— Как думаешь, еще не поздно отказаться приезжать на церемонию? — спросил Вольпе, позволяя Никколо поправить свой воротник в пятый раз подряд. — Меня тошнит уже от того, что придется целый час потеть на улице в окружении всех этих счастливых полных семей, чуть ли не лопающихся от гордости за своих выпускников, а твое отсутствие сделает это все совершенно невыносимым.

— Не будь дураком хотя бы сегодня, пожалуйста, — Никколо вздохнул и сделал шаг назад, чтобы оценить результаты своих трудов. — Ты же знаешь правило Джованни. Нам с Марио отныне нельзя на такие мероприятия. Спасибо и на том, что мне можно на вечеринку.

— Марио злится? — почему-то мысль об этом рассмешила Вольпе.

Он попытался, конечно, убедить Джованни пригласить брата на выпускной Федерико и домашнюю вечеринку для своих, однако, Джованни оставался непреклонен. Но ради Вольпе он пошел на маленькое исключение и лично пригласил на вечеринку Никколо.

— О, еще как, — Никколо разделял его наслаждение этой иронией. — Он со мной уже три недели не разговаривает из-за этого. И… не скажу, что я сильно расстроен. Даже не представляю, когда он успел превратиться в такого…

— Мудилу? — понимающе фыркнул Вольпе. — Он всегда был им, если начистоту. По крайней мере, во всем, что касалось меня. Так что я был очень удивлен тому, что вы с ним ладили первое время.

— Мы не ладили. Мы сотрудничали. В конце концов, я был ему должен за спасение своей задницы какое-то время. Но сейчас, к счастью, я уже свободен от всяких долгов. Теперь это только рабочее.

— Вот и славно, — Вольпе улыбнулся. — Так что? Я пристойно выгляжу?

Серый костюм был подарком Теодоры на день рождения. Она давно грозилась подарить ему что-то подобное и наконец-то воплотила свои слова в жизнь. Этот подарок также был чертовски продуманным, признал про себя Вольпе, распаковав утром посылку и обнаружив там костюм-тройку, способный преобразиться в обычный смокинг. Открытка Теодоры весело сообщала ему, что любой из вариантов отлично подойдет для возможной настоящей свадьбы, и Вольпе не смог найти в себе сил выкинуть треклятую бумажку или вернуть Теодоре слишком щедрый, как ему казалось, подарок.

Никколо, ничего пока не узнавший об ее шутливом и обнадеживающем замечании, добавил к этому подарку набор галстуков и запонок, все простое и отлично подходящее своему любимому человеку, и в назначенный день приехал помочь собраться. Закончив, он снова окинул Вольпе взглядом и тепло улыбнулся.

— Ты выглядишь восхитительно, — сказал он, снова приближаясь, чтобы обнять Вольпе за талию. — Непривычно, но очень красиво. Тебе идут белые рубашки… да и белое само по себе…

— Вы с Теодорой сговорились, — мягким, тихим тоном сказал Вольпе, перебирая пальцами отросшие волосы на затылке Никколо. — В записке она предложила мне надеть этот костюм на гипотетическую настоящую свадьбу…

— И ты бы сделал это?

— Безусловно. А ты бы что надел?

— То же самое, что и сейчас, полагаю.

Вольпе засмеялся, представив Никколо в его любимых брюках, черной водолазке и черном пиджаке в качестве жениха.

— Не могу сказать, что мне не нравится эта идея, — сказал он, целуя Никколо в уголок губ и прижимаясь еще ближе. — Однако, неужели ты не оденешься иначе в наш самый важный день?

— Ты же знаешь, что я обязательно переоденусь, — усмехнулся Никколо прежде, чем углубить поцелуй. — Но есть что-то интересное в идее выйти голым, ты не думаешь?

Они поцеловались, глубоко и мягко. Нежность подвижного языка Вольпе вынудила Никколо застонать и опустить руку ниже.

— Ох, Нико, — Вольпе отстранился немного и улыбнулся. — Нет.

— Чему именно? Сексу перед выходом или голой свадьбе?

— И тому, и другому.

— Первое я ещё могу понять, но второе… чем тебе не угодила моя идея?

— Я хочу быть единственным, кто когда-либо увидит тебя голым.

— Моим докторам это не понравится.

— Что же, пожалуй, придется сделать для них исключение.

Рассмеявшись, они снова поцеловались.

— Черт, ребят, — шутливо возмутилась Роза, наконец-то закончив собираться и покинув свою спальню, — снимите комнату.

— Уходить из собственного дома в мотель? — не без иронии ответил Вольпе, отстраняясь вновь и оборачиваясь в ее сторону. — Спасибо, обойдусь, еще и денег сэкономлю. Готова?

— Вроде того, — она пожала плечами и покрутилась. — Нормально?

Вид ее, кружащейся в своем первом платье, заставил Вольпе и Никколо испытать одинаково тянущее чувство где-то в груди. Они оба, не сговариваясь и даже не переглядываясь, подумали обо всем, что случилось за прошедшие с ее переезда месяцы.

Подумали о том, как спали по очереди на полу в ее комнате, чтобы она не пугалась, просыпаясь в незнакомом месте.

О том, как плакала Теодора, пока они с Вольпе ждали девочку в холле клиники, хотя сама Роза не проронила ни слезинки по прошлой жизни и нежеланному плоду.

О том, как тяжело девочке давались сессии с терапевтом первые недели, и о том, как улучшился ее сон, когда она пообвыкла и открылась.

О том, как быстро она нашла себе друзей среди одноклассников, влившись в компанию популярных ребят, и как ей даже не понадобилось покровительство Федерико для этого.

О том, как повезли ее на музыкальный фестиваль в соседний город и, выяснив, что Роза купила три билета вместо одного, провели целую ночь на рок-концерте.

О том, как она среди ночи сбежала на вечеринку к новым друзьям из школы, напилась и позвонила Джованни вместо того, чтобы вернуться домой. О том, как нашли ее спящей в обнимку с Клаудией и Петруччо в комнате младших и не нашли в себе сил наказать.

О том, как впервые за долгое время поссорились и помирились во многом благодаря Розе, встревоженной их руганью по совершенно мелкому поводу и непривыкшей к чему-то подобному именно от них.

О том, как, увидев первый за долгое время кошмар, она, как совсем маленький ребенок, пришла в их комнату и попросилась поспать рядом, и они, все трое, уснули в обнимку, впервые за это время почувствовав себя настоящей семьей.

О том, как отпраздновали ее первый день рождения, с тортом, подарками и кучей гостей на настоящей вечеринке, о куче сделанных на новенький, тогда же подаренный полароид фотографий.

О том, как счастлива она была узнать, что Вольпе добился запрета на приближение для ее старой семьи, и как была напугана, когда в суде, на слушании о передачи опеки над ней, появились биологические родственники. О том, как долго они трое обнимались в самом неприметном углу комнаты ожидания, когда судья отказалась возвращать этим людям Розу и сказала Вольпе, что будет рада увидеть его снова, когда он закончит процедуру удочерения.

Это все было едва ли половиной всех произошедших с ними событий за какие-то несколько месяцев, и иногда им обоим казалось, что Роза была частью их жизни столько, сколько они вообще были вместе.

— Выглядишь прекрасно, — сказал Вольпе, притягивая ее за руку к ним с намерением втянуть в объятия. — Но все же я удивлен, что ты не захотела брючный костюм.

— Ну, мне понравилось то, что купила Теодора, — девушка, все еще не привыкшая к этому, вывернулась и пожала плечами. — В любом случае, нам надо торопиться. Федерико взбесится, если не увидит нас среди зрителей во время своей речи.

Мужчины переглянулись и усмехнулись, признавая ее правоту. Пусть до школы и было рукой подать, им все же стоило приехать пораньше. Они вышли из дома и заперли дверь, включили сигнализацию. Наблюдая, как Роза пристегивалась к водительскому сидению своей первой машины (пусть и оформленной пока на имя Вольпе), Никколо не мог не улыбаться. Она получила ученические права почти сразу же, как отметила шестнадцатилетие, и пользовалась каждой возможностью сесть за руль, и Вольпе, ненавидевший водить, никогда ей не запрещал.

— Я знаю, что у Аудиторе свои правила насчет выпускных их детей, — сказала Роза Никколо, когда тот подошел попрощаться. — Но на своем я тебя точно жду.

— А я обещаю прийти, — ответил, улыбаясь, Никколо. — Не только на школьный. Но и на все остальные. Во всех колледжах и университетах, которые ты пожелаешь закончить.

— Хорошая шутка, — Роза, считавшая себя не слишком хорошей потенциальной студенткой, засмеялась. — Я, наверное, состариться успею прежде, чем хотя бы куда-то поступить, что уж там говорить о студенческом кредите.

— Тебе не придется об этом волноваться, — Никколо на миг задумался, но все же полез во внутренний карман своего пиджака и, вытащив оттуда какой-то белый конверт, протянул его девочке. — Я создал трастовый фонд для вас обоих и ваших гипотетических наследников. Пока я жив, я буду сам заниматься им, после за ним будут следить доверенные люди. Денег на нем достаточно, чтобы ты могла спокойно проучиться в колледже и ни в чем не нуждаться какое-то время после выпуска.

— Я не могу его принять, — пробормотала побледневшая Роза, пытаясь оттолкнуть его руку. — Это слишком щедро…

— Это то, что мы оба хотели тебе оставить, — сказал Вольпе спокойным, но суровым тоном. — Часть денег на этом счете мои, и я доволен тем, что распорядился ими именно так. И мы хотим, чтобы ты переборола себя и приняла их.

— Но я ведь не смогу их вернуть или отплатить иначе…

— А ты и не должна. В конце концов, обеспечивать тебя и давать как можно больше возможностей — наша задача как родителей, — улыбка Никколо была именно тем, что смогло переубедить девушку. — Это не обсуждается и может подождать. Так что забудь об этом разговоре хотя бы на вечер и порадуй своего друга своевременным приездом.

Все еще ошарашенная этой новостью Роза вдавила педаль газа и скрылась за поворотом немного быстрее, чем это было позволено, оставив усмехающегося Никколо позади. Вольпе позволил ей это, зная, что Роза довольно быстро придет в себя и сосредоточится на дороге, и, конечно же, так оно и вышло. Они приехали вовремя, пусть и не настолько рано, как их ждали, но Аудиторе, привыкшие к тому, что эти двое никогда не отличались пунктуальностью, хотя и старались, не рассердились на них.

— И все же, — спросила Роза у Вольпе почти перед самым началом церемонии вручения дипломов, когда они все расселись в одном из первых рядов так, чтобы видеть директора на сцене и кучку нервно переминавшихся с ноги на ногу выпускников, — ты сильно расстроишься, если я не пойду в колледж?

— Я вообще не расстроюсь, — ответил Вольпе, обнимая ее за плечо. — Врать не буду, я верю, что тебе стоит попробовать. Ты умная. И все эти штуки с обучением, командной работой с такими же заучками и вот это вот все… это все твое. Это отличный и безопасный способ узнать, кто ты и чего хочешь. Но я понимаю, что это может оказаться совсем не тем, что тебе нужно. Поэтому я поддержу любое твое решение.

— Даже если оно тебе не понравится.

— Скорее всего, да. Ну, или, в худшем случае, приведу доводы в пользу пересмотра. Тебя это устроит?

— Пожалуй, да.

Они не смогли договорить — из старых динамиков резко завопила праздничная мелодия, оглушив практически всех присутствующих. Пока директор выходил на сцену, устроенную в самом центре школьного футбольного поля, а какие-то ботаны заново настраивали колонки и пульт, Джованни, воспользовавшись заминкой, поменялся местами с женой и, сев рядом с Вольпе, прикосновением руки к локтю попросил о тихой беседе.

— Я правда рад тебя здесь видеть, — почти что шепотом сказал он. — И очень благодарен за проявленное тобой уважение к моим правилам. Ты ведь это знаешь?

— Конечно. К чему это все?

— Просто хочу убедиться, что у нас все в порядке.

— Конечно, в порядке. Что заставило тебя подумать иначе?

— Мы с Федерико вчера повздорили. Сильно. Никогда так не ругались прежде, с криками, обвинениями, аргументами. После разошлись по комнатам и за весь день не сказали друг другу ни слова. Не знаю, о чем думал он все это время, но меня это все заставило понять… что он уже не тот наивный ребенок, даже не осознавший, что мог сгореть, а практически взрослый и сознательный парень.

— Он только выглядит взрослым, а на деле все еще подросток, Джованни. Все в его возрасте говорят какую-то хрень, которую взрослые зачем-то принимают близко к сердцу. Да и в конце-то концов, все нормальные дети ссорятся с родителями время от времени, особенно, если они на нервах из-за школы или чего там еще. Что бы вы там друг другу не наговорили, ты его наверняка уже простил, а он простит тебя в ту же секунду, как увидит свое оттюнингованное в качестве подарка корыто. Так что выдохни и похлопай от души его монологу.

— Черт, Гил, хотел бы я сказать, что это была обычная дурацкая семейная ссора. Но нет, в этот раз все было очень серьезно, — Джованни явно был напряжен и чем-то сильно встревожен, и только услышав неестественную дрожь в его голосе Вольпе понял, что друг не может озвучить все, что хотел, вслух. Поэтому он совершенно не удивился, когда Джованни использовал их связь чтобы договорить. — Вчера я поехал забрать его с репетиции и застал за трибунами… целующимся с парнем.

От этих слов, даже произнесенных мысленно, у Вольпе внутри все перевернулось. Он не сразу понял, в какое пришел состояние, и лишь когда Роза повернулась к нему осознал, что должен взять себя в руки.

— Эй, Вольпе, ты что-то бледный, — заметила девочка, вытирая вытащенным из сумочки платком обильно выступивший пот с его лица. — Тебе жарко? Хочешь поменяться со мной и пересесть в тень? Принести воды?

— Нет, не нужно, милая, — Вольпе лишь чудом сумел спрятать бурю охвативших его чувств за ровной улыбкой и ласковым прикосновением к плечу Розы. — У меня просто немного закружилась голова от волнения, только и всего. Лучше достань камеру пораньше и готовься снимать Федерико когда он выйдет. Ты обещала сделать фото для альбома Теодоры, помнишь?

Девочка кивнула и с серьезным видом принялась рыться в сумке в поисках своего последнего подарка — новороченной электронной мыльницы, наличию которой у Розы завидовали чуть ли не все ее знакомые ребята. Вольпе же продолжил их мысленный разговор с Джованни.

— И что ты сделал, когда их застал? — честно спросил он.

Джованни не ответил словами, он лишь опустил голову и тяжело вздохнул. Соприкоснувшись с его воспоминаниями, Вольпе за какое-то мгновение пережил почти весь этот суматошный вечер так, словно был его участником, почувствовал весь неразборчивый спектр эмоций друга так, словно это были его чувства, ощутил тошноту от каждого сказанного Джованни сгоряча жестокого слова. Джованни грубо вернул сына домой и долго спорил с ним в их с Марией комнате. Все закончилось, когда Федерико, давший отцу серьезный отпор, напомнил ему о крестном, и спросил, почему Джованни смог принять их с Никколо, но не его. После этого Федерико заперся в их с братом комнате до самого утра, и сразу же после завтрака он уехал в школу на велосипеде, даже не предупредив семью.

— Черт, Джованни, — переживая возникший от чужих воспоминаний осадок глубоко внутри себя, Вольпе с трудом представлял, каково было Джованни слышать его упрек не облаченным в голос, но переданным мысленно. — Тебе стоило позвонить мне… Я бы приехал, помог все уладить.

— Я не мог позвонить тебе после всей той херни, что сгоряча наговорил Федерико, не хотел, чтобы ты принял это на свой счет, — Джованни определенно был готов заплакать от стыда за свой поступок, но впервые в душе Вольпе не нашлось достаточно любви и понимания, чтобы его утешить. — Все эти годы я думал, что все в порядке, что у меня нет никаких проблем с этой стороной твоей жизни. Но когда я их там увидел, первым, что я почувствовал, были испуг и злость. На секунду я... Я знаю, это очень глупая и отвратительная мысль, и мне стыдно и больно из-за нее, но...

— Ты решил, что история повторилась, но уже с ним, — осознал Вольпе, и это понимание и правда оказалось ужасно болезненным и, что хуже всего, уж очень личным. — И на мгновение допустил, что это моих рук дело. Охренеть. Ты, мать твою, решил, что я сраный растлитель, Джованни. Просто уму непостижимо. Я бы понял, скажи мне такое твой брат, но ты был последним, от кого я ожидал такое услышать. Поверить, блять, в это не могу.

— Прости, — Джованни вздрогнул так сильно, что лишь чудом это осталось незамеченным окружающими — все были слишком заняты речью Лоренцо Медичи, школьного директора. — Я даже не понимаю, почему я так отреагировал. Как будто что-то щелкнуло, и я напрочь забыл обо всем, что узнал благодаря тебе. Возможно… я не так уж много и знал, раз ничему не научился и, сам того не понимая, погряз в сраных предрассудках. И теперь я не представляю, как исправиться, чтобы быть настоящим отцом этому ребенку и тем лучшим другом, каким ты меня всегда считал.

Лоренцо махнул со сцены первому в длинной очереди выпускников вчерашнему школьнику. Началась медленная и нудная часть — выдача пары сотен дипломов, после которой должны были раздать награды и в самом конце позволить нескольким лучшим ученикам произнести речь. Они молча хлопали, успешно изображая из себя всем довольных и радостных, но никто, даже близкие, сидевшие совсем рядом, не подозревал о том, с каким болезненным ужасом ждал Джованни окончательного вердикта Вольпе. Вольпе же использовал это время чтобы принять одно из самых сложных решений в своей жизни, поскольку секрет, что он собирался озвучить, принадлежал не только ему. С тяжелым вздохом он все же вернулся к разговору.

— Я знаю, что ты этого не знал, — даже мысленно озвучить эти факты Джованни было ужасно тяжело для Вольпе, — но Рэниро тоже всегда был таким. Помнишь, когда мы были еще детьми, ты увидел странные пятна на его руках?

— Да. Он сказал, что упал, когда переносил старые чемоданы из гардероба отца в кладовую. Я тогда поверил и забыл, но сейчас, когда ты сказал, думаю, что они были слишком странными...

— Его пытали. Электрошоком, таблетками, кулаками. Типа лечили. Твой отец застал его с одним из слуг-ровесников. И если второго слугу всего лишь избили и уволили, то Рэниро твой отец отпустить не мог. Он ведь был не только его дворецким, он был Проводником. Рэниро был нужен твоему отцу чтобы сохранить власть, ведь, будучи Пророком и также главным в ордене, он не мог позволить своему самому близкому соратнику не разделять свою картину мира. Потому он подверг Рэниро ужасным вещам. Рэниро простил ему это почему-то и больше никогда не пытался полюбить... До тех пор, пока не появился я с этими странными чувствами к нему и дружбой с тобой. Я был нужен им с твоим отцом чтобы воспитать из меня Проводника, и мое взросление приближало эту учебу. Срок был назначен на год, когда меня отослали. Примерно в то же время я завалился в его комнату и, в глупой надежде на что-то, признался. И Рэниро сначала пытался поступить так, как должен был. Он ведь почти смог мне отказать, понимаешь? Он сопротивлялся до последнего, но передумал и сделал то, что сделал, в надежде вынудить твоего отца меня отпустить, пусть и такой ценой. И у него вышло. Я не понимал этого тогда, считал, что он преувеличивает, говоря о серьезности наказания и лечения, не верил, что его на самом деле убьют, да и из-за наркотика не понимал, откуда же у него взялись те ужасные шрамы почти по всему телу. Но... Много лет спустя я понял. Я прокручивал в голове все эти его взгляды в последний день, его разговор с Мэри Рид и Тэтчем в день, когда я в последний раз слышал его голос, его письмо, подаренный кулон, все эти мелкие детали, и в какой-то момент картинка сложилась.

— Он не хотел, чтобы ты прошел через тот же самый кошмар, что сломал его самого, — с потрясенным осознанием отозвался Джованни. — Знал же, что ты рано или поздно попадешься, и решил пожертвовать вашим будущим как ассассинов с флорентийской фермы ради того, чтобы это будущее было хотя бы у тебя... И даже так... Не знаю, я бы все равно не простил ему надругательства.

— Но я простил. Хотя бы потому что он сделал все, чтобы я не воспринимал это именно так. И во многом потому что он вынудил меня все забыть. Меня никогда не преследовали флэшбеки, так что начать все с чистого листа с Никколо было просто. И все же я осознаю, как много Рэниро у меня забрал, и как неправильно это было. И никогда об этом не забуду. Так что, сам понимаешь, я никогда бы не поступил с кем-то так, как он поступил со мной. Ты всегда меня чувствовал. Ты узнал о нас с Никколо в ту же секунду, что я его полюбил, ты ощутил, что мы помолвлены, даже на другом конце света. И если бы я хоть на секунду задумал тронуть Фредо, твоего сына и моего крестника, да даже любого другого ребенка, ты бы узнал и принял меры.

— Да, думаю, ты прав. Ты единственный, кто не скрыл бы от меня нечто настолько ужасное.

Очередь выпускников подходила к концу, и они уже могли увидеть переминающегося с ноги на ногу возле лестницы Федерико. Он выглядел бледным и немного печальным, и если все остальные могли списать это на волнение того, кому предстояло выступать перед огромной толпой, то Вольпе и Джованни прекрасно поняли, что его на самом деле тревожит. Понимая, что времени успокоить его осталось совсем немного, Вольпе сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он открыл для Джованни ту свою часть души, в которой хранил все свои чувства к Никколо и их совместные воспоминания. Обычно он старался держать их только при себе, хотя знал, что порой Джованни улавливает отрывки его самых сильных переживаний на этот счет. Сейчас же Вольпе впервые позволил Джованни ощутить все это так же открыто и полно, как сам Джованни позволял ему переживать собственные чувства к Марии. Бросив взгляд на лицо друга, Вольпе с трепетом увидел его смущенную улыбку и влажные от слез глаза.

— Спасибо, что вставил мне мозги на место. Это было как нельзя кстати. Жаль только я не узнал этого прежде, — сказал уже вслух Джованни, утирая слезы. — Почему ты мне позволил все прочувствовать сейчас?

— Чтобы ты не забывал, как мало мы, в сущности, друг от друга отличаемся, — так же вслух ответил Вольпе, улыбаясь ему в ответ. — Теперь, когда ты лучше понимаешь, сходи и успокой сына, пока его еще не вызвали. Он заслужил знать, что ты его любишь.

— Конечно, я люблю своего сына, — Джованни прошептал это с плутоватой улыбкой и, пригнувшись, чтобы не мешать сидящим позади гостям, пошел в сторону сцены. По пути он мысленно договорил, и его слова заставили прослезиться уже самого Вольпе. — И его дикого, но очень умного крестного тоже.

Вольпе утер слезы и вернул свое внимание сцене. Остались лишь лучшие ученики выпуска, всем предоставили по несколько минут на речь, и выступали они от последних к первым. Лишь благодаря этому обстоятельству Джованни смог незамеченным проскользнуть к Федерико и отвести его на пару минут в сторону. Вольпе не знал, о чем они говорили — специально не стал подслушивать, — но, когда юноша показался вновь, а его отец вернулся на место рядом с другом, он обнаружил, что они оба выглядят гораздо спокойнее. К счастью, все это было улажено.

— Ты можешь в это поверить? — тихим шепотом спросил Джованни, когда последний перед Федерико выпускник начал свою речь. — Он первый в нашей семье, кто закончил настоящую школу, а не домашнее обучение, и пойдет в настоящий колледж, а не в его пародию для отпрысков ордена. Я вот не могу.

— Почему? — Вольпе был искренне удивлен его словами. — Если подумать, ты ведь всегда хотел дать Фредо и остальным детям то, чего никогда не было у нас. Нормальное детство. Нормальное обучение. Нормальные друзья, никак не связанные с тайными орденами. Ты годами упорно работал, чтобы этого добиться, и посмотри, как все сложилось. Ты это сделал, Джованни. Твой сын получил все, чего ты для него хотел.

— Возможно, я просто не смог привыкнуть к свободе спустя столько лет. Или же все дело в том, сколько всего я упустил в жизни Федерико, — Джованни тихо вздохнул, наблюдая, как его первенец поднимается по лестнице на сцену. — Для меня он словно только вчера появился на свет, я еще помню вес его тела, завернутого в одеяло, в миг, когда его положили мне на руки. Это был первый и последний раз, когда он был только лишь моим, с тех пор меня не было рядом. Меня не было рядом с ним, когда он сделал первый шаг и сказал первое слово. Меня не было рядом, чтобы помочь тебе вытащить его из огня. Я не стал частью почти всех его важных воспоминаний, хороших и плохих, и он, видя, как я делаю это для младших, чувствовал себя покинутым. Он даже не смог мне открыться, и я не удивлен, ведь я и правда был зашоренным идиотом.

— И все же ты сделал для Федерико больше, чем многие другие отцы когда-либо сделают для сыновей вроде него, — возразил Вольпе. — Ты дал ему свободу решать свою судьбу. Ты подарил ему семью, достаточно крепкую, чтобы поддерживать там, где не можешь ты. Ты принял его. Уж поверь мне, человеку, который о таком отце всегда и мечтал. Это изменит всю его жизнь.

— Тихо вы! — шикнула на них Роза, уже сделавшая с сотню фотографий и начавшая записывать все на видео. — Он же сейчас начнет, а мы из-за вас ничего не услышим!

Они все умолкли как раз в последние мгновения затишья перед речью Федерико. Видя, что парень все еще волнуется, Вольпе постарался улыбнуться как можно более ободряюще, и острым зрением увидел, что крестник с благодарностью улыбается в ответ.

— Буду честен, я и представить не мог, что удостоюсь звания лучшего ученика этого года и чести выступить сегодня перед столькими успешными взрослыми и крутыми выпускниками, — начал свою речь Федерико сразу же, как поприветствовал сотрудников школы, других выпускников и их близких. — Я знаю, вы, ребята, вряд ли в это поверите, в конце концов, вы выбирали меня королем Зимнего Бала два года подряд, но прежде я не был таким крутым или прилежным. Когда моя семья только переехала сюда из Италии, я был совсем маленьким ребенком, и все вокруг казалось мне огромным и недостижимым. Когда я пошел в первый класс, я плохо говорил по-английски и сильно заикался в моменты волнения, а волновался я тогда постоянно. Большую часть своего детства я совершенно в себя не верил и боялся остаться одиноким, но это изменилось, когда мой отец, один из самых смелых людей, что я знаю, признался, что тоже много чего боится, и научил меня окружать себя людьми, рядом с которыми даже самое страшное препятствие будет казаться мне лишь досадной преградой на жизненном пути. До недавнего времени я не понимал, какой длинный и серьезный путь прошел благодаря поддержке и заботе своих близких, пока мой крестный, человек с самым странным прошлым, которого мне довелось узнать, не открыл мне на это глаза и не научил ценить даже ту заботу, которую я не могу понять. Только сегодня, видя, как с первого ряда улыбается моя мама, научившая меня видеть хорошее даже в самом плохом дне и любить своих близких даже тогда, когда нам всем тяжело и страшно, я могу без сомнения сказать: я сделал это благодаря вам. В мире нет столько слов любви и благодарности, чтобы выразить все, что я чувствую к вам и всем замечательным людям, с кем я провел эти несколько лет. И перед тем, как мы, возможно, испортим себе глаза нашими шапочками, я хочу, чтобы вы, ребята, знали, как я горжусь каждым из вас. Отметьте этот день так, чтобы было что рассказать.

Грянувшие аплодисменты были так сильны в трогательно-единодушном усилии детей и их близких вознаградить юношу за его речь, что на миг оглушили самого Вольпе и, как он позже подозревал, всех остальных тоже. Они от души хлопали бы дольше нескольких минут, но Лоренцо, явно это понявший, поспешил выскочить на сцену, похлопать Федерико по плечу, отправить его к одноклассникам и объявить конец вручения. Заиграл гимн школы, полетели к небу удерживаемые до этого момента привязанной к земле за сценой сеткой воздушные шарики, им вслед синими голубями взметнулись квадратные шапочки выпускников. Вдоволь насмотревшись, все потихоньку принялись расходиться.

— Черт, тому, кто будет выступать лучшим от моего класса, будет трудно переплюнуть эту речь, — заметила Роза, когда они с Вольпе, не желая мешать семье Аудиторе наслаждаться их моментом, ушли со стадиона и забрались в машину. — Что-что, а болтать он умеет. Его отец тоже таким был в его возрасте?

— О, если бы, — рассмеялся Вольпе, припоминая те времена. — Из него большую часть времени и пяти слов было не вытащить, особенно если речь шла о Марии. Бедные голубки думали, что мы все слепые, глухие и тупые, должно быть, что не замечаем их по углам. А ведь шифровались так усердно…

— Кстати об этом, — Роза вставила ключ в замок зажигания и за несколько коротких секунд, что мотор заводился, успела бросить на него странный взгляд. — Ты что-нибудь слышал от него про... ну, блин, как сказать…

— Я знаю, что у них там вчера случилось, — Вольпе понимающе улыбнулся и мягко потрепал ее за локоть. — Джованни поэтому и ходил с ним поговорить, извиниться и сказать, что все в порядке. Но, сама понимаешь, лучше…

— Лишний раз ни с кем не обсуждать, знаю, — тяжело вздохнула девочка. — Мне их так жаль. Этот чувак из моего класса. Он даже прийти постеснялся, думал, что от мистера Аудиторе прилетит. Боюсь представить, что с ним случится, если Фредо выберет колледж на другом конце страны.

— Зависит от того, как они сами договорятся, — честно сказал Вольпе, наблюдая, как аккуратно Роза выезжает с парковки на широкую улицу. Убедившись, что все в порядке, он договорил. — Знаешь… Мне пришлось ждать шесть лет чтобы переехать сюда к Никколо. Шесть сраных лет в Италии без него, Джованни с Марией, Теодоры и других.

— Серьезно?

— Да.

— Вот же…. Я бы не выдержала.

— Я и сам не понимаю, как мы выдержали, если начистоту. Поначалу казалось, что время пролетит быстро, тем более, что друзья какое-то время были рядом. Но потом они тоже находили возможность переехать, и их отсутствие заставляло острее ощущать эту сраную разлуку.

— Но вы же виделись, да? Приезжали друг к другу время от времени? — услышав тяжелый вздох Вольпе, Роза бросила на его мрачное лицо быстрый взгляд и, нахмурившись, вернула внимание дороге. — Нет?

— Всего один раз. Почти под конец. Он смог прилететь на одну ночь. Сделал подарок на день рождения, если так можно сказать.

— Всего на одну ночь? Это же очень мало…

— Да, но теперь, спустя время, я понимаю, какое это особенное событие было. Как сейчас помню… Венеция, конец зимы, карнавал, на улицах разодетые туристы и местные, всем весело, а я злой и нервный — едва от простуды отошел, друзей рядом нет, еще и эта тема с днем рождения, тупая дата, которую выбрали случайным образом, настоящей-то в приюте не знали. И тут он присылает записку и просит прийти ночью на одну безлюдную пристань в центре города. Я, конечно, подумал, это розыгрыш, я же знал, что он был слишком занят, но все равно туда поперся и ждал на улице с полчаса.

— Он же пришел?

— Бери выше — на своих двоих полгорода пробежал. Там и без карнавала с транспортом туго — машины разве что в пригороде встречаются, а лодку пойди еще арендуй, — а уж в разгар туристического сезона или праздника… В общем, каким-то чудом он успел добежать раньше, чем мои жалкие остатки нервов сдали бы окончательно. Наверное, только благодаря этому я выдержал последние месяцы перед переездом сюда… Я это вот к чему, Роза: в сущности, расставания, ссоры и проблемы с родичами — это все херня галимая. Если эти двое действительно нужны друг другу, они ни за что не расстанутся.

Роза, продолжавшая вести машину, ничего не ответила, однако, по ее сосредоточенному виду Вольпе понял — она явно раздумывает над услышанным. Так, продолжая молчать и думать каждый о своем, они доехали до дома семьи Аудиторе.

— Слушай, — тихо сказала Роза перед тем, как выйти из машины, — я знаю, странно такое спрашивать, и все же… Директор как-то проговорился, что ты не хотел ни удочерять меня, ни вообще к себе в дом ребенка пускать…

— Вот же, — цокнул языком Вольпе, закатывая глаза. — Черт бы побрал Лоренцо с его болтливостью… Не знаю, что он там тебе наговорил, но я не ненавидел эту идею, если тебя это беспокоит.

— Это тоже, но не в первую очередь, — девочка запнулась и договорила лишь громко сглотнув застрявший в горле ком. — Почему ты передумал?

Этот вопрос выбил Вольпе из колеи. Он откинулся на спинку пассажирского сидения и с тяжелым вздохом опустил взгляд на свои руки. Он, если начистоту, никогда прежде об этом не думал, и оттого не мог ответить на этот вопрос ни себе, ни Розе. Но ответ был, пусть и запрятанный в самые глубины его души, и Вольпе пришлось потрудиться, чтобы его вытащить.

— Потому что в глубине души я на самом-то деле всегда хотел настоящую семью, но боялся ее завести в обход системы — так сильно настрадался и привык думать, что не заслуживаю ничего хорошего, — тихо ответил Вольпе. — Но, должно быть, я не совсем конченный, раз со мной рядом есть такие хорошие люди, как Джованни с его семьей, Нико, Теодора и остальные. Джованни напомнил мне о Тэтче, моем опекуне с прошлым похуже моего, и о том, что он ведь тоже меня поначалу не хотел. Меня отправили к нему лишь учиться не воровать поначалу, но потом, когда я лишился предыдущего опекуна и рисковал вернуться в очень плохое место, Тэтч, не раздумывая, оформил бумажки и увез меня прочь. Как он потом сказал, это все ему было во многом даже нужнее, чем мне… Ну, как бы это сказать… принять в семью ребенка, так похожего на него, и научить его быть лучше. В день, когда мне про тебя рассказали, Джованни напомнил мне об этом. И он был прав. Мне это тоже было нужно, наверное, во многом, даже нужнее, чем тебе.

Вольпе мог бы рассуждать об этом еще долго, но крепкие объятия растрогавшейся Розы сбили его с мысли, чему он был искренне рад. Позволив ей немного выплакаться у себя на плече, Вольпе отстранился и подхватил с заднего сидения пакеты с подарками и купленными заранее закусками.

— Ладно уж, пойдем, — проворчал он, выбираясь из машины. — А то вон, эти уже доехали, — кивнул Вольпе на припаркованную на дорожке у дома машину друга, — и, наверное, гадают, куда это мы делись.

Засмеявшись, Роза последовала за ним. Она заперла машину, поставила ее на сигнализацию и, перехватив у Вольпе пару пакетов, вприпрыжку отправилась через весь дом на задний двор, где уже вовсю шумели гости, Вольпе, посмеиваясь, следовал за ней. Оказавшись на крыльце, выходившем во двор, Вольпе растерялся от произошедших изменений и не смог, подобно сразу же растворившейся в толпе гостей Розе, легко и непринужденно присоединиться к веселью.

Задний двор дома Джованни раньше казался Вольпе просто гигантским даже со всеми детскими качелями и горкой, что они построили мелким из говна и палок, маленькой кривой беседкой со столом и лавками, где летом можно было пообедать на свежем воздухе, и навороченным грилем — подарком Никколо на годовщину их с Марией свадьбы. Но, увидев, сколько собралось там сегодня людей, таких знакомых и даже родных, Вольпе впервые за долгое время почувствовал себя немного неуютно. Он позавидовал Джованни и Марии, целующимся украдкой, но все еще открыто, окруженных детьми, не стеснявшимися называть их мамочкой и папочкой, и пока не стал подходить и добавлять свои поздравления к череде уже полученных. Пробираясь через толпу гостей к выстроившимся в ряд у забора столам с угощениями, Вольпе заметил флиртующих в беседке Теодору и Антонио и подавил тяжелый вздох. Он уже порядком устал от того, как беспорядочно и тяжело эти двое сходились и расходились, и лишь надеялся, что они хотя бы не наделают непоправимых глупостей.

А вид Паолы, сидящей на вытащенных с веранды качелей из ротанга с маленьким Петруччо, уснувшим на ее руках, причинил ему острую боль. Она хоть и оправилась после гибели второго мужа, но больше своей семьи не завела. И пусть за прошедшие годы она научилась улыбаться и веселиться, находить новые поводы жить, сейчас Вольпе увидел в ее глазах такую невыносимую тоску по погибшим близким, какую испытывал втайне по всем, кого потерял сам. Он тоже вспоминал частенько маленькую Аннетту и не мог не думать о возможном прекрасном будущем, которого лишились его подруга детства и ее маленькая племянница. Раздумывая об этом, он столкнулся с поднявшей от спящего мальчика голову Паолой взглядами и тяжело вздохнул, поняв, что она прочла эти нерадостные мысли по выражению его лица так умело, как это могут только умудренные горьким жизненным опытом женщины. И, должно быть, осознание, что ее кто-то действительно понимает, что-то тронуло в ее душе — Паола улыбнулась ему той же искренней и доброй улыбкой, какую Вольпе уж давно не надеялся увидеть, и Вольпе не смог не улыбнуться ей в ответ прежде, чем пойти дальше.

Облегчение пришло с шумным разговором компании у столов. Бартоломео, их никогда не умевший хранить даже собственные секреты друг, изменился не меньше остальных. Он привел на вечеринку свою невесту Пантасилею, хрупкую и невысокую девушку немного младше его, и громко рассказывал всем желающим историю их знакомства. Среди окруживших колоритную парочку гостей Вольпе увидел несколько знакомых лиц, одно роднее другого. Лоренцо, каким-то образом приложивший руку и к их знакомству, шутливо обижался, что его не позвали на помолвку. Роза и Никколо, должно быть, уже вдоволь наговорившиеся с парочкой, отошли в сторону и бессовестно шушукались вполголоса о чем-то своем. Выглядели они оба по мнению Вольпе возмутительно хитрыми, и он непременно отправился бы выяснять, в чем же дело, не перехвати его стоящий рядом Федерико.

— На два слова, — тихо сказал парень, отводя крестного подальше, в безлюдный уголок рядом с заваленным подарками для него столиком. — Я… в общем, спасибо сказать хотел. За… ну, ты сам понимаешь…

— Неа, Фредо, нихрена я не понимаю, — покачал головой Вольпе, искренне недоумевающий. — Серьезно, я не помню, чтобы делал что-то заслуживающее благодарности, так что даже предполагать боюсь.

— Я не знаю, как, но папа наверняка тебе успел все перед церемонией сказать, — Федерико говорил тихо, оглядывался через каждое слово, и, боясь, что их подслушивают, вздрагивал от каждого шороха поблизости, и Вольпе прекрасно его понимал. — В общем, если честно, я не думал, что сегодня вечером смогу вернуться домой. Не ждал, что мой старик сможет так быстро это понять. Особенно… после той ссоры. Еще он… случайно сболтнул одну хрень. Про тебя. Думал…

— Он на секунду испугался, что я мог тебя обидеть, я знаю, — Вольпе тяжело вздохнул. Он не был уверен, что когда-нибудь забудет об этом подозрении друга, но надеялся, что со временем новые воспоминания выметут неприятный осадок из его души. — Но на самом деле, он так не думает. Джованни знает, что я никогда тебя не обижу. И все же, он твой отец, неудивительно, что он боится пропустить худшие дни твоей жизни и предполагает самый ужасный исход в стрессовой для него ситуации. Мне жаль, что из-за меня этот страх принял такую форму, но я уверен — такого больше не повторится. Прости нас обоих, пожалуйста, если когда-нибудь сможешь.

— Да не то, чтобы я прям сердился, — пожал плечами парень. — Обидно было, и только. И страшно. Не хотелось с семьей из-за этого разлучаться. Но теперь, раз все наладилось, мне хотя бы не так стремно.

— Да уж, могу понять. Я тоже рад, что все обошлось.

Они помолчали немного, наблюдая за ходом вечеринки и наслаждаясь спокойствием, от которого оба, пусть и каждый по-своему, успели отвыкнуть.

— Слушай, — прежде, чем уйти к своим друзьям, спросил Федерико. — Если не секрет… почему папа на тебя подумал?

Перед глазами Вольпе, совершенно этого не ожидавшего, мелькнули не обычные размытые воспоминания, разделенные на «до» и «после» непроницаемым занавесом дурмана, но первые настоящие флэшбеки. Такого с ним еще никогда прежде не случалось, и на миг, один ужасный миг, он замер и глубоко внутри себя заново пережил полный спектр сопровождавших его в тот день ощущений, даже те из них, что были самыми болезненными и мерзкими, и оттого специально были заблокированы и заперты где-то далеко-далеко в памяти его загипнотизированным и опьяненным травмированным разумом. Все это выбило его из колеи и разорвало связь с реальностью так сильно и надолго, что в себя Вольпе пришел лишь когда оказался в объятиях невесть откуда взявшегося Никколо.

— Что… Что случилось? — тихо спросил он дрожащим голосом, положив подбородок на плечо Никколо и попытавшись сморгнуть странную пленку с глаз. Протерев их пальцами, Вольпе с удивлением обнаружил, что плачет. — Я не понимаю…

— Ты запаниковал в середине разговора, — объяснил Никколо, тихим, мягким, полным сочувствия голосом, от которого у Вольпе всегда внутри все переворачивалось. — Фредо понял, что дело дрянь, и подозвал меня, и Джованни, видимо, что-то почувствовал, вот, тоже подскочил, — кивнул он на замершего в стороне друга. — Ты что-то вспомнил?

— Да, вроде того, — Вольпе опустил лицо и на мгновение уткнулся лицом в грудь Никколо, впервые не беспокоясь о том, что кто-то еще их заметит. — Видимо, у гипноза Рэниро, как и у еды, есть срок годности. Но ничего. Это пройдет. Должно пройти.

— Хорошо. Хочешь, чтобы я остался? Или договорите наедине?

— Останься, если не против. Я бы хотел, чтобы ты слышал.

Отстранившись, Вольпе утер остатки слез под глазами и повернулся к Федерико, испуганно застывшему рядом с бледным и не менее напуганным отцом. От осознания, что друг наверняка уловил его состояние или даже, чем черт не шутит, увидел его воспоминания целиком, Вольпе стало еще хуже, и лишь поддержка Никколо и читавшиеся на лицах друга и крестника сожаление и тревога придали ему сил взять себя в руки.

В нескольких словах, сухих и безэмоциональных, Вольпе рассказал Федерико о случившемся: об их с Джованни знакомстве и расставании на несколько лет, и о том, какую роль в этом сыграл дворецкий, служивший некогда в семье Аудиторе. Не умолчал Вольпе и о принадлежности Рэниро к ордену. Скрыл лишь часть о древней цивилизации да их с Джованни необъяснимой связи. И не прогадал. Уже всего остального хватило, чтобы заполнить картинку в голове парня недостающими паззлами.

— Он правда был так наказан? — удивленно спросил Федерико, когда Вольпе закончил свою историю. — Почему его не отправили в тюрьму?

— Потому что таков закон ордена, — тихо ответил Джованни. — Человек, испортивший жизнь и разум другого, теряет право на собственные будущее и разум. Особенно, если жертвой был подросток или ребенок. В начале существования ордена у детей было меньше возможностей, они больше зависели от взрослых или воспринимаемых за взрослых подростков, и оттого причиненный им ущерб был еще более серьезен. Чтобы предотвратить это и обезопасить пострадавших и потенциальных жертв, верхушка ордена создала правило об… уничтожении таких людей.

— А мне пришлось его изменить, — так же тихо добавил Никколо, чем заслужил удивленные взгляды остальных в свою сторону, — как и несколько других законов… Время идет, мир меняется, и орден изменился вместе с ним. Многие правила и законы перестали работать так, как задумывалось. Я собрал самых адекватных людей из верхушки и вместе с ними работаю над реформами. Изменения происходят, но пока что медленно. И все же я успел исправить несколько законов, в том числе и этот. Я… запретил потомственным ассассинам насильно вовлекать их родственников в деятельность ордена и принуждать к вступлению, создавать фермы с намерением издеваться над детьми, уничтожил те из них, где детям было плохо, перевез детей в безопасное место и устранил их обидчиков, позволил уйти тем, кто давно хотел, и точно нас не выдаст… Я знаю, это не исправит случившегося, да и вряд ли я успею все исправить при жизни — работы непочатый край, а большинство ассассинов пока что не доверяют моим планам. И все же… Мне хочется надеяться, что будущие ассассины это оценят и продолжат мое дело. Что все это… будет не зря.

— Это точно будет не зря, — сказал Джованни, первый из них справившийся с потрясением. Он улыбнулся и потрепал Никколо по плечу, чего на памяти Вольпе прежде никогда не бывало. — Уж поверь мне, приятель, оно того стоит. И если кто и сможет это сделать, то только ты, тот, кто пострадал от законов больше всех. Дай мне знать, если что понадобится. Я, конечно, не Гранд-мастер, но все же мое слово еще что-то да значит в ордене.

Они трое рассмеялись, чем привели и без того смущенного Федерико в полное замешательство, и, видя это, поспешили сменить тему, а затем и вовсе вернулись к празднику. И когда Федерико вместе с Эцио убежали зажигать маленькие фейерверки, Вольпе нашел Никколо в толпе прежде, чем снопы искр взлетели в небо.

— Я люблю тебя, — прошептал он так, чтобы никто больше не слышал, и сжал руку Никколо в своей. — Ты же знаешь?

— Конечно, знаю, — усмехаясь, ответил Никколо, когда пальцы их рук переплелись между собой. — Я тебя тоже люблю.

Первый искрящийся луч взлетел в небо, следом за ним еще два. Вольпе задрал голову к небу и, наблюдая за разлетающимися под всеобщие возгласы искрами, думал: если бы одиннадцатилетнему уличному мальчишке Гилу кто-нибудь сказал, где он окажется спустя много лет, он бы в это ни за что не поверил.