Проснулся Вольпе все в том же кресле. Он не сразу понял, что его разбудило, и лишь запах чего-то горячего и соленого, идущий с освещенной кухни, подсказал ему — Роза что-то готовит. Вольпе подавил улыбку, поднялся и, потянувшись, медленно отправился проверить ее. Однако, обнаружил, что она уже не одна.

— Ну так вот, — тихо смеясь, рассказывала Теодора, помешивая варившуюся в большой кастрюле пасту, — представь, весь дом спит, кроме меня и Боннета. Бедняжка мучился головой весь вечер, и я читала ему несколько часов подряд. И именно когда он начал засыпать, я услышала странный скрежет за окном. Я подумала, это голуби, и продолжила читать, но скрежет все повторялся и повторялся, становился громче. И вскоре стал таким громким, что Боннет проснулся и перепугался. Я пошла к окну, посмотреть, убедить его, что дело в чертовых птицах. И представь, как я удивилась, когда обнаружила за окном Вольпе. Бедняжка напился с одним из братьев опекуна и решил, что должен подняться на чердак по уличной трубе, а не обычной лестнице.

— О, нет, Теодора, — простонал Вольпе, заходя в кухню. — Роза здесь первый день, а ты уже выставила меня на посмешище. Моя репутация и авторитет разрушены, благодарю покорно.

— Ой, да иди ты, — отмахнулась подруга. — Эту историю уже все знают и помнят как единственный анекдот о тебе.

— Что это вообще значит? — притворно возмутился рывшийся в холодильнике Никколо, которого он не сразу заметил. Выбравшись оттуда с ингредиентами для соуса, он положил их на столешницу, закрыл холодильник и повернулся к Вольпе. — Я ее впервые слышу! Как ты мог не рассказать?

— Поверь, позорные истории — не то, что тебе хочется обо мне знать, — Вольпе фыркнул и оперся на свободный участок кухонного гарнитура. — Что здесь вообще происходит?

— Они пришли в гости, — Роза, воспринимавшая все происходящее как должное, рубила бекон на маленькие кусочки. — И решили, что хотят готовить, пока вы спите.

— И как это вы умудрились пройти сюда так тихо?

— Это просто ты слишком крепко заснул, — Никколо, смешивавший соус в глубокой тарелке, мягко улыбнулся и перевел взгляд на Розу. — И как тебе тут?

— Нормально, вроде как, — пожала плечами девушка. — Тихо, никто не дергает. Одно только немножечко удивляет.

— Что же? То, что в школу все равно придется ходить?

— Это еще куда ни шло. Оказывается, мой опекун не то помолвлен, не то вообще женат, но отказывается рассказывать больше или знакомить с будущей опекуншей.

— Мы закрыли эту тему, — тихо, но строго сказал Вольпе.

— Но почему? — удивилась Роза.

— Да, Вольпе, почему? — Теодора выключила плиту и, скрестив руки на груди, повернулась к Вольпе.

— Мне тоже интересно, — сухо сказал Никколо, не поднимая глаз от своей тарелки.

Вольпе тяжело вздохнул. Он не хотел до такого доводить. И теперь не знал, как выпутаться.

— У меня достаточно причин быть скрытным в этом вопросе, — сказал он, сглотнув ком в горле. — Но я ограничусь только одной. Заключать с кем-то помолвку или вступать в брак значит принимать на себя определенные обязательства. Брать на себя ответственность за жизнь и безопасность любимого человека на все время, что вы вместе. Это значит молчать о вашем браке везде, где из-за него могут быть проблемы с работой или доступом к медицине. Это значит скрывать свою вторую половину от всех, кто может ей навредить, даже неосознанно. Это значит чем-то жертвовать, когда это необходимо. Когда я буду уверен, что могу рассказать о нашем браке открыто, не рискуя жизнью своей второй половинки, я сделаю это. А до тех пор… я буду очень вам признателен, если вы не будете поднимать эту тему хотя бы при посторонних.

Чувствуя на себе их удивленные и смущенные взгляды, Вольпе ушел в свою комнату и, прикрыв дверь, забрался в кровать. Это все… было ужасной ошибкой. Он опять подвел всех. Теперь придется позвонить Джованни, с болью в душе подумал Вольпе, сказать, что Роза может передумать раньше, и передышка у системы будет совсем небольшой. Все эти мысли с каждой секундой начинали тревожить его все больше и больше, и Вольпе сжался, закрыв глаза и обхватив уши руками в попытке скрыться от внешнего мира, хотя и понимая, что это не сработает.

Он не заметил, как дверь открылась и закрылась, но не удивился, почувствовав, как часть матраса за его спиной прогнулась под весом Никколо. Теплые руки обхватили его талию, грудь прижалась к спине, мягкие и нежные губы коснулись свободного от волос участка шеи и обожгли жарким дыханием кожу. Никколо не сердился, и его безграничные доброта и любовь впервые сделали все еще хуже. Вольпе впервые за долгое время заплакал.

— О, боже, Лисенок, — вздохнул Никколо. Он заставил Вольпе перевернуться на другой бок и спрятал его лицо у себя на груди, убрал руки с ушей и мягко поцеловал в висок. — Ш-ш-ш, мой дорогой… Я не сержусь…

— Я знаю, Нико, и от этого мне еще хуже. Я… тебя не заслуживаю.

— Хватит, милый. Я тебя люблю и верю, что ты заслуживаешь всего мира. Что до молчания… Мы с тобой это обсуждали. И согласились, что пока не будем посвящать кого-то кроме Джованни и Теодоры. Что будем молчать так долго, как сочтем необходимым.

— Но это не значит, что ты не можешь расстраиваться.

— Но я и не расстроен. Я понимаю, почему ты так сказал. И согласен.

— Тогда… почему ты так говорил там, на кухне?

— Я испугался. За тебя, за нас обоих. Посуди сам, я тоже не привык к тому, что нас об этом расспрашивают. Я боюсь последствий. Боюсь реакции. В конце-то концов, я не хочу, чтобы у тебя отняли Розу из-за нас. Я ведь тоже хочу с ней помогать.

— Она тебе нравится?

— Конечно! Она замечательная. Очень на тебя похожа.

— Что? Чем?

— Такая же маленькая хитрая хищница, своевольная и свободолюбивая, — усмехнулся Никколо. — Тому, кто решится ее приручить, придется непросто, но ее любовь будет того стоить.

— А я думаю, что с тобой у нее больше общего, — Вольпе наконец-то поднял свое лицо и поцеловал Никколо в уголок губ. — Она такая… замкнутая и колючая снаружи, почти как маленький кактус или орех со скорлупой толщиной с гору. Но где-то внутри она прячет что-то удивительное.

— Не без этого. И если кто и может расколоть эту скорлупу, то только ты, Гил. Я с нетерпением жду возможности увидеть, что из этого всего выйдет.

— Значит, ты не считаешь меня безумцем, совершившим огромную ошибку?

— Я считаю тебя лучшим человеком на свете. Как и Роза.

— Ты преувеличиваешь.

— Ни в коем случае. Она у тебя всего несколько часов, но уже готова за тебя любому морду начистить. Поразительный прогресс, не находишь?

— Нахожу, но боюсь торопиться с выводами.

— Вольпе, дорогой, это одна из самых чудесных вещей, что с тобой случались на моей памяти. И если бы у тебя было немножечко больше веры в себя, ты бы это понял. Ты отлично справляешься.

— Я хотел бы справляться вместе с тобой, — признался Вольпе. — Как настоящая семья.

— Мы и есть настоящая семья. Просто живущая по своим правилам.

— Ты знаешь, о чем я. Я никогда не имел настоящих родителей. Никогда не имел права назвать кого-то из обретенной семьи отцом или матерью. Я привык к этому, но ничего хорошего в этом нет. И я не хочу, чтобы Роза к этому привыкала. Я хочу, чтобы она полюбила тебя так же, как, возможно, полюбит меня. Как я любил Рэниро — в здоровом смысле, — и Тэтча, как я любил Энн. Я хочу, чтобы она… могла назвать нас обоих… своими родственниками. Хотя бы дома. Или хотя бы про себя. Скажи честно, разве ты не хочешь того же?

— Хочу. Больше всего на свете. И я верю, что однажды… это произойдет. Если мы очень постараемся.

Обхватив лицо Вольпе руками, Никколо поцеловал его. Глубоко. Уверенно. Нежно. И Вольпе ответил. Это было как нельзя кстати в такой странный и тревожный день.

— Девочка очень старалась, готовя ужин, — прошептал Никколо, отстранившись. — И я убью тебя, если ты сейчас не выйдешь и не попробуешь.

— Нет, не убьешь.

— Не убью. Но точно накажу.

— Как же?

— Вольпе, флирт тебе никак не поможет.

— Садист.

— Отчасти за это ты меня и любишь. Пойдем.

Они выбрались из постели и покинули комнату лишь когда привели себя в порядок. И обнаружили, что Роза и Теодора не стали дожидаться их на кухне и ушли в комнату девочки. Дверь была приоткрыта, и через небольшую щель они услышали какую-то часть разговора.

— Роза, милая, мне так жаль… Ты… пробовала сказать кому-то?

— Не, а смысл? Они бы назвали меня шлюхой и оставили бы в той же семье. Пошли бы скандалы, разговоры… Я знала девчонку, с которой так было. На той неделе полгода с похорон. Так что я по старинке. Стырила всякое, чтобы меня точно выперли в центр. Всегда работает.

— Это… был хороший план побега, и все же… Нельзя было это скрывать. Нужно отвести тебя к врачу. Проверить, в порядке ли ты.

— Было бы неплохо. Но мне стремно идти одной. К тому же, со мной должны ходить взрослые до тех пор, пока не стукнет шестнадцать. Может, сходите со мной?

— Милая, я очень хочу пойти, но… им все равно нужно согласие твоего законного представителя, чтобы тебя осмотреть. Поэтому тебе нужно сказать Вольпе. Клянусь, все будет в порядке. Он обязательно сделает это для тебя. Ты можешь ему довериться.

— Он мужчина. Он не понимает, как это. Никогда не поймет. Не хочу даже думать, что случится, если он вообще узнает.

Вольпе тяжело вздохнул и сделал то, что должен был. Постучал в дверь.

— Я знаю, я должен был зайти сразу, — сказал он, когда Роза разрешила ему зайти. — И я виноват, что подслушал. Но я не жалею, потому что, оказывается, у нас больше общего, чем мы полагали. Я польщен тем, что ты не пугаешься меня, хотя и не знаю, что именно случилось. Но все же… я примерно понимаю. Со мной было нечто похожее. Примерно в том же возрасте. И перед тем, как меня забрал опекун. Во многом из-за этого он меня и забрал. Из-за того, что не мог оставить рядом с человеком, который… который…

— Вольпе, не надо, — тихо сказала Теодора, сидевшая рядом с Розой на кровати. — Ты не должен.

— Я хочу, — твердо сказал Вольпе. — Я хочу, чтобы Роза знала. Мой первый раз случился слишком рано. С человеком намного старше. Он сделал это специально. Он знал, что именно у меня отнимает, и что со мной будет после этого. Он знал, как ко мне будут относиться, и хотел этого. И это на долгие годы разрушило мою способность доверять. Подвергло меня опасности. Поэтому я понимаю, как это. И теперь я понимаю, каково было моему опекуну. И хочу сделать то же, что сделал он. Я хочу позаботиться о тебе так, как ты этого заслуживаешь. Мы выберем день, и я отвезу тебя в клинику. Если хочешь, Теодора или еще кто-нибудь поедут с нами. Тебе не придется проходить через это одной. Ты согласна с этим?

Роза, сжавшаяся в комок в углу своей кровати, кивнула, не поднимая на него глаз. Теодора и Никколо, державшийся в коридоре, переглядывались, не зная, как подступиться к этой ситуации, не представляя, что им можно сказать или сделать. Вольпе же уселся на пол в метре от кровати, тяжело вздохнул и сказал то, что, как он чувствовал, просто обязан сказать.

— Я начну процесс удочерения сразу, как это станет возможным. И сделаю так, чтобы всей твоей последней приемной семье выписали запрет на приближение. Никто из них больше не покажется поблизости. Обещаю.

Он был готов ко всему. К тому, что Роза запаникует или разозлится, что начнет отказываться и возражать. Само собой, он был готов ее выслушать и изменить свои намерения с учетом ее мнения. Однако, Вольпе не был готов к тому, что Роза сползет с кровати и, ловко добравшись в его сторону, уткнется ему носом в плечо и разрыдается. И, к счастью, он сделал то, что нужно, прежде, чем осознал, что произошло. Он притянул Розу к себе, крепко обнял и баюкал ее как маленькую до тех пор, пока она не успокоилась.

— Мы час готовили сраную пасту не для того, чтобы она остыла, — сказала она, наконец, выплакавшись и отстранившись. — Я пойду умоюсь. Чтоб к моему возвращению все уже начали есть.

— Вообще-то, я тут взрослый, но как скажешь, — пожал плечами Вольпе и поднялся с пола. Лишь тогда он заметил, что Теодора и Никколо продолжают смотреть на них с полными изумления лицами. — Вы ее слышали. На кухню. Бегом.

— Черт, — прошептала Теодора, когда они втроем оказались на кухне. — Это было что-то с чем-то…

— Что именно случилось? — уточнил Вольпе, подавая ей тарелки. — Я должен знать, насколько далеко могу зайти.

— В той семье был старший мальчик. Родной. Первое время он был ничего, но потом начал приставать и угрожать ей. Она избегала его как могла, пока он не подсыпал ей что-то на вечеринке, — Теодора вздохнула и передала одну из тарелок с пастой Никколо. — Это было почти месяц назад. Защитой он не пользовался, наставил синяков. Да и черт его знает что с ней делали прежде. Поэтому ей просто необходимо пройти осмотр, — она отвлеклась на треск стекла и со вздохом обнаружила, что Вольпе сжал тарелку с такой силой, что разломал ее на несколько больших и острых кусков и порезался одним из них. — Ох, Вольпе… Черт. Промой рану. Никколо, подай аптечку, пожалуйста.

— Я думал, система в которой я рос, была паршивой, но эта система… просто отвратительна, — тихо прорычал Вольпе, позволяя Никколо обработать и заклеить его рану. — Они подводят всех детей, кто туда попадает… Они уже подвели Розу… Я не верну ее в этот ад.

— Мы ни в коем случае не позволим ей вернуться в систему, — ласково сказал Никколо, целуя свободный от пластыря участок его ладони. — Я поговорю со своим знакомым судьей и возьму у Марио контакты его знакомых из опеки. Если они попытаются ее отнять, мы должны быть готовы.

— Вы просто не представляете, как я вас люблю.

— Мы знаем, — усмехнулась Теодора. — Поверь, дорогой, мы знаем. Ты терпишь нас обоих только потому что очень любишь.

Вольпе усмехнулся в ответ и помог им с Никколо расставить тарелки на стол. Но сесть они не успели — из ванной комнаты послышался шум. Вскрик, ругательства, звук удара, еще один вскрик. Не сговариваясь, Вольпе и Никколо рванули на звуки, Теодора, схватившая нож, следовала за ними.

— Роза, ты в порядке? — спросил Вольпе, оказавшись внутри раньше остальных.

— Да, нормально, — ответила немного бледная Роза. — Какому-то придурку вмазала, правда, а так в порядке.

— Ты мне яйца выкрутила, — простонал за открытым окном чей-то знакомый голос. — Это же жесть как больно….

Вольпе выглянул на улицу и увидел там Федерико. Парень решивший, что забраться в дом через маленькое окошко в ванной комнате вместо того, чтобы зайти через дверь, как нормальный человек, хорошая идея, корчился на газоне. Вольпе знал, что должен его проверить и успокоить Розу, но не смог. Весь этот день навалился тяжелым грузом, и Вольпе истерически рассмеялся

— Поделом тебе, идиот, — с трудом сказал он, неспособный остановиться. — Какого черта? Я же учил тебя пользоваться дверью… Стой, Нико, стой, — жестом остановил он влетевшего следом Никколо. — Это всего лишь Федерико. Роза ему вмазала.

— Вольпе, это совсем не смешно, — с трудом поднявшись, возмутился Федерико. Он оперся о наличник и заглянул внутрь с гримасой боли. — Мне вообще-то больно.

— И поделом, — Никколо провел рукой по лицу. — Федерико, это было ужасно глупо и опасно. Нельзя залезать в чей-то дом, не зная, есть ли кто-то внутри, и ожидая, что выберешься целым и невредимым, если натолкнешься на хозяев. Что, по-твоему, случилось бы, окажись на месте Розы какой-то злой и сильный незнакомец? Ты мог пострадать, Федерико. Ты мог погибнуть. Представь это на минуту. И подумай о том, каково будет Вольпе прийти к твоему отцу с такой новостью. Каково будет мне посмотреть в глаза твоей матери. Каково нам всем будет, если с тобой что-то случится. Подумай и скажи мне, считаешь ли свой поступок хорошей идеей.

— Нет, — потупившись, сказал Федерико. Обычно он не любил общаться с Никколо, но сейчас, понимая, что Никколо имеет полное право читать ему нотации, ведь все еще пытавшийся справиться со своим приступом истерики Вольпе был попросту неспособен этим заниматься, сделал исключение. — Мне очень жаль. Простите.

— Ты должен извиняться не перед нами, а перед Розой, — кивнул ему в сторону девушки Никколо. — Она здесь меньше дня, а ты уже показал себя полным придурком.

— Черт, да это мягко сказано, — заметила Теодора, поигрывая ножом. — Тебе повезло, что мы все остановились, мальчик. Поверь мне, ни одна девушка не хочет оказаться в такой ситуации, особенно в собственном доме. Правильно Роза тебе влепила, надо бы еще добавить.

— Почему? Я уже получил достаточно…

— Представь, что кто-то влез в спальню Клаудии, — Теодора, обычно отчитывавшя его довольно долго, но мягко, сейчас была непривычно холодна и строга в своих емко подобранных выражениях. — И подумай, как сам бы поступил с человеком, что ее напугал. Сам бы остановился на этом?

— Нет, — ответил Федерико. — Мне очень жаль.

— Федерико, заткнись, — наконец, отсмеявшись, Вольпе смог выпрямиться, — зайди через дверь как нормальный человек и сделай то, что нужно.

Кивнув, юноша ушел в сторону входной двери. Вольпе же переглянулся с остальными взрослыми.

— Пока что это самый веселый дом из всех, где я была, — ошарашила всех неожиданным признанием Роза. Она явно восприняла все происходящее гораздо спокойнее, чем они все боялись, и была в порядке, и это не могло их не удивить. Но они не стали обсуждать это сейчас. Побоялись спугнуть момент.

В дверь позвонили.

— Идите на кухню, — попросил Вольпе прежде, чем остальные ломанулись открывать дверь уже известному гостю. — Открою сам. Этому парню нужен еще один втык прежде, чем он получит право зайти в дом.

Понимая, что лучше не спорить, Никколо, Теодора и Роза так и поступили. Вольпе же вышел на крыльцо и закрыл за собой дверь.

— Я очень сильно разочарован тем, как ты себя повел, — сказал он топтавшемуся на пороге с виноватым видом Федерико. — Ты знал, что ко мне переехала сирота, которой нужно время освоиться и безусловная безопасность, и все равно это устроил. О чем ты думал?

— Прости, Вольпе, я сам не понимаю, что на меня нашло. Я вообще не должен был уходить из дома, — признался Федерико. — Просто сегодня там дурдом. Родители опять носятся с мелким, а Эцио с Клаудией вечно дерутся… Я не выдержал этого дерьма и ушел. Я просто хотел перестать быть старшим братом. Хотя бы на час.

— Ты никогда не перестанешь им быть, — вздохнул Вольпе, приобняв грустного крестника за плечи. — Даже если сбежишь из дома. Поверь мне. Твой дядя пытался, когда был в твоем возрасте. Много раз. И все равно он возвращался домой каждый день. Знал, что Джованни будет ужасно скучать и страдать без него, и возвращался.

— Теперь все не так. Они до сих пор злятся друг на друга.

— И все же. Если Марио хоть на секунду заподозрит, что Джованни может оказаться в беде, он бросит все и сразу же вернется. Как бы сильно он не сердился, он вернется. А Джованни никогда не перестанет его ждать. С вами то же самое. Мелкие тебя любят. Они будут разбиты, если с тобой что-то случится. Как и ты, если с ними что-то произойдет.

— Я так от них устал, что уже не уверен. Это же ненормально, да?

— Почему же. Вполне нормально. И вполне поправимо.

— И что делать?

— Просто вспоминай, как проверял кроватку Эцио до его трехлетия, боясь, что он перестал дышать во сне.

— Черт, я и правда так делал. Даже не понимаю, почему.

— Ну да, ты же был совсем маленьким, когда это произошло. Неудивительно, что ты не помнишь.

— О чем ты?

— О дне, когда Паола получила свои ожоги. Это было много лет назад, еще в Италии, когда твоя мать еще носила Эцио под сердцем. Паола пригласила ее, Теодору и меня в гости перед крестинами Лючии, ее маленькой дочки. Вы с ней были в детской под присмотром Аннетты, твоей первой няни и сестренки Паолы. Из-за… проблем с камином все быстро загорелось, и она не успела вас вынести. Они… с малышкой погибли почти что у тебя на глазах, а Мария немного надышалась дымом. Ей пришлось пролежать в больнице на сохранении до самых родов, и ты тогда тяжело переживал ее отсутствие. Когда Эцио родился, ты почти не ревновал родителей к нему только потому, что очень сильно за него боялся. Все время переживал, что в комнате родителей начнется пожар, не знал ведь, что Джованни сразу велел завалить все дымоходы после того случая. Ты приходил к ним по ночам и спал с Эцио в одной кроватке, просыпался каждые несколько часов и проверял его. Каждый день. Почти что два года до переезда. И еще год после.

— Я ничего этого не помню…

— Я знаю. И собираюсь сказать кое-что, что тебя расстроит. То, что твои родители не справляются, не значит, что они тебя не любят.

— Конечно, они всегда так говорят. Но все время занимаются с мелкими. Иногда мне кажется, что они даже не заметят моего отъезда в колледж. Или переезда в свою квартиру. Что забудут прийти на мой выпускной в ту же секунду, как Петруччо чихнет.

— Послушай, Фредо, — вздохнул Вольпе. — Я знаю, ты хотел бы услышать это от отца, а не от меня. И все же я это скажу. Джованни дает тебе все, чего был лишен сам, но видел у других. Свободу выбора. Ощущение безопасности. Возможность самому решать, с кем ты хочешь дружить. Даже возможность сбежать из дома на ночь. Лишь одного он тебе пока что дать не в силах. Он не может проявить свою любовь и уделить внимание так, как это нужно тебе, только потому, что твой дед никогда не делал такого для них с Марио. Твой дед был жестоким человеком, не знавшим ни любви, ни жалости, и нам всем очень повезло, что сердца его детей не ожесточились от его обращения. Если бы кто-то из них погиб, твой дед расстроился бы только потере наследника, когда как Джованни тревожился каждую секунду, что тебя не было рядом, и успокаивался лишь зная, что ты либо с матерью, либо со мной. Он… убил людей, что подожгли в тот день дом Паолы. По-настоящему. Такова его любовь, Фредо. Джованни даст тебе всю свободу в этом мире и убьет любого, кто попытается ее у тебя отнять. Но никогда тебе об этом не скажет, как и любой нормальный родитель. Ведь так и должно быть. Ни один ребенок не должен опасаться за свою жизнь с самого детства. Ни один ребенок не должен учиться убивать других с ранних лет. Джованни хорошо это усвоил. И сделал все, чтобы тебя от этого уберечь.

— Поэтому… он не хотел рассказывать про орден?

— Да. И не рассказал бы, не люби он тебя достаточно, чтобы считаться с твоим мнением. Он не будет тебя принуждать, как принудили его и Марио. Не будет угрожать убить всех, кого ты любишь, и подвергать унизительному клеймению на глазах других, как сделал это с Никколо его отец. Он даст тебе выбрать самому.

Федерико, на миг задумавшийся, бросил взгляд на единственное окно на этой стороне дома. Проследив за его направлением, Вольпе увидел разливающего по чашкам горячую воду Никколо и горько усмехнулся.

— Поэтому он такой только когда ты поблизости? — спросил Федерико.

— Какой?

— Нормальный. Счастливый даже. Все остальное время… он ведет себя как полная задница.

— Поверь, Фредо, в твоем возрасте он был еще хуже.

— Насколько?

— Он писал книгу на латыни, слушал блюз, держал в комнате розовый коврик с длинным ворсом и стригся так, словно недавно вывел вшей. Почему, по-твоему, мне пришлось сжечь все школьные снимки?

— Черт, серьезно?

— Абсолютно.

— И что ты в нем нашел?

— Не знаю. Мы просто посмотрели друг на друга и поняли, что это навсегда. У твоих родителей было так же. Они были вместе сколько себя помнят.

— Правда?

— Да. С того самого дня, как, если верить Джованни, он подарил самой красивой девочке в школьном дворе цветок.

— А как было на деле?

— Спроси у них сам. Предоставь им возможность дать тебе то, чего так не хватает.

— Обязательно, — Федерико, явно успокоившийся после этого разговора, смущенно улыбнулся. — Спасибо, Вольпе.

— Гилберто.

— Что?

— Мое имя. Гилберто Вольпелли.

— Серьезно? Черт. Неудивительно, что ты его не любишь.

— Знаю. Поэтому разрешаю себя им называть только самым важным людям. Твоему отцу. Никколо. Теодоре. И тебе. Возможно, однажды я позволю это и Розе.

Федерико тихо ахнул, поняв смысл этих слов, и даже немного прослезился. И Вольпе, тронутый этой реакцией до глубины души, позволил Федерико обнять себя и обнял его в ответ. Видит Бог, Никколо был прав. Он обожал этого ребенка как собственного. И очень надеялся, что Федерико полюбит воспитанницу крестного так же, как уже полюбил ее Вольпе.

— Все, довольно, — сказал он минуту спустя и отстранился. — Перед тем, как я разрешу тебе войти, я возьму с тебя два обещания.

— Какие?

— Во-первых, не превращаться в присутствии Розы в одного из тех придурков, каких ты ни за что не подпустил бы к своей сестре. Во-вторых… не говорить при ней о нас с Никколо. Я сам скажу, когда настанет время, и дам тебе об этом знать.

— А, это, — Федерико, напрягшийся от упоминания обещаний, расслабился и широко улыбнулся. — Проще простого.

— Отлично. Заходи.

Вместе они вернулись в дом и обнаружили, что Роза и остальные гости продолжили их терпеливо дожидаться все это долгое время. Отправив Федерико извиняться и накладывать себе еду, Вольпе задержался у телефона в коридоре и позвонил Джованни.

— Да? — усталым голосом ответил в трубке друг.

— Федерико поужинает у меня. Если задержится допоздна, оставлю ночевать.

— Черт, — Джованни тихо продолжил ругаться еще какое-то время, и Вольпе позволил ему эту минутную слабость. — У Петруччо опять начался жар, и… Я… даже не заметил, что он ушел. Никто из нас не заметил.

— Я знаю. Ты даже не почувствовал, как он нас напугал.

— Гил, мне очень жаль. Правда. Я знаю, глупо так говорить, но с этими проблемами со здоровьем у Петруччо мы и правда… отдалились от остальных детей. И если младшие пока нам это прощают, то для Федерико это все гораздо труднее.

— Дело не в здоровье Петруччо. Федерико понимает, почему сейчас оно важнее, и у него нет с этим никаких проблем. Ведь чувствовать себя забытым и лишним он начал гораздо раньше. Посуди сам. Первые годы его жизни ты был слишком занят этими делами и переездом, а после — бизнесом и младшими детьми. Мария же чаще полагалась на него как на старшего в твое отсутствие.

— Да, наверное, так и есть. И хуже всего то, что я не знаю, как это исправить.

— Поговори с ним. Как Рэниро говорил с тобой. Выдели ему время. Лично ему, а не ему в составе остальной семьи. Возьми его в тур по колледжам, хотя бы в парочку свози. Или на рыбалку. Что угодно. И помоги Марии сделать что-то подобное.

— Думаешь, сработает?

— С нами работало. Почему с ним не должно?

— Справедливо. Спасибо, Гил, — Джованни вздохнул и хотел было распрощаться, но вдруг вспомнил о чем-то. — Погоди-ка. Что значит, он вас напугал?

— Попытался зайти в дом через окно в ванной, не зная, что там Роза. Она не растерялась и вмазала ему. А мы с Теодорой и Никколо чуть не добавили, когда сбежались на шум. Слава Богу, остановились.

— Ох, черт, Гил… Я его добью…

— После двух лекций подряд он будет тебе за это благодарен.

— Он обожает твои за краткость, так что не считается. Но если в этот раз он выслушал проповедь Теодоры без нытья и закатывания глаз, так уж и быть, я ограничусь домашним арестом.

— В этот раз она уступила место проповедника Никколо, а сама предпочла подытоживать.

— И ты им это позволил?

— У меня была истерика.

— Гонишь.

— Я смеялся как придурок минут пять, не меньше.

— Гил, мне правда очень жаль. Как ты?

— Бывало и хуже, — на кухне раздался смех, и Вольпе, понимая, что не хочет это пропускать, мягко улыбнулся. — Я пойду.

— Хорошо. Спасибо, Гил.

Положив трубку, Вольпе тихо встал у прохода в кухню так, чтобы остальные заметили его не сразу. Он хотел взять маленькую передышку и понаблюдать за ними со стороны. Просто хотел запомнить это все… таким прекрасным, каким оно и было. Хотел запомнить, как заливисто смеется Теодора над дурацкой шуткой Федерико. Хотел запомнить, как ненавязчиво Никколо заботится о Розе — незаметно подкладывает ей на тарелку самые лучшие кусочки и следит за каждым своим жестом, чтобы ее не напугать. Хотел запомнить Федерико по-настоящему улыбающимся, чего он давно уже не видел, и по чему ужасно сильно соскучился. Хотел запомнить, как Роза вглядывается в их лица и не может до конца поверить в то, что это все по-настоящему. Он хорошо знал это чувство — все еще помнил его по жизни в доме Тэтча. И теперь, видя, как это было со стороны, он понял, какой огромный проделал путь. Вот, о чем говорили остальные, наконец-то понял Вольпе. Вот почему из всех людей он сможет дать ей больше всего.

— Эй, ну наконец-то, — воскликнул Федерико, вдруг заметив его. — Где ты был?

— Разговаривал с твоим отцом, — ответил Вольпе, занимая свободное место рядом с Никколо. — Выторговал тебе домашний арест.

— Серьезно? — подросток взглянул на него с каким-то удивлением и подозрением. — Так легко отделался?

— Ну, если ты полагаешь заточение в доме с двумя драчливыми мелкими и болеющим Бемби и невозможность собирать свою тачку дальше легкой участью, то кто я, чтобы с тобой спорить.

— Ты собираешь тачку? — удивилась Роза.

— Да, пытаюсь по крайней мере, — Федерико был явно рад, что Роза не только простила его, но и не против пообщаться.

— Он нашел какую-то старую рухлядь на помойке и притащил ее в мой гараж, — Вольпе сделал перерыв на несколько вилок пасты. — Вкусно, кстати.

— Мы старались, — широко улыбнувшись, Роза снова вернулась к животрепещущей теме, захватившей ее с головой. — Так что за тачка?

Весь остальной ужин был посвящен обсуждению кучи железа в маленьком гараже Вольпе, и, как и всегда, он был не против послушать, хотя и ненавидел эту чертову кучу лютой ненавистью. У него не было ни машины, ни достаточного количества вещей, чтобы это заполнить это пустое и девственно-чистое помещение, и Вольпе был рад найти ему применение. Никколо, тоже не участвовавший в обсуждении, откровенно забавлялся, слушая спорящих детей и подтрунивающую над ними Теодору. Аккуратно, чтобы не привлечь внимания, он протянул под столом руку и накрыл ладонью лежащую на колене ладонь Вольпе, мягко ее сжал. Вольпе сжал его пальцы в ответ и с трудом подавил счастливую улыбку. Ему все это страшно нравилось.

Наслаждение продлилось совсем недолго. По крайней мере, так ему показалось, когда Роза вдруг повернулась к ним с Никколо с довольно хитрым видом.

— Вот же черт, я должна была сразу догадаться, — смеясь, сказала она. — По вам же все видно. Вы очень мило смотритесь.

— Не для всех, — мрачно ответил Вольпе, не собираясь отрицать очевидное и обнаруженное, и его голос, словно тяжелый и острый нож, раскромсал установившуюся напряженную тишину на десятки мелких кусочков. — Я хочу, чтобы ты понимала. Я намерен сдержать свое слово и заботиться о тебе так долго, как это будет необходимо, при условии, что ты этого все еще хочешь. Если ты передумаешь, я устрою тебя в более безопасное место.

— В смысле? — Роза побледнела. — Я… не угрожаю…

— Я знаю.

— Я хочу здесь остаться….

— Раз так, ты должна запомнить кое-что очень важное. Я сирота. С рождения. Никогда не знал и не искал своих кровных родственников. Однако, смог создать собственную семью. Никколо — мой муж, пусть пока что и не по закону. Теодора — моя сестра, пусть и не кровная. Федерико, мой крестник, первый ребенок, которого я смог полюбить так, как если бы он был моим. Я знаю и обожаю его родителей как своих брата и сестру с самого детства и сделаю все ради них и всех их детей. Все они… станут и твоей семьей, полюбят тебя так, как уже начинаю любить я, если ты это позволишь и будешь соблюдать важное правило.

— Какое?

— Не подставлять нас всех. Не раскрывать этот секрет до тех пор, пока мы с Никколо не сможем жить открыто, если это вообще станет возможным при нашей жизни. Особенно важно для тебя молчать об этом до тех пор, пока ты не выйдешь из системы. Если кому-то станет известно, тебя попытаются забрать. Я буду сопротивляться и защищать тебя, конечно, и тем не менее, это будет большой проблемой для всей моей семьи. Поэтому я рассчитываю на твое благоразумие. Что ты скажешь на это?

— Я согласна, — потупилась Роза. — Простите.

— Я не сержусь, — Вольпе тепло ей улыбнулся и повернулся к Никколо. — А ты что скажешь?

Никколо, продолжая сжимать его руку одной своей, другой смахнул с глаз слезинки.

— Скажу, что, должно быть, я счастливейший из людей, раз могу услышать, как ты называешь меня мужем в присутствии близких, и назвать тебя мужем в ответ. Я не думал, что когда-нибудь это станет возможным, и не могу передать, каково это ощущать, — сказал он дрожащим от избытка эмоций голосом. — Не буду лгать, на миг я ужасно испугался, но сейчас рад, что все в порядке. Рад, что вы нас не ненавидите.

— Черт, милый, конечно, нет, — Теодора поднялась, чтобы обнять их обоих со спины и расцеловать в затылки. — Господи, даже не думай об этом. Ты, конечно, тот еще придурок временами, но ты наш придурок.

— Домашним ой как это все понравится, — пробормотал, посмеиваясь, Федерико. Увидев хмурый взгляд Вольпе, он пожал плечами. — Ну а что? Они ведь знают. Папа знает, что я в курсе, он будет не против послушать.

— Джованни хватило такта спросить меня прежде, чем позволить тебе узнать и обсуждать мою жизнь, — парировал Вольпе. — Я не против, что ты пересскажешь, но хотя бы не при мелких. И не при дяде. Он меня до сих пор ненавидит.

— За что? — Федерико был искренне удивлен его словами. — Да, вы редко общаетесь, и все же…

— У Марио есть свои причины, — сказал Никколо, заметив, что эта тема расстроила Вольпе напоминанием о дне, когда он ранил старого друга. — Как и у меня есть причины не позволять ему приближаться к Вольпе и твоей семье. Поверь, Федерико, ты не хочешь поднимать эту тему.

Он хотел было сказать что-то еще, но вдруг услышал какое-то шевеление в замке входной двери. Вольпе, тоже его услышавший, повернулся на звук и, потянувшись к лежавшему рядом на столе ножу, начал было вставать.

— Ты кого-нибудь ждешь? — Никколо положил руку на кобуру пистолета под своим пиджаком и приготовился подстраховывать Вольпе. Теодора, стоявшая за его спиной, тут же подошла к детям и сжала плечи обоих, чтобы в случае чего утащить за собой в безопасный угол кухни.

— Никого, — Вольпе говорил очень тихо, чтобы услышать остальные важные звуки и не спугнуть неожиданного гостя. Что-то во всем этом показалось ему странным, и, прислушавшись к своим ощущениям, Вольпе обнаружил за дверью нечто знакомое. Теплая, родная энергия пульсировала на крыльце и потянулась к нему, откликнулась на вопрос. Успокоившись, Вольпе выдохнул и отложил нож. — Это Джованни. Приехал за Федерико и только сейчас понял, что перепутал ключи.

— У него ключ от дома? — с шутливой ревностью в голосе спросил Никколо, выпрямляясь и расслабляясь. — Ты не говорил.

— Ты не спрашивал, — фыркнул Вольпе, направляясь в коридор чтобы помочь Джованни с дверью.

— Что за хрень? — вытаращился на Никколо испуганный Федерико, когда его крестный вышел. — Откуда он узнал? С крыльца, конечно, что-то в окне видно, но из окна дверь практически не просматривается. Да он даже и не попытался… Как?

Этот вопрос явно удивил Никколо, вынудил его окинуть Федерико задумчивым и словно оценивающим взглядом. Но отвечать он не стал — повернулся поприветствовать теплой улыбкой вернувшегося в компании Джованни Вольпе.

— Мне жаль вас отрывать от ужина, — извиняющимся тоном сказал Джованни. — Но нам дома ужасно не хватает Федерико.

— Ну да, конечно, — пробормотал себе под нос парень, все еще обиженный на отца за отстраненность.

Джованни тяжело вздохнул, а Вольпе бросил на юношу мрачный и предупреждающий взгляд, напоминая ему о разговоре. Натолкнувшись на него, Федерико потупился и поднялся со стула.

— Иду, иду, — сказал он и похлопал по плечу Розу. — Еще раз дико извиняюсь за окно. Увидимся в школе, да?

— Да, будет неплохо, — кивнула Роза, довольная, что теперь ей будет с кем общаться на занятиях. — Приходи проверить свою тачку.

— Обязательно придет, — пообещал Джованни прежде, чем обнять по очереди Теодору, Никколо и Вольпе и вместе с сыном уйти из их дома.

За окном вспыхнули фары, загудел мотор. Машина Джованни выехала с дорожки и, развернувшись, направилась в соседний квартал.

— Идите отдыхать, — ласково сказала Теодора, увидев, что Роза клюет носом и вот-вот уснет и упадет лицом в опустевшую тарелку, а Никколо пытается не потягиваться слишком явно. — Мы уберем тут все.

Дважды этих двоих просить не пришлось. Роза ушла к себе в комнату и сразу завалилась спать. Никколо же решил немного подождать в зале — Вольпе упоминал прежде, что достал для него редкие книги на черном рынке, и Никколо, все еще остававшемуся в глубине души книжным червем, не терпелось взглянуть. Вольпе с Теодорой принялись мыть и вытирать посуду, как в прежние дни в доме Тэтча.

— Ты сразу поняла? — тихо спросил Вольпе где-то на третьей тарелке. Он знал, что Теодора правильно поймет его вопрос. И она поняла.

— Да, наверное, — она пожала плечами и подала ему следующую. — Ты был первым, кто меня совершенно не хотел. Я думала, ты из тех, кому нужно влюбиться в кого-то прежде, чем трахнуть. А потом ты вернулся из школы на выходные в первый раз и весь вечер трындел о нем. Мы все тогда поняли, мне кажется.

— Что я влюблен в него?

— И это тоже. Я знаю, они тебе никогда об этом не скажут, но они боялись, что история с Рэниро изменила тебя, сломала, заставила видеть все искаженно. Они же не знали, что ты всегда был нормальным. Но поняли это, когда ты впервые привел его в гости. Когда увидели, как ты на него смотришь. Когда услышали, каким счастливым смехом смеешься рядом с ним, как улыбаешься, как горят твои глаза. Когда осознали, каким счастливым тебя делает его присутствие. Когда обнаружили, как сильно он сам тебя любит, прежде, чем он сам это понял, должно быть.

— Прости, — прошептал Вольпе, забирая из ее рук очередную тарелку только чтобы отложить в сторону и обнять Теодору. — Я должен был сказать сразу…

— Не извиняйся, — Теодора, улыбаясь, обняла его в ответ. — Поверь, спустя время начинаешь понимать, что твой случай слишком очевиден.

— Я не об этом. А о том, что мы с Никколо обручились.

— О, милый, я знала с самого начала. Чья, по-твоему, была идея с гравировкой?

— Ты лучшая, ты это знаешь?

— Да, это я тоже знаю. А теперь иди-ка отдохни. Ты весь день старался.

— Останешься переночевать?

— Нет, милый, прости. Сегодня я слишком устала, чтобы спать на твоем диване.

— Он, вообще-то, очень удобный.

— И все же предпочитаю кровать. Особенно когда хочу завалиться туда с кем-то еще.

— Антонио?

— Как ты понял?

— У вас один размер рубашек и одинаковые предпочтения в узорах. Разница лишь в том, что ты ненавидишь Шанель.

— Черт, ты меня хорошо знаешь.

— А как иначе.

Перекидываясь шуточками, они вместе вышли в коридор. Вольпе вызвал такси из службы, которой доверял, и все время, что они ждали, оборачивался в сторону комнаты Розы. Дверь туда была приоткрыта, и в небольшой щели Вольпе мог увидеть слабый тепло-желтый свет ночника. Должно быть, Розе трудно было засыпать в полной темноте, подумал он, обещая себе скупить все самые крутые светильники при первом же удобном случае с тем, чтобы подарить их девочке.

— Спасибо, что дала мне пинка под зад и велела пойти с тобой, — сказал вышедший проводить Теодору Никколо, когда такси, остановившись перед домом, бибикнуло и намекнуло пассажирке выходить. — Серьезно, ты лучшая.

— Я знаю, милый, — засмеялась она, целуя его в щеки. — Почаще навещай этих идиотов, ладно? Твои мозги им очень нужны.

— Обязательно.

Они вышли на порог и проводили взглядом удаляющуюся вниз по улице машину. Лишь когда такси скрылось за поворотом, они вернулись в дом и, заперев дверь, смогли уединиться в комнате Вольпе. Раздеваясь, Никколо полагал, что вымотанный Вольпе сразу же ляжет и уснет, однако, понял, что ошибся, когда почувствовал на своей талии любимые руки.

— Хочу тебя, — прошептал Вольпе, властно расстегивая его ремень и стягивая брюки вместе с бельем вниз. — Черт, Нико, я тебя очень хочу.

— Прямо сейчас? Ах, Гил, — Никколо пришлось на миг зажать рот рукой. Вольпе опустился на колени и прижался губами к его пояснице. Легонько прикусив его бедро, Вольпе пробрался губами к его заднице и, сжав руками подрагивающие от удовольствия ягодицы, развел их в сторону, чтобы в следующий миг пройтись языком по сжатым мышцам. — Что ты делаешь? Я же… не приводил себя в порядок…

— Нико, ты самый чистый человек из всех, кого я знаю, — Вольпе снова сделал это, но уже почти всем языком и ловко и быстро толкнулся кончиком внутрь, чтобы почти сразу вытащить его. — Пожалуйста, позволь мне это сегодня…

— Тебе невозможно отказать, — чувствуя, как пальцы Вольпе на миг замирают, чтобы погладить его промежность, и следом продолжают ползти к члену, Никколо раздвинул ноги, предоставляя ему большую свободу. — Особенно когда ты так просишь…

Вольпе усмехнулся, и жар его дыхания заставил Никколо расслабиться. Он позволил ему сделать эту странную и непонятную вещь — вылизать себя, жадно, порывисто и до безумия умело. Это оказалось гораздо приятнее, чем он ожидал поначалу, и в какой-то момент Никколо поймал себя на том, что прижимается к стене и сам открывается навстречу жадному рту и ненасытным рукам.

— Устроишься поудобнее? — умоляюще прошептал Вольпе, наконец, оторвавшись от его очаровательной задницы.

Никколо не пришлось долго уговаривать. На подгибающихся ногах он сделал три шага, показавшихся ему в таком возбужденном состоянии сотней, и рухнул на матрас, подполз поближе к изголовью и, широко раздвинув ноги, положил ладонь на свой почти что каменный член.

— Гил, — прошептал он, наблюдая, как Вольпе роется в ящике, и медленно поглаживая себя. — Если я попрошу, ты сделаешь для меня кое-что?

— Конечно, — Вольпе улыбнулся и забрался в постель с привычным набором. — Все что угодно, любимый. Чего бы тебе хотелось?

— Отсоси мне, — Никколо сказал это так смущенно и невинно, что у Вольпе, на секунду не поверившего, что они вместе почти что двадцать лет, перехватило дыхание. Оказалось, это еще не все, потому что Никколо продолжил. — И дай мне сделать то же самое с тобой.

— С удовольствием, — плотоядно улыбнулся Вольпе, укладываясь боком так, чтобы заполучить доступ к ногам и члену мужа и открыть ему доступ к своим.

Никколо хотел было сказать ему что-то еще, но не смог. Прикосновение мягких, теплых губ к чувствительной головке стерло все его мысли и вынудило запрокинуть голову назад.

— Черт, люблю тебя, — выдохнул он, чувствуя, с какой усердной жадностью принялся Вольпе выполнять его просьбу. — Ты… просто нечто…

Вольпе усмехнулся и не стал ему ничего отвечать. Лишь многозначительно и легонько прикоснулся зубами к уздечке, напоминая об ответной ласке, после чего мягкими и плавными движениями языка вымолил прощение за подобную дерзость. Никколо, продолжая тихо стонать и пыхтеть, прижался губами к его животу и проложил мягкую дорожку на внутреннюю сторону бедра. Погладив пальцами упругие и горячие яички Вольпе, Никколо не отказал себе в удовольствии обхватить одно из них губами, насладился матовой нежностью кожи прежде, чем продвинуться вверх. Но продолжить он так и не смог. Уж слишком хорошо старался над ним Вольпе.

Дрожа от удовольствия, Вольпе самозабвенно скользил ртом по длинному члену Никколо. Ему это чертовски нравилось. Нравилось держать руками член Никколо почти у самого основания, мешая ему кончить раньше, чем это было нужно. Нравилось чувствовать, как он тяжелеет от каждого его прикосновения, нравилось ощущать чувствительным языком шелковую гладкость горячей кожи на головке, нравилось скользить губами по выступающим венам и иногда дразнить их едва ощутимыми прикосновениями зубов. Он никогда не мог найти в себе достаточно терпения, чтобы растянуть это удовольствие надолго, и своими порывистыми движениями довольно скоро довел Никколо до исступления.

— Не так быстро, — прошептал Вольпе, отстранившись прежде, чем Никколо, забывшись, испортит все веселье. Он добрался до изголовья, пошарил рукой под подушкой в поисках чего-то, и Никколо, судорожно пытавшийся отдышаться, не сразу понял, что он ищет.

— Нет, только не эта штука, — почти что прохныкал он, почувствовав, как упругое кольцо обхватывает его член и делает кульминацию невозможной до тех пор, пока Вольпе с ним не наиграется. — Вольпе, пощади…

— Не отвлекайся, — Вольпе, усмехаясь, заставил его перекатиться на спину и, прижав руки Никколо к изголовью, уселся на его груди. Касаясь его покрасневших от возбуждения губ собственным членом, Вольпе хищно облизнулся. — Побалуй меня прежде, чем я перейду к главному блюду…

— Вольпе, умоляю, — выдохнул Никколо, поглаживая его головку языком. — Пожалуйста, дай мне кончить.

— Обязательно, — мягко застонал Вольпе, позволяя Никколо обхватить член губами и толкаясь ему навстречу, — Только после того, как хорошенько трахну.

Бросив взгляд через плечо, Вольпе с удовольствием увидел, как дернулся возбужденный член Никколо от его слов. Это было то, чего ему так хотелось. Вольпе все еще безумно любил отдавать весь контроль над собой Никколо, обожал позволять ему проявлять свою нежную и искреннюю сторону, которой не было места на работе, в этом интимном и любимом занятии, нуждался в его сильных руках, чувственных ласках и всех этих безумных идеях, которые было так приятно воплощать, и оттого редко проявлял инициативу в том, что касалось перемены ролей, хотя и не отказывался от этого.

Однако, время от времени ему все же было необходимо побыть главным, получить в свои руки полный контроль над вечно занятым и планирующим Никколо, проявить собственную фантазию, не менее бурную и страстную. Каждый такой прилив нежности Вольпе оборачивался для нетерпеливого Никколо желанным и сладко-мучительным испытанием. Вольпе ненавидел торопиться в такие моменты. Ему нравилось долго готовиться, растягивая удовольствие, накапливая возбуждение и постепенно освобождая Никколо от его внутренних ограничений. Вволю насладившись мягким и нежным минетом, именно таким, какой ему всегда нравился, Вольпе аккуратно отстранился и сполз вниз, улегся между бедер Никколо.

Теперь Вольпе смог вернуться к тому, ради чего все это затеял. Расцеловав его ноги и лобок, Вольпе снова приник к мягкой, упругой и натренированной заднице Никколо. Это было одно из его самых чувствительных мест, и ощущение горячего языка на тугих мышцах снова вызвало у мужчины судорожный вздох. Вольпе позволил себе поласкать его подобным образом и отстранился только затем, чтобы смазать пальцы лубрикантом. Он обожал смотреть на Никколо, такого уязвимого и открытого, жаждущего его внимания, умоляющего сделать то, что обычно делал он сам. Обожал видеть, как он выгибается навстречу влажным от смазки пальцам Вольпе, растягивающим его тугую задницу, обожал чувствовать жар его кожи, слушать тихие стоны и судорожные, жадно втягивающие в легкие воздух, вздохи. Вольпе обожал все, что было связано с Никколо, и безумно любил его самого.

— Любимый, ты готов? — тихо спросил Вольпе, целуя двигающиеся ему навстречу бедра Никколо.

— Да, чертов ты садист, — это было самое нежное и милое оскорбление, которое Вольпе только доводилось слышать. Никколо со свистом выдохнул, почувствовав, как Вольпе вытаскивает пальцы. — Чего ты ждешь?

— Я любуюсь тобой, Нико, — Вольпе в последний раз мягко прошелся языком по сжимающимся и разжимающимся мышцам, по всему участку чувствительной белой кожи между ягодицами, поднялся и, устроившись собственной грудью на груди Никколо, приготовился входить. — Ты безумно красивый.

— А ты… просто невыносим, — Никколо, наконец-то вспомнивший, что его руки уже давно свободны, обнял Вольпе за плечи и нетерпеливо заерзал под любимым. — Трахни меня уже… Мне правда… так хорошо, что ужасно больно…

Этого оказалось достаточно. Впившись зубами в самый чувствительный участок шеи Никколо, Вольпе стянул кольцо с его члена, вызвав у Никколо полный облегчения выдох, и сильно толкнулся внутрь. Его член был ненамного короче, но ощутимо толще члена Никколо, и он мог себе представить, как неприятно и одновременно восхитительно должно ощущаться чувство заполненности в таком случае. И сейчас, благодаря долгой и хорошей подготовке, благодаря всем этим долгим ласкам Никколо был так сильно возбужден, что практически не ощущал дискомфорта. Он сжимался вокруг твердого члена Вольпе так крепко и жадно, что, казалось, не хотел его отпускать. Но ему пришлось.

Вольпе продолжил двигаться, и каждый новый толчок был сильным, твердым, почти что жестким. И пусть это кардинально отличалось от того, как чаще всего трахал его Никколо, Вольпе знал, что самому Никколо это нравится. Он чувствовал, как тело Никколо расслабляется под ним, как его дрожащие от наслаждения ноги крепко прижимают его за талию к туловищу, как лихорадочно зарываются в густые волосы пальцы с вечными порезами от бумажек, как постоянно обрывается дыхание от каждого сильного прикосновения члена Вольпе к самому важному участку тела. Никколо наслаждался. Впервые за долгое время он забыл обо всем и просто наслаждался близостью с Вольпе.

С глухим рычанием Вольпе впился в шею Никколо сильным, почти что болезненным поцелуем и неосознанно ускорился. Он собирался кончить и знал, что Никколо тоже вот-вот кончит. Ему стоило огромных усилий остановиться и, вытащив член и освободив его от резинки, прижаться им к покрасневшому от возбуждения и удовольствия члену Никколо. Несколькими ласковыми движениями руки Вольпе смог заставить их обоих кончить почти что одновременно. Изогнувшись, Никколо сжал в зубах угол соседней подушки, силясь сдежать крик, Вольпе же прикусил свою свободную руку. Он хотел бы кричать от удовольствия, но все же знал, что не должен. Не в первый день Розы в новом доме.

— Я люблю тебя, — услышал он голос Никколо, осипший, тяжелый и сонный от пережитого удовольствия. — Гил, я люблю тебя.

— Милый Нико, я знаю, — прошептал Вольпе на ухо Никколо и улыбнулся, почувствовав, какую волну удовольствия пустил по телу его любимого Стратега один лишь звук его хриплого и низкого голоса. — Ты ведь знаешь, что ты — вся моя жизнь?

— Да, я знаю, — Никколо, совершенно вымотавшийся, медленно моргнул и, свернувшись калачиком, погрузился в сон.

Вольпе с тихим смешком покачал головой и уселся на кровати. Он так вымотал бедного Никколо, что тот даже не захотел привести себя в порядок прежде, чем уснуть. Зная, что он будет недоволен этим утром, Вольпе накинул на себя первую попавшуюся домашнюю одежду и, подхватив полотенца, вышел с ними из комнаты. Свет в комнате Розы еще горел, однако, теперь Вольпе вдруг услышал какое-то движение. Шуршание одеяла и тихие рыдания. Роза не просто не спала. Роза плакала. Тяжело вздохнув, Вольпе подошел к ее двери и тихо постучал.

— Роза? Как ты? Ничего страшного, если ты не хочешь, чтобы я заходил, просто…  дай знать, в порядке ли ты, — сказал он, не слишком громко, но достаточно, чтобы Роза услышала, и принялся выжидать подходящее время. Интуиция его не подвела.

— Ты можешь зайти, — услышал Вольпе тихий всхлип в углу комнаты.

Он тихо зашел в комнату и снова опустился на пол в метре от кровати. Роза свернулась клубочком под одеялом, прячась там от мира. Она уже не плакала, но все еще тихо всхлипывала.

— Кошмар? — понимающе спросил Вольпе.

— Типа того. У тебя они были? Ну, после того случая.

— Были. Но другие.

— Какие?

Вольпе сглотнул.

— О том, как меня убивают за… ты понимаешь.

— Черт, Вольпе, мне жаль, — Роза выглянула из своего кокона. — Почему?

— Я знал, как умер тот человек, и боялся, что за мной тоже придут. Постоянно видел в кошмаре кладбище. Свою могилу рядом с его могилой.

— И когда эти кошмары кончились?

— Когда я встретил Никколо. В первую ночь в школе я лег в постель, услышал, как он сопит на другом конце комнаты, и сразу же уснул. И спал крепко до самого утра. Без кошмаров. Ни одного с тех пор не видел. Но с тобой это не сработает.

— Точно. Не думаю, что в мире есть еще один такой же хороший парень.

— К счастью, в мире немало других отличных парней, — усмехнулся Вольпе.

— И все же пока мне это никак не поможет, по крайней мере, сейчас. Я ужасно хочу спать, но не могу. Постоянно боюсь, что он зайдет.

— Если какой-то глупец попробует, ему не поздоровится. Я не люблю чужаков в своем доме. Особенно, если они хотят навредить моим родным. Я не шучу, Роза, — Вольпе посерьезнел, услышав тихий смешок девочки. — Я не буду церемониться с теми, кто попытается тебя ранить. И со временем научу тебя всему, что умею сам, если ты захочешь.

— Это звучит немного жутко, — признала Роза. — Ты… кто-то вроде гангстера?

— Нет. Я просто бродяга, которому повезло купить бар.

— Ясно.

Они немного помолчали, слушая тишину.

— Я думаю, что тебе нужно поговорить со специалистом, — сказал Вольпе, поднимаясь с пола. — С женщиной-мозгоправом. Или еще кем-то. Твой случай серьезный. Не спать неделями… ужасно. Я подыщу кого-то. Если не понравится, ты же скажешь?

Роза кивнула и снова укуталась в свой кокон.

— Спокойной ночи, — тихо сказала она, когда Вольпе шагнул в коридор.

— Спокойной ночи, Роза.

Прикрыв дверь, он ушел в ванную и наспех ополоснулся, намочил одно из полотенец и вернулся в комнату. Никколо продолжал спать, когда Вольпе принялся оттирать его от спермы и пота, но вскоре проснулся от ощущения странной влаги.

— Что ты делаешь? — пробормотал он, пытаясь перевернуться на живот и уткнуться лицом в подушку.

— Привожу тебя в порядок. Лежи смирно.

Никколо, ворча, снова устроился на спине и прикрыл глаза. Он наблюдал за тем, как Вольпе обмывает его тело и вытирает его насухо, и чувствовал его любовь в каждом мягком прикосновении.

— Лисенок, я в порядке. Иди ко мне, — взмолился он спустя несколько минут. — Без тебя ужасно одиноко.

— Я сижу совсем рядом, Нико.

— Ты знаешь, о чем я. Ложись.

Тихо смеясь, Вольпе кивнул и все же отбросил полотенца на пол.

— Тот еще денек, да? — спросил он, пристроив голову на груди Никколо.

— Точно. Но мне давно не было так весело.

— Знаю. Мне нравится видеть тебя счастливым.

— Поэтому ты на меня так набросился?

— Да. Просто не мог устоять. Прости…

— Нет, что ты, мне ужасно понравилось. Ты и правда ненасытный, Лисенок.

— Тебе не больно?

— Нет, милый, я просто устал. Нужно поспать, если хочу приехать в центр вовремя.

— Ты босс, Нико. Прогуляй.

— Звучит соблазнительно, — признал Никколо, вспоминая, как давно он не брал выходных, и представляя, как здорово было бы провести хотя бы один день в компании родных людей. В компании Вольпе. — Я постараюсь все устроить утром.

— Никто не предупреждает о прогуле, если собирается прогулять, — прошептал Вольпе, фырча и ласково переплетая свои ноги с ногами Никколо, словно собираясь помешать ему уйти. — Просто останься.

— Хватит нашептывать все эти соблазнительные идеи, дьявольское создание, — Никколо зарылся пальцами в его густые мягкие волосы и погладил кончиками кожу Вольпе, — и я подумаю об этом.