаво взглянула на него. — Соль в том, что большинство людей дурны по своей природе, и ничто их не отвратит от самого худшего, кроме как обещание вечных и предельно жестоких мук. Но нам какое дело, в чем причина, если в мире так или иначе становится меньше хаоса…

— Значит, Вы против концепции исповеди и прощения грехов?

— Что ж, да. — Лилли мгновенно посерьезнела, точно наступила на гвоздь. — О прощении жрецам не стоило лгать пастве.

Лилли спустилась по ступеням крыльца, обгоняя Марка, и обернулась через плечо, пока он пытался за нею поспеть.

— Вы не знаете, где можно переночевать? Я боюсь возвращаться к себе. Моя квартира…

— Не объясняйте. — Он подал ей локоть. — Можете провести ночь у меня.

Она не возражала.

Марк отвел гостье одну из пустовавших комнат. Из слуг в доме была одна экономка, больше Стил не мог себе позволить. Да и не хотел. Ему нравилось помнить, что война сделала из него мужчину неприхотливого и самостоятельного. Но он не стал бы готовить для мисс Гиббс постель, даже если б больше некому было. Что бы он ни видел на балу, он знал, где те пределы, заступая за которые можно скомпрометировать девушку, даже если свидетели тому — вы и она. Когда он пришел узнать, все ли ее устраивает, Лилли со смехом бросилась на кровать, ласкаясь к мягкой подушке и нахваливая ее уют. Марк бежал прочь, точно от огня. Это было слишком. Даже полуголые бралентийки не кипятили так его кровь и разум.

Пытаясь отвлечься, Марк задремал за чтением у камина и проснулся, когда уже совсем стемнело. Звук дождя, слишком громкий для чуткого слуха бывшего солдата, вырвал Марка из плена сновидений так резко, что он не мог бы сказать, сладкий то был сон или же кошмар.

Она стояла в тенях за креслом, если бы не светлые локоны и белоснежное платье, Марк вовсе бы ее не увидел. Столичная жизнь делала свое дело: он переставал быть напряжен каждую минуту. Нет, суть была в том, что ему больше не приходилось воевать.

— Садитесь, — сказал Марк, указав рукой на кресло, и поразился, насколько хрипло прозвучал его голос.

Он невольно подумал о тех женщинах, с которыми ему приходилось сражаться. Бралентийки… в Эльзиле ни одна, даже самая злобная женщина не могла быть настолько воинственна. В Ньеслу, как Марк подозревал, тоже.

Лилли медленно вышла из-за кресла, скользнув по его резной спинке рукой, и опустилась прямо на тигровую шкуру у самого камина. Платье расплескалось у ее ног белой пеной. Марк задохнулся — от восхищения, от непонимания. Но разве он не знал уже, цветок какого рода его гостья?

Он отложил книгу и осторожно опустился на пол рядом с ней. Лилли смотрела на огонь, полуопустив ресницы.

— У тебя когда-нибудь были сны о слабости? — Она бросила на Марка короткий взгляд и снова повернулась лицом к огню. — Бесконечные сцены насилия, в которых ни один твой удар не достигает цели.

Он молчал, и она продолжала.

— Я чувствую себя маленькой девочкой. Которая совершенно потеряна, и может только слушать старших, потому что она… она не знает, что правильно, а что нет. Она может только следовать за указующим перстом.

Марк размышлял долю секунды, и раньше, чем решил что-то вполне, протянул руку к ее плечу, проводя по рукаву, дальше, там, где розовым мрамором матово мерцала голая кожа шеи.

— Ты и есть маленькая девочка. Неопытная. Лишенная опоры.

Это идеальный момент для поцелуя, подумал Марк, но Лилли сбросила с себя его руку — он так и не понял, почему. Встала, прошла к окну. Сквозняк остужал ее пылающий румянец. Дождь разошелся. Она слышала, как тот барабанит в стекло, а Марк остался слушать треск поленьев в камине.

— Марк… как ты полагаешь, ты хороший человек?

— Почему ты спрашиваешь?

— Просто… не уверена, что я-то хорошая.

Он поднялся на ноги и осторожно, шагая медленней, чем произносил слово, приблизился, пока не встал у нее за спиной.

— Ты? Поверь мне, ты даже без сравнения со мной почти святая. Если не слушать ханжей, то…

— Ты меня не знаешь.

— Да. — Не этих слов он ждал в ответ. — Да, но… мне кажется, будто на самом деле я знаю тебя всю жизнь.

— Ах, Марк, — она повернулась к нему с сияющей улыбкой. — ты такой забавный. Я еще не встречала никого забавнее тебя!

На минуту ей показалось, что прошлое ей просто приснилось и нет ничего, кроме настоящего. Потрескивание камина, привлекательный мужчина, темное окно — Лилли смотрела, как в черном зеркале ночи она оказалась вписана в картину вместе с Марком и его домом. Но слишком недавно случился… Глинд. И Лилли просто не могла вообразить, как бы ей ни хотелось.

— Не стоит тебе сближаться с Гаго Прахом. — Сказал Марк.

— А как иначе? Я работаю на него.

Но что может делать маленькая, нежная Лилли для могущественного — пусть до определенного предела — Гаго Праха? С другой стороны, Дэлит с ее внешностью скучающей за прилавком кондитерши тоже состояла на службе Змея, и Демиург весть, что она-то делала для его удовольствия и благополучия.

В конце концов, Марк, должник Праха, и себя мог причислить к слугам баронета. Однако пока еще Прах не стребовал с него ни малейшей услуги. Может быть, и девушки при нем оставались в том же неопределенном положении.

— Ты меня совсем не знаешь.

— Но я могу догадаться, какая ты. В глубине души.

— Тогда почему ты еще не ушел? — Он изумленно вскинул брови, его рука, снова подбиравшаяся к девушке, дрогнула, и Лилли перехватила его запястье, точно на самом деле не хотела его отпускать. — Будь все наоборот, если бы я на твоем месте слышала, что мне подобное говорит мужчина, я бы бежала без оглядки.

Она широко улыбнулась и разжала пальцы на его руке. Марк сделал медленный шаг назад.

— Ладно, я понял. Что-то в твоем прошлом…

— В моем настоящем. И закроем тему, сэр Прах меня не похвалит за подобные откровения без нужды.

Впервые он допустил мысль, что она, возможно, не вполне искренна с ним. Может быть, даже в какой-то мере соблазняет его, завлекает в свои сети...

— Полагаю, Вы не откажетесь от леди Кларинды, как бы ни были малы шансы?

— Я не… — Он запнулся, глядя на ее тонкую фигурку, очерченную тьмой ночи и бархата винной портьеры. — Если женщина отвечает отказом, я не считаю себя вправе настаивать.

Лилли слегка повернула голову, точно не была уверена, что в точности слышит, но на Марка она смотрела в отражении на оконном стекле.

— В жандармерии не хватает бойких молодых людей. Как Вы. Вы можете продвинуться далеко… дальше, чем дерзаете мечтать.

— Я не хочу…

— Но это будет Вам полезно.

Он не ответил, и она ушла, ныряя в сумрак коридора. Когда он бросился за нею вслед, то понял, что безнадежно опоздал. Он постучался в  ее комнату и, не дождавшись ответа, толкнул дверь, но она оказалась заперта. Марк не давал Лилли ключа, очевидно, она подперла ручку стулом — в ней оказалось больше стыдливости, чем он предполагал.