Тепло приглушённого, много раз отражённого от сотен тысяч кристалликов снега солнца, что, казалось, грело поутру, хотя на самом деле это делали шерстяное одеяло, толстые носки и ещё одно, точно такого же размера (да и в остальном идентичного) тёплое тело под боком; мир слишком огромный, чтобы двигаться со скоростью, превышающей его собственную, даже в тот момент, когда он ещё лежал, продирая глаза, и не выделяя собственных форм в этом многослойном нагромождении из простыней, подушек, покрывал, свободных тканей ночной рубашки, давно не стриженных лохматых волос...

Постепенно отходя от дурмана, Фай вскоре почувствовал, что воздух всё же был далёк от того, что хранили его воспоминания. Лежал он на совсем небольшой приземистой кушетке, один. И ни намёка на снег. 

Ум прояснялся и воспоминания возвращались быстрее, чем ему хотелось – ещё одна дурная черта взрослой жизни, в которой чувство внутренней единоличной ответственности перед собою неустанно гонит вперёд. Окружающая обстановка была чужой, но не удивила его. Он спал, понятия не имел сколько, но по завесе этого сна отчётливо тарабанили капли дождя; приглушённые, но в основном знакомые голоса переговаривались о чём-то. 

Вынужденный с самого начала и до сих пор наблюдать, изучать эту обстановку лишь в половину обзора, Фай осторожно дотронулся до лица. Ни движения мышц, ни температуры, ни собственного же прикосновения сквозь материю, которая не могла быть настолько плотной, он не почувствовал – только шершавую поверхность бинтов, трущуюся о кончики пальцев. На коже остались бледные, зыбкие, похожие на пыль от высохшей ржавчины следы. 

Это всё ещё был он. Он всё ещё был собой. А другого не было и никогда не будет. Даже если бы захотелось. 

— Вы наконец очнулись, – показавшийся из-под полога тента Шаоран на миг запнулся, точно увидел в нём сидящем на постели молча, совершенно неподвижно, привидение – но не было причин сомневаться в его искренности, когда юноша улыбнулся будто с облегчением. Сам Фай встретил его в лёгком смятении. 

— Я настолько плохо выгляжу?

— Нет, нет, – по тому, как неловко и торопливо парнишка начал возражать, Фай понял, что тот принял его вопрос за буквальный: о том, как на звание первой красавицы пустыни ему как минимум в ближайшее время претендовать не придётся. — Нет, просто... Наш медик сказал, что рана довольно серьёзная. Мы переживали, что... восстановление может занять гораздо больше времени. 

— Сколько я спал? 

— Вас принесли сюда позавчера в обед. 

Нетрудно было догадаться, о чём они на самом деле переживали. Однажды – когда Фай был ещё совсем мальчишкой – в залах недосмотрели и на общий ужин подали что-то дурное или просто несвежее, от чего весь следующий день животом мучились больше или меньше практически все. И только Фай слёг с сильной лихорадкой дня на четыре, что в какой-то момент, он был уверен, его уже готовились хоронить. Простое пищевое отравление, от которого к тому же больше никто не пострадал с такой силой, чтобы утверждать, будто оно было не таким уж простым – чуть не отправило его в могилу не оно само, а недостаток воли, осознал Фай спустя годы. То, что он четыре дня провалялся в постели без видимых улучшений было следствием не столько недуга, с которым у его тела не было сил справиться... он просто не хотел вставать. В последнее время в его планы не входило отправляться на тот свет, насколько он сам отдавал себе в том отчёт. Но существованию в себе той части, которая вполне могла в свете всех последних событий думать, что, может, хватит уже с него, Фай не был удивлён. 

— Да, насчёт обеда... – немного помолчав, пока размышлял над всем этим, протянул Фай. Голода он не чувствовал, просто хотел сам поскорее перестать ощущать себя бестелесным духом. Он смотрел на свои бледные худые руки половиной зрения и всё ещё не верил до конца, что они принадлежали ему. 

Сидя за небольшим раскладным столиком, он зачерпывал из тарелки какую-то густую походную жижу, совсем не чувствуя вкуса, только температуру – пока Шаоран вводил его в курс всего, что произошло с тех пор, как его собственные воспоминания переставали быть связными. Фаю не пришлась по душе новость о том, что Курогане уже дня два как уехал из лагеря. То есть, конечно, это было разумное решение. Но мог ли он позволить себе теперь, когда основная опасность миновала, а ситуация, из которой он напряжённо искал выход, пока сидел в тёмной камере – худо-бедно разрешилась, признать, что просто по нему... скучал? 

...Ну, не в присутствии ребёнка, которому они и так доставили хлопот. Жалость к себе снова откладывалась. 

— Какие у вашей группы сейчас планы?

— Если ничего непредвиденного не случится, то мы выезжаем обратно в Клоу через пять дней. 

Не в силах скрыть того, что и эта новость не шибко ему понравилась, Фай немного нахмурился.

— Я мог бы поехать один, вперёд вас. 

— Пожалуйста, не стоит, – Шаоран произнёс вежливо, но с нажимом, которого не ждёшь от «ребёнка». — Вы ранены, вам всё ещё может стать хуже в пути, особенно если отправитесь в него настолько скоро. Совсем одного мы вас отпустить не можем. 

— Вы... не несёте за меня никакой ответственности, знаешь, – вздохнул Фай, изо всех сил – которых у него, к досаде, пока что не успело накопиться много – стараясь звучать помягче и не слишком неблагодарно. 

— Может быть, и так. Но у нас тут люди не из тех, кто будет спать спокойно, зная, что дали вам пропасть. 

С бессмысленностью продолжения спора Фаю пришлось смириться. Конечно, вариант улизнуть незаметно имелся всегда. Однако эти люди действительно спасли ему жизнь. Он ничем не был способен им отплатить, кроме как хотя бы просто проявив уважение. Они не несли никакой ответственности за него и его благополучие, но он сам нёс определённую ответственность за то, какие неудобства, какие чувства и какие планы привносило в чужие жизни его в них вмешательство. Как всегда, он лишь страдал от такой ответственности, но... Следовало начать привыкать к тому, что бегство далеко не всегда являлось лучшим решением. 

Очевидно, Шаоран был убеждён, что они теперь в этом вместе. Фаю не хватало твёрдости сердца, чтобы пытаться его разубедить. 

Позавтракав (пообедав? Поужинав? Впрочем, нет: было ещё очень светло), Фай вышел подышать. Ему не было смысла скрываться, хотя так или иначе его светлая шевелюра всё равно не осветила бы собою, как утренняя звезда с вершины тюремной башни, всю Альзахру с тех её задворок, на которых был разбит лагерь. Он мог быть по-прежнему одним из самых приметных людей в округе, не то чтобы менее приметным с таким «марафетом» на лице – но он ощущал всем своим существом, что это больше не имело никакого значения. 

Ещё не до конца просохшая после зарядивших дождей – небо по-прежнему было плотно затянуто белесой пеленой облаков – глинистая земля проминалась под его ногами. Не застёгнутая на пару последних пуговиц свежая рубашка слегка щекотала шею своим воротом, который теребил лишенный обычной сухости и спёртой нагретости южным жаром ветерок. Фаю не до конца верилось, что он всё ещё в Альзахре. Альзахра с самого начала, и вплоть до недавнего времени, всегда была для него... совсем иной. Сейчас она ничем не отличалась от любого другого места. Любого из случайных, ничего не значивших мест. 

— Эй, здравствуй...

Он ласково потрепал по голове вдруг из ниоткуда взявшегося, с несомненным намерением подошедшего к нему вороного жеребца. Это было странно: столько времени прошло, в течение которого было как-то не до того совсем, чтоб добраться мыслями до столь незначительного уже вопроса. Что же стало с их прежними лошадьми – да какая уже разница. По крайней мере, так Фай думал до сих пор, особо не думая, ведь до Арда они добрались отнюдь не их ходом. Вместе с пленниками ревностно обыскали и забрали всё сопутствующее более мелкое их имущество потому, что Фай успел в своё время прихватить с собой кое-что из зальных драгоценностей – их ценность, увы, приблизительно равнялась ценности самой его рабской жизни. Но брать «на всякий случай» с собой лошадей не имело никакого смысла, если бы из конюшни сеиди после их побега пропали ещё и лошади, об этом было бы заблаговременно известно наверняка. Может, охотившиеся за ними наёмники просто воспользовались своим правом на «чаевые». 

— А где же твоя подруга? – мягко проворковал Фай, приглаживая длинную гриву. Конь, конечно, не сообщил ему никаких новостей; ни плохих, ни хороших. Да и ладно. Новостей Фаю, пожалуй, на ближайшее время было довольно. 

Он проводил жеребца туда, где археологи пристроили своих лошадей; тот жадно доедал остатки овса из общей кормушки, громким, угрожающим фырканьем отпугивая любопытных, удивлённых неожиданному пополнению соплеменников. Стараясь самому лишний раз не провоцировать животное, Фай иногда успокаивающе похлопывал его по холке... но тому, казалось, было всё равно – как будто и не замечал, – хотя в целом вёл себя и не сказать, что недостаточно смирно. Уж точно не бросался с длинным мечом на всех без разбора. 

Когда однажды Фай позволил себе надежду, что Курогане в силах победить преследовавший его рок, он имел в виду совсем не это. 

Альзахра никогда не была для него подобием дома. Не была больше и тюрьмой. Ценой, которую Фай предпочёл бы никогда не платить. Но сделанного, особенного сделанного кем-то другим, не воротить. Он чувствовал личную вину, но знал, что ему просто придётся с этим жить – и не так, как он привык жить с виной до этого. Теперь уже точно. 

Осталось совсем чуть-чуть. Незначительно больше пяти дней: в дороге времени не существовало. 

Пять дней спустя он ехал на вороном коне по проторенной дороге через пустыню в составе археологической группы. Одолженная дорожная одежда на нём окончательно стирала всякое понимание кто он, откуда, куда держал путь и зачем. Во всяком случае, хотя бы последнее Фаю достаточно было просто знать самому. Экспедиция насчитывала порядка двадцати человек – точнее пересчитывать он не видел смысла – и не производила о себе впечатления ни съезда чопорных интеллектуалов, ни сборища авантюристов. Фай бы с лёгкостью влился в дискуссии, которыми они себя развлекали по пути, если бы пожелал.

Рана заживала хорошо, даже несмотря на то, что лицо периодически потело под бинтами, нагретыми пустынным солнцем. Чем дальше они продвигались, впрочем, тем более щадящим оно было. Когда они гостили в Клоу впервые, Фай не раз задумывался о том, как могут две пустынные страны и живущие в них люди, их образы жизни, культуры, представления о прекрасном так сильно различаться. Но, если подумать, о каком братском сходстве между ними могла идти речь, если само солнце светило для них по-разному?

Ни время, ни расстояние не виделись чем-то реальнее того же пустынного миража, когда начали вырисовываться знакомые виды – он словно никогда отсюда и не уезжал. Фай много где успел побывать, и нигде не испытывал – вплоть до присыпанных снегом безмолвных, мёртвых улиц Валерии – ничего, отдалённо напоминавшего бы чувства собственной принадлежности; у него не было причин сравнивать с домом (или всерьёз думать о том, что тот мог бы им стать) и Клоу – но каким-то непонятным образом это место дарило ему иллюзию «правильности». Почему-то именно здесь с тех пор и по сей день с лёгкостью верил, что всё так или иначе будет хорошо. 

Иллюзию. Ни одно место на свете не могло и не собиралось ему этого обещать. 

Никак не возвещая о своём прибытии, они вдвоём с Шаораном ступили во дворец, ни капли не сомневаясь в своём праве на это, хотя лично Фаю было совсем не до того, чтобы сомневаться. Мягкий свет, падавший внутрь через большие окна и отражённый от светлых стен, расстилал перед ними пустые коридоры, по которым ни одна живая душа не спешила им навстречу. Фай рассчитывал на чутьё юноши; сам он уже плохо помнил расположение помещений. Даже спальню, в которой они прежде ночевали с Курогане, вряд ли бы отыскал. 

Шум донёсся для них из одного из залов, использовавшихся обычно для приёма гостей. Они понятия не имели, каких на сей раз – их с Шаораном появление могло оказаться не ко времени и не к месту, но вариантами получше, чем хотя бы заглянуть оценить обстановку, они, увы, не располагали. 

Все действительно были здесь: король, жрец, принцесса Сакура. Помимо того, в зале было примерно втрое больше людей, чем в этих стенах обычно обитало. Вооруженных, хотя это не так бросалось в глаза, чтобы делать какие-либо тревожные выводы; большинство археологов из экспедиции, с которыми Фай провёл последнюю неделю, тоже держали при себе кинжалы, охотничьи ножи. Местными посетители не были точно. Тоя слегка хмурился, хотя глядел скорее задумчиво, чем раздражённо. Несмотря на то, что как король должен был иметь главенствующую роль в «аудиенции», он почему-то стоял чуть в стороне. Немного позади Сакуры. 

Принцесса, выражавшая своим видом иную природу беспокойства, скорее искренне-участливого, но немного беспомощного, разговаривала с другой девушкой. Её миниатюрная фигура, отстающая от своих сопровождающих на почтительное расстояние, вопреки этой миниатюрности, производила неизгладимое впечатление. Если бы ему требовалось всерьёз выдвинуть предположение: Фай поставил бы на то, что незнакомка была ровесницей Сакуры, может, незначительно старше – но ощущалось так, будто та была старше как минимум вдвое. В своих длинных многослойных одеждах она немного походила на куклу, но такую, к каким детям обычно запрещают даже прикасаться. Её ровная, но спокойная в своей естественности осанка говорила о воспитании, которое дают только в связи с определённым положением. Просто зная о том, что Сакура была принцессой, с тем, насколько она соответствующего эффекта она собой не производила, Фай при желании не мог навскидку присвоить второй девушке статус хоть сколько-нибудь меньший. 

Он не мог быть менее заинтересован в расшаркивании перед властью имущими в юрисдикции какого угодно отличного от Клоу, где он хотя бы находился и находился в немного зависимом положении, государства, чем прямо здесь и прямо сейчас. Ему не должно было быть до этих людей никакого дела – пока он не задержался достаточно, чтобы получше рассмотреть всех присутствующих. Где-то в кишках неприятно заворочалось смутное чувство: принужденное узнавание того, чего Фай на самом деле никогда не видел. Почти не видел. Руки похолодели, когда он понял, что эти люди носили на себе те же гербы, что он когда-то видел у Курогане на одежде. 

В этот момент их взгляды с аристократкой встретились. На слишком короткий миг, и её мысли, похоже, тоже были заняты чем-то отличным от него в данный момент. Но Фаю от этого ни капли не полегчало. 

Что насчёт Курогане? Его в зале не было. За ним «пришли»? Он знает об этом? Где он?

Первой их появление в итоге как-то отметила тоже Сакура. 

— Шаоран, вы вернулись... – впрочем и она на Фая посмотрела как-то вскользь, словно не успевала определиться, что ей сейчас чувствовать по поводу этого воссоединения – и тут же, будто ища поддержки, обратилась к Шаорану. — Томоё тоже здесь, она...

— Цукуёми химэ-сама... – Шаоран склонил было почтительно голову, но жестом рукой, странно неловким, чужестранка удержала его от дальнейших почестей. 

— Здравствуй, Шаоран-кун. Нет нужды, я приехала скорее не как принцесса, а как подруга Сакуры. 

— Мы отсутствовали в Клоу не так долго, и до отъезда я ничего не слышал о скором визите... Что-нибудь стряслось? – протянул Шаоран. Фай понял, что тот тоже уже заподозрил что-то если не неладное, то... определённо как минимум сложное. 

— Мы обмениваемся письмами, как ты знаешь. Сакура и раньше упоминала в них гостей, которых вы несколько месяцев назад принимали у себя во дворце. Но из последнего такого письма я поняла, что одним из них был человек, которого я разыскиваю долгое время. 

Сакура наконец нашла в себе силы поднять глаза на Фая вновь. Тут до него дошло: бедняжка решила, что сама того не ведая о чём-то проболталась. Конечно, если они с нихонской принцессой действительно были в столь близких отношениях, то и ей сознательно бы она врать не смогла... Но возникший перед ней столь не вовремя Фай, ещё и в не самом приятном смысле «преобразившийся», что она, казалось, ещё и с неприличным опозданием сумела его признать, только утяжелил вину. 

— Понимаю, что след давно остыл, но всё же... – вздохнула принцесса. — За любую информацию была бы признательна. 

— Постойте, но разве Курогане-сан сейчас не в Клоу? – растерянно переспросил Шаоран. 

Сакура замотала головой: сперва растерянно сама, но всё отчаяннее, как решила, должно быть, перед лицом подруги, что та теперь может заподозрить её во лжи. 

— А должен быть?

Голос подал Тоя.

— Как вы уехали тогда – мы больше ничего о вас не слышали, – угрюмо опроверг он. — До тех пор, как не далее получаса назад узнали, что, оказывается, укрывали государственного предателя. 

— Вы ничего не знали. С Клоу не может быть спроса в любом случае, – спокойно отрезала принцесса, словно не собиралась менять своё мнение на этот счёт ни сегодня, ни завтра, ни через месяц – но и не желала больше обсуждать это в таком ключе. 

Жаль, что Фая волновала тем временем отнюдь не политическая судьба Клоу. 

— Так откуда взялось предположение, что он и сейчас в Клоу?

Шаоран вкратце объяснил ситуацию: без излишне компрометирующе подробных описаний похождений Курогане в Альзахре, хоть и обойтись без изложения их последствий было никак. В целом больше половины находящихся в комнате и так примерно представляли, каких проблем он успел себе нажить. 

— Понятно. Мне придётся вас огорчить, но насколько я всё ещё, мне хочется верить – хоть немного, знаю Курогане: что ему сказали ехать в Клоу, абсолютно ничего не значит, – выслушав, подытожила Цукуёми. 

— Но Курогане-сан ни словом не обмолвился, что у него были другие планы... – явно раздосадованный, протянул Шаоран. 

— Он и со мной тогда не прощался, – заметила принцесса, на что парнишка сделался уж совсем пристыженным. 

— Он не приходил во дворец и не пытался связаться с нами. Но строго говоря, это не значит, что его нет в городе, – допустил Юкито. — Он мог остановиться в одной из гостиниц. Если я распоряжусь проверить это, мы узнаем наверняка в течение часа-двух. 

— Если вам это будет не слишком головной болью, – не сразу, словно не была уверена, требуется ли для этого её одобрение, ответила принцесса. Скорее всего, чисто из вежливости – не было похоже, что она готова была мысленно дать затее хоть сколько-нибудь шансов на успех. 

Фай меж тем, предоставленный по большей части самому себе, пока обсуждение вели остальные, осмысливал ситуацию и то, что она значила для него. Он признался себе, что ещё по пути в Клоу как будто не до конца верил, что там его наконец ждёт всеобъемлющее облегчение и некая «счастливая концовка», хотя готов был списать это на свой пессимизм и сохранявшееся после всего пережитого напряжение нервов – и был словно за это наказан. В то, что найдёт в Клоу только ещё больше проблем, настолько больше проблем, он тоже при всём своём малодушии не мог поверить. 

Если Курогане не было в Клоу, Фай понятия не имел, где его искать. А дополнительное обстоятельство в виде грозивших составить ему в этом компанию нихонской принцессы и её людей, уже давших понять, что разыскивают государственного предателя, только ещё больше всё усложняло. 

— Зачем вы ищете его?

Фай, больше не дожидаясь, пока этот вопрос задаст за него кто-то другой, впервые сам обратился к принцессе. 

Цукуёми наконец снова посмотрела на него. Не так, словно её осенило, что в комнате всё это время был кто-то ещё, кого она прежде не замечала, но и не давая ему ложной надежды, что его присутствие было здесь чем-то самим собой разумеющимся. 

— Могу я узнать, кто вы?

— Я тот, с кем Курогане гостил у королевской семьи в Клоу несколько месяцев назад. Мы путешествовали вместе всё это время, до недавних событий. 

Фаю не было смысла это скрывать; нихонская принцесса ничего не могла ему вменить за то, что он просто составлял Курогане компанию в его «отлучке». Даже если стал её причиной... Своё наказание он уже получил, больше он никому ничего не должен. 

— В таком случае вы и сами должны понимать зачем, – протянула та. 

Не прояснил её ответ решительно ничего. Фай не имел ни малейшего представления, какое наказание в Нихоне полагалось за самовольное оставление службы.

С другой стороны, вдруг осенило его, с какой стати было принцессе самолично тащиться через полсвета, искать кого-то – только ради того, чтоб предать его суду? От Сакуры она могла получить необходимые сведения и в письме. 

Одного лишь привидевшегося ему противоречия было недостаточно, чтобы Фай пересмотрел все свои опасения... но к сожалению, пообщаться с принцессой и всё прояснить не виделось ему возможным. Не только из-за очевидной разницы в положениях, которая не стиралась, как это было в случае с Сакурой и её непосредственностью. От Цукуёми исходила странная аура, не подавляющая, нет... но держащая на расстоянии. Он невольно сохранял с ней осторожность, какую проявлял бы, оказавшись перед храмом совсем чужой, незнакомой религии, в гуляющем вокруг которого ветре действительно витало что-то потустороннее. 

Они все дожидались новостей. Но чем дольше это ожидание длилось, тем сильнее укреплялось в своём праве быть новостью само отсутствие каких-либо новостей. Когда Юкито, покачав головой, сообщил, что ни в одной из гостиниц города за последнее время никого, остановившегося под именем Курогане, или хотя бы на него похожего, не видели, это было уже очевидно. Мало верилось и в то, что нихонец мог просто уже какое-то время ночевать на улицах: не было на то причин, да и так бы его, столь приметного, кто-то бы давно заметил и сообщил: на улицах Клоу не встречалось бездомных и попрошаек. 

— Больше ничем не можем вам помочь, – спокойно, но категорично заключил Тоя. Он сохранял подобающую степень уважения и гостеприимства, при этом подчёркивая, что по-хорошему не имеет к ситуации никакого значимого отношения. Фай не стал бы его за это попрекать. По сути они вдвоём уже и так доставили ему и его семье достаточно проблем.

— Но где же тогда он может быть? – более участливая и сердобольная, чем братец, ровно как и намного более лично заинтересованная в их судьбе, пролепетала Сакура. Её, возможно, уже не так сильно волновало, по каким причинам его разыскивала Цукуёми и что сейчас означало для него быть найденным. Её волновал сам Курогане. То, что причины его «исчезновения» и его судьба были им неизвестны. 

— Он взрослый человек со своей головой и обеими ногами на месте. Преспокойно он может быть где угодно, – вздохнул Тоя. 

У Фая на уме было то же самое. Он не слишком верил, что Курогане мог просто не добраться до Клоу из-за того, что встретил на пути непреодолимое препятствие, стал жертвой похищения или остановился полюбоваться ландшафтами, получив в результате солнечный удар и валяясь где-нибудь без сознания по сей час. Намёк нихонской принцессы вырисовывал в его голове образ Курогане гораздо более достоверный и мыслимый: тот в Клоу не собирался с самого начала. Он мог отправиться куда угодно и был на то волен. Только вот кое-что, казалось Фаю, ставило под сомнение его право так поступить. Вкратце, этим кое-чем Фай и был. 

— У вас с ним не было никакой договорённости? – внезапно сама обратилась к нему Цукуёми. — О каком-либо ином месте встрече?

Фай покачал головой. Конечно, даже если бы было и прямо сейчас с помощью принцессы он неожиданно бы об этом вспомнил – Фай бы покачал головой. Но впервые в жизни так, чтобы это было к его досаде, ему не приходилось лгать. 

— А у вас есть предположение, куда он мог отправиться в такой ситуации? – спросил её Шаоран.

— На самом деле – есть. 

Цукуёми действительно выглядела с некоторых пор, если окинуть взглядом, парадоксально наименее взволнованной и заинтересованной из всех. 

— Если это всё ещё тот Курогане, которого я знаю – есть только одно место, куда бы он отправился, если бы знал, что ему больше некуда идти. 

Покинула Клоу поисковая группа только на следующее утро. Дорога предстояла неблизкая, во дворец все и так прибыли немного в спешке, все по собственным причинам – поэтому переночевать было необходимо. Фай хотел воспользоваться возможностью и немного побыть наедине с Сакурой, с которой у них даже не было возможности толком друг друга поприветствовать – но упустил момент, когда стоял уже довольно поздний час, а ему как будто всё ещё было мыслями не шибко до этого. Сама она – чего он мог бы ожидать – к нему не заходила. До самого рассвета в голове мельтешили сумбурные, невнятно-тревожные сны. Но по крайней мере тело его к утру чувствовало себя отдохнувшим. 

Он всё-таки встретил Сакуру ещё раз перед отъездом. Формально Фай не получал одобрения, что может присоединиться к нихонцам, но и от ворот поворот они ему тоже не дали; он решил ехать с ними, потому что хоть и конечные цели их могли разниться – этого Фай всё ещё точно не знал, – в одиночку отыскать Курогане шансы его были сильно меньше. А его, кажется, всё равно воспринимали как увязавшуюся следом, но всё ещё державшуюся на некотором расстоянии, не грозившую ничем помешать бродячую кошку. Неудивительно, ибо он и не пытался быть чем-то иным. 

Девушка вышла к нему, когда Фай уже направлялся к выходу, всё ещё выглядевшая немного пристыженной, но по крайней мере не дававшая этому стыду удержать её от чего бы то ни было, что она намеревалась ему сказать – или сделать. 

— Это... это вам.

Она протянула ему на первый взгляд просто какой-то лоскут чёрной ткани. Но на поверку это было что-то сшитое из этой ткани, по определённой некоторым замыслом форме, с аккуратными швами и обработанными краями. Немного растерявшийся поначалу – странно, но сам он почти начал забывать об этом обстоятельстве, – однако догадался. Он не мог вечно разгуливать в бинтах. 

— Простите, что так невзрачно выглядит... Я хотела разрезать одно из своих платьев, но подумала, что вы догадаетесь – и расстроитесь. 

— Ещё как расстроюсь. Спасибо, этого более, чем достаточно, – тихо, мягко поблагодарил её Фай. 

Снимать бинты сейчас, с ещё не до конца затянувшейся раны, ещё и перед Сакурой, он не решился, поэтому просто завязал лоскут поверх них. Зеркала поблизости не было; он позволил девушке аккуратно поправить новую повязку на своём лице. 

Они обнялись на прощание; и тонкая, доверчиво льнувшая к нему в его руках фигурка старой подруги оставила отвратительную трещину на чём-то, что до сих пор берегло, защищая крепким панцирем его рассудок. От того, чтобы чувствовать всё, что он должен был чувствовать. 

— Пожалуйста, хотя бы напишите, когда будут какие-нибудь новости.

— Обязательно.

Фай ехал среди нихонских воинов, ещё меньше ощущая себя частью происходящего, чем когда его спутниками были отряд археологов. Ему это было и не нужно. Ему и раньше случалось воспринимать в тех или иных обстоятельствах людей вокруг себя исключительно как функцию. Но стыдиться этого на сей раз у него не было времени и сил. 

Прошёл, быть может, час или два, как город скрылся из вида. Накопившаяся внутренняя усталость, с ощущениями его тела никак не связанная, не притупляла сохранявшегося в нём напряжения от того, что слишком многое ему всё ещё было неясно, слишком многому он не смел доверять – от чего держался в седле так вымученно прямо и ровно, словно отправлялся на войну. Чужой конь со знанием дела продолжал везти его так, словно никаких указаний от самого Фая ему было не нужно. Вдруг, ему показалось, его кто-то неловко окликнул. 

В подтверждение этой теории – вскоре с ним поравнялся человек. Фаю смутно почудилось, будто лицо его было знакомым. Хотя, может, за ощущением крылось на самом деле то, что нихонец сам смотрел на него так, словно они когда-то уже встречались. Как бы там ни было, мужчина только и произнёс:

— Там у химэ-сама к тебе разговор. 

Пришлось сдать немного назад в общей процессии, чтобы приблизиться к закрытому паланкину, в котором везли принцессу. Остановка продлилась ровно столько, сколько Фаю потребовалось, чтобы не слишком уверенно, но за неимением выбора забраться внутрь. Коня, насколько он успел увидеть, повёл с собой дальше тот парень; жеребец несколько раз возмущённо фыркнул и сперва артачился, но, кажется, присмирел, когда Фай послал ему пару успокаивающих, ласковых слов напоследок. 

В паланкине оказалось ровно столько места, чтобы два человека могли сидеть напротив, не дыша друг другу в лицо. Фаю всё равно было не очень уютно, он не знал, чего ждать от этого разговора. 

По крайней мере избавляя его от бремени самому выбирать, в каком тоне его начинать, Цукуёми заговорила первой, нарушив молчание до того, как то бы чересчур затянулось. 

— Могу я узнать ваше имя?

— Фай... ваше высочество, – ответил Фай, попытавшись в последний момент соблюсти этикет. 

— В Нихоне не принято такое обращение, – поправила его принцесса, но совсем без укоризны. — Впрочем, я бы в любом случае лучше обошлась без официоза... Пожалуйста, пока мы наедине, зовите меня Томоё. 

Резкая перемена немного застала Фая врасплох. Тогда во дворце, в присутствии остальных, Цукуёми показалась ему... почти холодно отстранённой по отношению к нему. Оно и было куда менее удивительно, чем то, как она обращалась к Фаю сейчас. Словно он не был каким-то случайным проходимцем, самостоятельно сделавшим себя частью ситуации. 

— Пожалуй, я должна прояснить: у меня нет цели призвать Курогане к ответу за его проступок, – продолжала Томоё. — За то, что случилось, если уж на то пошло, я несу больше ответственности. Я позволила этому случиться, потому что... так было нужно. 

Прежде, чем Фай окончательно перестал бы понимать, что всё это значит и частью какого куда более сложного замысла, чем он когда-либо имел причины задумываться, стал; или напротив возразить, что пока не готов знать – Цукуёми уже говорила.

— «Дети изменённой судьбы».

— Что, простите?

— «Дети изменённой судьбы» – так Юко-сан называла вас двоих в письме. Я никогда не рассказывала об этом Курогане. И не расскажу. Но я думаю, что вы должны знать. Пообещайте, что это останется между нами. Я приравниваю это к государственной тайне. 

В произнесённом принцессой не было ни одного вопроса. А даже если бы она всё же спросила, хочет ли он знать – Фай знал, что выбора у него нет и не стало уже давно. 

— Много лет назад, ещё девочкой, я отправилась в Смарагдос. Насколько мне известно, вы тоже успели там побывать, – Фай слабо кивнул. — Курогане уже служил моим телохранителем и должен был сопровождать меня, но я соврала что-то, не припомню что именно, и мне удалось уехать без него. Со мной была только Сома – телохранитель императорской семьи, она служит напрямую моей сестре и когда-то была наставницей Курогане. Но даже она не знает, о чём я говорила с ведьмой. 

Фай слушал, боясь дать хоть единственной собственной мысли нарушить ход повествования; вникнуть сходу во все детали было сложно, Курогане почти ничего не рассказывал ему о своей прежней жизни. Но он чувствовал, что речь идёт о чём-то исключительно важном, касающемся каким-то образом и его самого тоже. 

— Я тогда постоянно видела сны. В них Курогане вёл армию моей сестры, а столица утопала в огне и крови, – понизив голос, продолжала она рассказ. — Хотя даже если бы не шло речи о судьбе всего Нихона, я всё равно бы это сделала. Я знала, что глубоко внутри он страдает, а что самое страшное – сам этого недуга никогда не осознавал. Я пыталась несколько лет – но мне не удавалось достичь корня, что бы я ни делала, я видела, что он идёт ровно по той дороге, что уготована ему судьбой; что я видела в своих снах. Что у сестры моей, что у Курогане на самом деле очень доброе сердце. Но просто бывают такие люди: глубоко израненные в душе люди, которые, сойдясь не в том месте и не в то время, находят в другом отражение своей боли... И таким людям ни в коем случае нельзя встречаться, иначе они непременно погубят друг друга. Я сама свела их. Я знала, что была тогда ещё не в силах предотвратить лишь после открывшуюся мне судьбу, но я чувствовала, что это я во всём виновата.

Вес поведанного ему был слишком велик, чтобы быстро уложиться в уме... но, как ни странно, Фай чувствовал, что понимал, о чём она говорила. Он хорошо представлял того Курогане, о котором она говорила. Он был человеком, который не делал зло зла ради – за время их путешествия Фай заметил, что тот просто... не умел иначе. Не знал как. То, что его спутник прежде убивал людей, Фаю было давно известно. Возможно, это было частью его долга перед троном. В таком случае у него никогда не было даже шанса задаться вопросом, верно ли он поступает. Было ли это правильно на самом деле. 

Но всё это было похоже лишь на начало истории, которую Фай должен был услышать. 

— Человек сам выбирает свой путь, но исход всегда известен. Судьба – не что-то, что якобы решено за тебя до твоего рождения. Это всего лишь знание, которое претворяет в жизнь течение времени. И даже если ты видишь его, ты не можешь ничего изменить. Всё, что ты делаешь, всё, чего ты не делаешь – это часть пути, отклониться от которого невозможно, потому что весь путь никогда не будет ведом даже таким, как я. Может статься, что и сам путь не определён единой константой. Но насколько извилистей я ни сделаю его пускай даже своими руками, я не могу изменить его конец. 

— Но вы всё же ранее что-то сказали про «людей изменённой судьбы», – напомнил Фай. 

— Как правило человек не может своими руками изменить свою же судьбу. Или любой другой такой же человек, у которого за него болит душа. Поэтому я и отправилась к Ведьме Измерений. В самой сути её силы, силы «исполнять желания», лежит сила человеческого стремления получить желаемое – благодаря этому она способна даже на то, что обычно не представляется возможным. Не говоря уже про глубину её знаний об устройстве вселенной. Только она могла помочь мне. Хотя бы просто сказать, возможно ли это: изменить такую судьбу. 

Цукуёми тихо вздохнула.

— Неведение. Ценой, уплаченной мной, было неведение. Юко-сан сказала, что сделает всё возможное, и не очень возможное постарается тоже, но я до последнего не буду знать, возымели ли наши усилия успех. Или страшное произойдёт всё равно. И даже мой дар видеть будущее во снах мне не поможет: видеть в них судьбу Курогане я больше никогда не смогу. После нашей первой встречи она даже не разъяснила мне, какие именно есть пути: лишь сказала, что на самом деле их есть огромное множество самых разных, но хорошо если хоть один из них будет применим к судьбе конкретного человека. Она пообещала, что займётся этим вопросом, и свяжется со мной, когда время придёт.

— В начале прошлой весны, – наконец подошла Томоё к сути, — я получила от неё письмо. Сестра тогда как раз готовилась к дипломатическому визиту в Ард. В письме говорилось о том, что именно в это время, именно в Альзахре – Курогане тоже должен быть там. А я – всему, что могло бы, там должна позволить случиться. 

Фай впервые в жизни отчётливо почувствовал, как моргнул. Картина, которую пыталась нарисовать перед ним принцесса, начала обретать очертания. Он не был пока что уверен, нравится ли ему то, что получалось, или нет. 

— Когда в тот день я вернулась в лагерь и узнала, что он просто исчез, пропал, сбежал?.. Не было дня, когда я не беспокоилась о нём, не ломала голову, что же на самом деле стряслось. Но я не искала его. Вплоть до сего момента, когда Сакура, моя дорогая подруга, к моему потрясению ни упомянула в очередной раз в своём письме некого знакомого нихонца, с которым они как будто уже успели стать хорошими друзьями – и я не узнала в нём наконец своего не понаслышке знакомого нихонца. Но целый год я не искала его, потому что знала, что не должна. Я смирилась: что, быть может, больше никогда его не увижу, и если это единственный способ предотвратить трагедию, единственный путь, которым мои близкие, все люди, за которых я в ответе, сам Курогане могут быть живы, здоровы и счастливы – пусть так. И только сильнее уверилась в этом, когда Юко-сан наконец поведала мне, в чём же был смысл. 

Юко-сан рассказала, что существуют «люди без судьбы». Их немного и ещё реже они такими рождаются, кроме того, в течение жизни всё же могут впоследствии обрести для себя новое предопределение. Поэтому отыскать такого человека непросто. 

— Что всё-таки значит: «человек без судьбы»? – спросил Фай, преодолевая резь в слегка пересохшем горле. 

— Не проще и не сложнее, ровно то и значит. Человек, который по тем или иным причинам «выпадает» из самой канвы Вселенной. Для неё его всё равно что не существует. Его путь нигде не описан и конец этого пути ничем не определён. Казалось бы, это звучит так, словно такой человек – живое воплощение нашей всеобщей мечты, мечты быть «хозяевами своей судьбы», вершить её своими собственными чаяниями и усилиями, вместо того, чтобы в моменты слабости всё равно пытаться заглянуть в завтрашний день: чтобы подбодрить, утешить, подготовить себя к тому, что же всё-таки нам в нём уготовано. Но в действительности такие люди обычно глубоко несчастны. Их не существует в самом вселенском замысле, а значит им сложнее отыскать своё место в мире, потому что им нигде это место не уготовано, не гарантировано, что оно вообще найдётся. Поэтому часто они всё равно неосознанно стремятся «обрести судьбу». «Свобода» – понятие, которое каждый трактует для себя сам. Но в глобальном смысле ни один человек, пока живёт в этом мире по его законам, никогда не будет свободен. Полная свобода возможна лишь через отрицание своего существования, она ведёт к забвению. Никто на самом деле о таком не мечтает. Или почти никто. 

Но вместе с тем у таких людей, независимо от их личных потенциала, дара, способностей, есть уникальная сила – они способны менять судьбы других людей. А то и целых государств, целого мира; зависит только от степени их участия. На их вмешательство Вселенная как бы смотрит сквозь пальцы, и всё равно не видит – потому что не видит их, а потому не в состоянии повлиять. Сила сопротивления, если что-то начинает идти вразрез с её замыслом, при этом гораздо меньше. 

— «Человек без судьбы» – это я? – тихо спросил Фай.

Хотя в ответе не сильно нуждался. Что «для мира его всё равно что не существует», – ему однажды говорил уже кто-то. Он легко узрел своё отражение и во всём остальном, что описывала Томоё. 

— По всей видимости, да, – ответила принцесса. 

— Думаю, я знаю почему. 

Фай рассказал ей вкратце уже свою историю. Про Целес, про брата, про то, какой ценой спасся и осел на юге, про то, как уже больше пятнадцати лет обманом продолжал жизнь, однажды прервавшуюся по его вине, но так и не смог до конца убедить в этом обмане себя самого. А вот так называемая «Вселенная», похоже, поверила. 

— Между близнецами и так очень прочная связь, – всем своим видом выражая сострадание выпавшему на его долю, но без излишней жалости, которая всё равно была не тем, чего Фай от неё добивался, протянула Томоё. — Это правда, что вместе с ним ты утратил часть себя, начал «быть» в меньшей степени, чем раньше. Но взять и зваться именем мёртвого человека только усугубило дело. Сама судьба не до конца понимает с тех пор, кто из вас мёртв, а кто жив. Обменявшись с ним именами, ты похоронил вместе с братом своё прежнее «я», но у твоего нового никогда не должно было быть жизни, которую ты проживаешь прямо сейчас. 

— Я всегда с тех пор, как потерял его, чувствовал, что в самом моём существовании есть что-то противоестественное. Даже не мог себе вообразить, что именно в этом от меня где-то когда-то найдётся какой-то прок, – невесело усмехнулся Фай, возвращаясь к изначальной теме их разговора. 

— Пожалуйста, не говори так, – категорично, что на мгновение Фаю почти удалось себя убедить, что это не просто его утешения ради, возразила Томоё. — Я верю, что дело не только в этом. 

Она пояснила:

— Курогане ради цели готов смести всё на своём пути. Когда не чувствуешь веса каждого принимаемого решения, сможешь ли ты понять, в какой момент он начинает перевешивать то, к чему пытаешься этими решениями прийти? Всё ещё ли это то, к чему ты шёл в начале? На моих глазах он всегда был таким, поэтому мне и самой неведомо, какая часть этого – часть его травмы, а в какой выражается его искренняя суть. Я годами пыталась достучаться до него, но очевидно, что мы говорим на разных языках. Мне нужен был кто-то, кто сумел поговорить бы с ним на том языке, который понятен ему. Я уверена, что сам Курогане не дал бы «изменить свою судьбу» кому угодно. И высшие материи тут не при чём. 

Она имела в виду, что окажись на месте Фая кто-то другой, пускай бы хоть с той же «силой», которую он невольно получил на заре своей жизни – Курогане был достаточно упрям, чтобы противиться какому угодно провидению, какой угодно магии и какому угодно вселенскому замыслу, ровно как и попыткам этот замысел, ему неизвестный, перекроить – если бы ему что-то не понравилось. Или просто потому что. И чёрт побери, это так было похоже на Курогане, что Фай невольно, горько улыбнулся. 

Он уже не допускал мысли, что Томоё могла желать Курогане чего-то дурного. Даже если номинально ему всё ещё полагалось какое-то наказание за «государственное преступление», оно наверняка будет лишь номинальным. Их с принцессой цели совпадали: они оба прежде всего желали убедиться, что с Курогане всё хорошо (пусть и в случае с Цукуёми это осложнялось с тем, что с ближайшими к нему населёнными пунктами тоже должно было быть всё относительно хорошо). Но сильнее того на самом деле просто желали вернуть этого кретина туда, где ему полагалось быть. 

— У меня к тебе две просьбы. Первая – то, о чём я уже попросила пообещать. Что всё это останется между нами. Пожалуйста, не рассказывай Курогане. 

— Да, конечно, – Фай кивнул. Он мог понять, почему принцесса так переживает. Трудно сказать, как сам Курогане отреагировал бы, узнай, что на роду ему было написано принести гибель собственной родине. Помимо того, пока обучался в Смарагдосе магии, изучал то, что можно было назвать, как выразилась Томоё, «высшими материями» (хотя и не так глубоко, как всё то, что поведала ему она), слышал про такую вещь, как «самосбывающиеся пророчества». О том, как знание самим человеком плачевного исхода часто не помогало его предотвратить, но способствовало, в попытках это сделать, прямо противоположному. 

— А вторая... На самом деле, я не могу о таком просить, – она посмотрела на него неожиданно почти виновато. — Ни тебя, ни кого бы то ни было ещё, потому лишь тебе решать за себя. Но всё же... Это моя последняя надежда. Единственная надежда, что план Юко-сан в самом деле сработал и всё закончилось. И что я могу больше не тревожиться. 

Фай молча глядел на неё, давая принцессе озвучить самую главную её просьбу, в чём бы та ни состояла.

— Пожалуйста, останься рядом с ним. 

Фай немного удивился в начале... но потом сообразил, что та просто пока не понимала, какое место Курогане занимал в его «новообретённой судьбе». Да к чёрту эту судьбу и все про неё разговоры. Важнее – какое место занимал в его сердце. 

За долю секунды весь прошедший год пронёсся у Фая перед взором. Как Курогане велел ему собираться, а сам, представить на секундочку – вешалкой выломал стальную раму в окне. Как отказался уходить, даже когда Фай дал ему все причины себя возненавидеть, только бы прогнать и уберечь от себя же. Как гладил по спине, сидя рядом на грязном холодном полу, пока Фай выплакивал опоздавшие на много лет слёзы. Как помог похоронить прошлое, образно и буквально. Как лезвие меча, пронзившее грудную клетку, забирало последнюю на этом свете, помимо его, Курогане, жизнь, которая была Фаю важнее чего бы то ни было. О, да даже если бы Фай больше не хотел остаться, если бы вдруг посмел предположить, что, быть может, начать новую жизнь теперь где-нибудь в другом месте без Курогане было бы для него к лучшему, да разве тиран его отпустит. Даже если сам гаркнет убираться восвояси. 

Несколько раз Фай терял всё и пытался начать с начала. Только с Курогане что-то начало получаться. 

— Если не найдём его в Суве... – произнёс Фай вместо прямого ответа. Ему важно было сперва выяснить, насколько принцесса сама искренне верила в то, что этот пункт – конечный. Тот, в котором бы действительно пришло время говорить о таких вещах. 

— Если даже не найдём сначала, я думаю, он вернётся туда, рано или поздно, – честно ответила та. 

— Тогда, если не найдём там, я сам поеду дальше его искать. Хоть весь мир придётся объехать – мне всё равно. 

Принцесса удивилась. Более того, так удивлённо вытянулось её до сих пор спокойное, стоически ровное лицо, с каким она делилась с ним накопившимися за годы переживаниями: бремя которых пролегало дальше вместимости её собственного сердца; весило как сразу множество жизней, как целое государство – что он смутился проявления своих чувств, настолько неприкрытого, чтобы выбить из равновесия такого человека. 

Но затем она улыбнулась.

— Похоже, мне не нужно было просить. 

Когда они всё-таки окончили беседовать, на пустыню уже опустилась глубокая ночь. 

───────※ ·❆· ※───────

— Попробуйте ещё вот это печенье, оно другое... Ну как?

— Суховато немного, – прожевав, признался Курогане. 

— А ты чего ждал, что тебе через всю пустыню да до самого Нихона привезут сочные свежие финики? – попрекнул его Фай.

— Меня спросили – я ответил!

— Запей чаем, если тебе сухо. Какой же ты всё-таки грубиян.

— Ничего-ничего, честность – это хорошо! – заверила их Сакура. Справедливости ради, она и впрямь не выглядела сильно расстроенной критикой; девушка потянулась к лакомству и откусила кусочек сама, видимо, желая проверить справедливость заявления Курогане. — ...М-м-м, кажется, они и впрямь успели немного подсохнуть в дороге. Извините. 

— Уверен, сильно хуже они от этого не стали. Да и тут и так полно вкусного, – настаивал Фай. Он демонстративно отправил в рот то же самое печенье; даже если бы мысленно согласился со своими предшественниками, что что-то было не то – в актёрском искусстве среди знакомых Курогане ему не было равных. 

Хотя уплетая за обе щёки привезённые гостинцы, они все, включая самого Шаорана, делали вид, что ни капли не ставят под сомнение, что ключевая роль в их приготовлении безусловно принадлежала Сакуре. 

О своём приезде они никого не предупредили заблаговременно... Курогане не рассматривал даже возможность того, что мальчонка с принцессой вообще могут в один прекрасный день заявиться к ним на порог, поскольку о том, что вообще списывался с Сакурой, Фай не потрудился ему сообщить. Курогане отчитал молодняк за это, ведь могли и вовсе проделать такой путь и никого не застать: всё-таки их пребывание в Суве было временным. Хоть и длилось по ощущениям уже целую вечность. 

Вечность, доступная простым смертным, тоже далеко не вечна, убедился Курогане уже не один раз. Но... не сейчас. Сейчас время милосердно позволяло им о нём забыть. 

Шаоран даже не успел переодеться с дороги. Сакура, напротив, сидела в лёгкой розовой юкате, которую мог без посторонней помощи и без должной сноровки спокойно надеть кто-то, кто нихонское кимоно никогда не носил: наверняка это был какой-нибудь давний подарок Томоё, который Сакура взяла с собой ещё из Клоу. 

Из-за стола они не вставали уже два часа как, кроме как чтобы принести из кухни ещё посуды или подогреть ещё чаю. В последний раз, правда, вместо чая Курогане принёс чарку саке, за что удостоился долгого, почти осуждающего взгляда партнёра. Вообще-то, они оба понятия не имели, с какого возраста в Клоу принято было давать или хотя бы не запрещать детям пить алкоголь. Но Курогане-то и не предлагал. А до его личных решений кому какое дело?!

Да и Фай, кажется, с тех пор успел выпить побольше него. 

— Я и не знала, что в Нихоне летом бывает такая жара, – пожаловалась Сакура. — Томоё-чан упоминала, конечно, но мне казалось, что это...

— «Жара по их меркам», – подсказал Фай.

— Да! Всё-таки все всегда вокруг меня говорили, что пустыня – самое жаркое место на свете. А к пустыне я привыкла.

— В том-то и дело, что привыкла к пустыне, – фыркнул Курогане. — А климат-то в целом другой. 

— Видимо, так и есть. 

— Вам ещё повезло, и основная волна жары уже схлынула, – усмехнулся Фай. 

— Я вам очень сочувствую.

— Ну-у-у, я себе бы сейчас, если честно, не стал сочувствовать, – весело заметил Фай. Ещё бы не стал: живя в чужом доме, поедая чужую еду (хоть и к приготовлению которой его иногда припрягали), опустошая чужие запасы алкоголя, даже в постели при желании мог ничего сам не делать. Ну точно жил как домашний кот. Курогане, конечно, в данных обстоятельствах был немногим лучше, но...

— Кстати, это ещё не всё. Шаоран, можешь подать рюкзак, пожалуйста?

— Хочешь сказать, что вы что-то ещё привезли? – изумился Фай. — Сакура, не многовато ли подарков...

— Так еда – разве подарок? Да и это не то чтобы что-то особенное... – пробормотала Сакура. — Курогане-сан, я, если честно, не знала, что вам такого купить в Клоу, что вам бы понравилось, так что для вас у меня больше ничего нет...

Курогане всё ещё жевал «не подарки». 

— Меня полностью устраивает. 

— Но тогда, получается, ты целый баул подарков привезла мне? – протянул Фай, как бы выражая скромное сомнение на этот счёт – но глаза его уже горели любопытным блеском.

— Да там тоже совсем немного...

Едва было ею произнесено последнее слово, вместе с тем, как принцесса распахивала дорожный рюкзак – из рюкзака, подобно выпущенному снаряду, прытко выскочило что-то белое. Курогане, в зоне досягаемости которого не было Гинрю, не мог даже схватиться за него по привычке, но это было и не той реакцией, на которую он оказался способен первым делом, когда-то что-то, мало того, что влетело прямо в него, влетело ещё и с диким визгом. Мужчина привалился спиной к стене за ним, неудачно приземлившись на локоть нездоровой руки (которую уже в целом мог использовать, но та пока ещё оставалась слишком чувствительной к чрезмерной нагрузке). 

— Курогане! – воскликнуло неизвестное создание человеческим голосом, повиснув на вороте кимоно, собственно, Курогане. Затем метнуло взгляд странных глазёнок в сторону не менее изумлённого Фая. — Фай! Божечки, как мы давно не виделись!

— Это... – выдавил Шаоран.

— ...та игрушка, – закончила за него Сакура. — Мне захотелось и её взять с собой. Думала, Фай-сан порадуется, увидев её... 

— Мокона – не игрушка! – воскликнула Мокона.

— А кто тогда Мокона? – осторожно уточнил Фай.

— Мокона – это Мокона!

Вроде как, все (кроме самой «Моконы») были сбиты с толку, но почему-то Курогане казалось, что он один понимал меньше остальных. 

— Тогда она ещё по крайней мере казалась просто игрушкой. Из магазина Юко. А потом я оставил её Сакуре на память, когда мы в первый раз уезжали из Клоу, – специально для него напомнил Фай. 

Тут Курогане и вспомнил. Булка с ушами.

Он должен был знать, что ничему из магазина этой ведьмы доверять нельзя!

— Хотите сказать, она всё это время была живая? – недоверчиво протянул он. 

— Ну, да. Я не могла двигаться и ничегошеньки сказать. Только смотреть и слушать. Юко не обещала, как долго это продлится. Но теперь могу!

Курогане начал прокручивать в памяти, как долго и на протяжении какого конкретного их жизненного периода эта пельменина оставалась с ними, чтобы «смотреть и слушать». 

— Мне придётся её убить, – тихо сообщил он Фаю, пока та была занята болтовнёй с Сакурой и Шаораном. 

— Погоди, ну зачем же так, – так же понизив голос, осадил его Фай. — Давай сперва выясним, как много она знает.

— Не при детях же выяснять.

В этот момент Мокона снова повернулась к ним и одарила таким выразительным взглядом, что даже ещё не умевшим внятно читать мимику этого странного существа – обоим сделалось сильно не по себе. 

Крепко заснувших после изрядного количества больше не обращавшего внимания на возраст саке Сакуру с Фаем пришлось оставить там же, прикрыв сверху тонким одеялом. Ночи по-прежнему были тёплыми, немного душноватыми. Говорящая булка улеглась с ними, у изголовья. Курогане на неё немного косился – но с её существованием как таковым смирился быстрее, чем сам находил это нормальным. 

Только Шаоран как единственный порядочный гость и человек в целом ушёл спать в отведенную ему гостевую спальню. 

Курогане окинул взором комнату. Следы почти по-семейному душевной её обжитости были не лишены своих недостатков: два с половиной сопевших не совсем там, где это полагалось, тела, духота воздуха, в котором ещё витали отголоски разговоров, весь минувший день продолжавшихся и продолжавшихся; лежавшие неприкаянно вещи путников, которые никто не стал разбирать, ибо было не до того; и целый стол хаотичной разбросанной пустой грязной посуды. 

Хотя и остался последним, кто бодрствовал, и как будто даже не слишком устал – ничего делать напоследок с этим бардаком Курогане не собирался. 

Он погасил лампу и ушёл спать сам.

Последние пару недель в большом доме они были предоставлены самим себе: и Сорате, и Араши пришлось отлучиться по делам. Уже и Курогане начинал признавать, что их со спутником пребывание в Суве несколько затянулось, хотя ничего не мог бы с этим поделать. Когда состояние его здоровья перестало быть на пути к тому помехой, его стали привлекать к решению некоторых проблем, касающихся местного самоуправления и прочих дел окологосударственной важности. Как оказалось, в этом и заключалось наказание, придуманное для него принцессой. Заниматься тем, чем он бы и так занимался, если бы унаследовал свои положение и обязанности так, как и полагалось, ещё и лишь какой-то несоразмерно короткий по сравнению с целой жизнью срок – Курогане бы посмеялся над нетребовательностью такой меры пресечения, если бы ощущал себя по самой природе своей, которую в нём так и не успели перевоспитать нужным образом, хреновейшим бюрократом из всех возможных. 

Но на прошлой неделе Томоё наконец написала ему из столицы. Она ждала его возвращения. Хотя дала понять, что и там отбытие им «наказания» не заканчивалось. Какое ещё испытание для его терпения она намеревалась организовать, Курогане мог только догадываться. Но нести ответственность он был готов с самого начала, и глупо было полагать, что от одной его готовности наказание перестанет ощущаться для него наказанием. Уж Цукуёми-то были известны все его слабые места. 

Комната, с утра пребывавшая в упадке, уже была прибранной и посвежевшей. Шаоран с Сакурой покинули дом менее часа назад: всё-таки самовольно принимать постояльцев в чужом доме, пусть лично его хозяев они бы этим в данный момент не стеснили, было как-то уж совсем некрасиво. Да и молодому парню с девушкой наверняка было чем насладиться на новом месте помимо их общества: наконец оказавшимся вдали от взора гиперопекающего королевского братца последней, наедине. Или почти наедине. Говорящая булка-то всё ещё была с ними. По крайней мере, Курогане надеялся, что та не решит сменить себе место жительства. 

Фай разбирал, аккуратно перекладывая, привезённые Сакурой отрезы разноцветного шёлка. Большую его часть, скорее всего, ткали не в Клоу, а по другую сторону пустыни. Возможно, поэтому Фай выглядел не слишком воодушевлённым приобретениями. 

— Что, лучше бы не напоминала? – тихо усмехнулся, видя это, Курогане. 

— Да нет. «Пусть болит, пока не перестанет болеть» – ты когда-то сам сказал, – спокойно напомнил Фай. — А если, чтобы не болело, надо не напоминать – так это значит, что болеть никогда и не переставало. Да и по Арду у меня, честно говоря, никогда ничего и так не болело. 

— Просто от него тошнит?

— Немного преувеличил... но в целом – да, как-то так. 

— В пустыню никогда не вернусь, – поддакнул Курогане. 

— Ну это ты зря. А если Сакура с Шаораном ещё в гости пригласят?

— Это другое. 

Фай тихо усмехнулся. 

Курогане продолжал откладывать дальше разговор, который было больше некуда откладывать. Не задавал вопрос, на который, ему иной миг казалось, и так знал ответ – но потом одёргивал себя, что не может вот так ничего не знать. Да и если бы был так уверен, уже бы спросил. Иначе почему до сих пор оттягивал. 

— Ты сегодня никуда не собираешься?

Фай спросил, должно быть, имея в виду его ставшие регулярными отлучки в городскую управу. Курогане покачал головой.

— Нет, сегодня точно никуда. А что?

Отложив ровную стопку тканей, Фай поднялся. Не сказать, что был удивлён его давней привычке некоторые вещи не говорить прямо, словно у него язык от этого отсохнет – но для внезапной загадочности как будто не было поводов...

— Минут через десять-пятнадцать выйди во двор.

И оставил его в комнате в полном замешательстве одного. 

Курогане фыркнул. Не сказать, что нечто выглядевшее, как предисловие к очередной странной выходке – или ещё хуже, даже не стоившего, может, такого тумана преувеличенной таинственности в конечном итоге, только нервируя его почём зря – его порадовало. С другой стороны, его самого не попросили внезапно принести голову поверженного дракона. Выйди так выйди. Курогане остался выжидать. 

Спустя то, что ощущалось им как «десять-пятнадцать» минут, Курогане вышел через ближайший к нему – главный вход. Дом располагался на спокойной, обычно безлюдной улице. Лёгкий прохладный ветерок трепал отросшую ко второй половине лета траву. Небо было затянуто равномерной пеленой облаков, сквозь которую просвечивала его мягкая голубизна. 

Погода стояла хорошая, не жаркая – идеальная для того, чтобы приехавшая молодёжь насладилась прогулкой. 

Курогане обошёл здание, оглядываясь по сторонам. Он, разумеется, пытался отыскать Фая, который и позвал его сюда. Было очень тихо... нет, он точно всыплет ему по первое число, если это просто какая-то дурацкая шутка. 

Но знакомый силуэт он очень скоро всё же увидел; стоявшим в тени растущей на заднем дворе сакуры (в отличие от некоторых, эта не отличалась рвением цвести не по сезону). Курогане двинулся было ему навстречу. Но почему-то замер, когда спустя пару его шагов Фай остался совершенно неподвижен. Как будто даже на лице не дрогнул ни единый мускул, хотя смотрел он, вроде бы, прямо на Курогане. Ещё пару секунд назад готовый задать ему взбучку, если хоть что-то в том, что должно тут произойти, Курогане не понравится – нихонец как-то растерялся. Не могло же это быть какое-то наваждение. В кицунэ он даже ребёнком не шибко верил. 

Точно лишь того и дожидаясь, Фай, ни слова не произнеся, шагнул вперёд. 

Брови Курогане стремительно, вне всякого его надзора, поползли вверх, когда из-за длинного рукава кимоно вынырнул его собственный меч. Хотел возмутиться – не то чтобы он возражал, чтобы Фай к тому прикасался после того, как одним его вмешательством этот меч вообще увидел обратный путь до Нихона, однако поинтересоваться ж у Курогане его мнением на этот счёт-то следовало, – но все слова, которые он мог произнести, застряли где-то в пересохшем горле. У Курогане на мозгах было выгравировано, вырезано, выжжено для чего обычно берут в руки меч. Так что он уже не ждал ничего хорошего, хоть и вовсе придумать чего ему ждать здесь и сейчас, от Фая-то, никак не получалось. 

Прежде, чем всё своё внутреннее смятение он направил бы к единственному выводу, что парня нужно остановить – Фай вытащил меч из ножен, и тогда Курогане вспомнил. 

Катана была длиннее любой сабли. Острее любой зальной сабли, к тому же – уж Курогане-то, лично за этим следивший, знал. С другой стороны, и на Фае сейчас было несколько слоёв плотной ткани. Что немного поубавило Курогане беспокойства, но за происходящим он всё равно следил напряжённо. Фай лезвием меча описал в воздухе вокруг себя несколько плавных фигур. Это не походило на фехтование в чистом виде, чтобы упрекнуть его в отсутствии умения. Однако было ясно как день, что рукоять Гинрю он вот так держал в своей руке не в первый и не во второй раз. 

Курогане вспомнилось кое-что ещё.

«Так вот чего Сома так часто у нас ошивалась, даже без принцессы».

Почти повторяя очертания предшествовавшего движения меча, тело Фая слегка крутанулось, развернулось, подалось вперёд. 

Курогане очень слабо представлялось, как тот собирается с мечом такой длины повторять хоть что-то из того, что нихонец когда-то наблюдал в залах. Попросту неудобно. Но родившийся в итоге танец и не походил ни на что, что Курогане когда-то успел повидать в залах. И не увидел бы, если бы даже остался в Альзахре подольше. 

Вместо медленных, плавных движений, призванных совмещать в себе сакральность, граничащую с вульгарностью, и порочность, на деле не совершающую ничего порочного, в одном лице северянин и южанин, никогда не являвшийся в своей сути ни тем, ни другим – превратил в танец своё представление о сражении. Всё ещё правильные, стройные, но резкие, порывистые выпады завораживали, правда совершенно не лишали Курогане страха дышать. 

Вместо полупрозрачных шелков, что и плывя по воздуху никогда не скрывали от взора очертаний полуобнажённого тела, тяжёлая ткань фурисодэ, включая рукава, рассекала пространство, лишь каким-то чудом не вставая на пути у острого клинка. 

Сердце Курогане пропустило удар, когда ленту, которой уже довольно длинные волосы были собраны в хвост, прямо в танце рассекло пополам. На его беду слишком острым глазом он увидел, как вместе с нею в воздух воспарил один светлый волос. Всего один волос. 

Вместо звенящего в ритм танца золота было лишь сияющее, отражая мягкий солнечный свет, золото его волос. 

Если Курогане в тот раз и слышал какую-либо подходящую к случаю музыку – её заглушал стук собственного пульса у него в ушах. 

Не сразу после того, как всё закончилось, он нашёл в ногах силу подойти. Глубоко внутри Курогане боялся, что это было ещё не всё. Больше всего он ненавидел то, что в действительности и не отказался бы от продолжения. Это было невыносимо. Но это было потрясающе.

Приблизившись наконец в Фаю, он взял того за подбородок, выуживая из вороха растрепавшихся прядей его лицо. 

— Прости, мне стоило спросить насчёт меча. Но тогда бы сюрприза не получилось. 

— Сумасшедший, – тихо процедил Курогане, но без раздражения. 

— Какой есть.

— Без второго глаза останешься – жалеть не буду.

— Я знаю. Мне и не надо.

Последние слова они прошептали практически друг другу в губы. Когда этого перестало быть достаточно, Курогане переместился ртом к щеке, под ухо, зарываясь в бледную кожу губами, не возражая, если время от времени светлые локоны оказывались у них на пути. Он слышал, как Гинрю упал на землю, но ему было так всё равно. 

— Я тебя люблю, – прошептал Фай. 

— Знаю. 

— Ты правда не в курсе, что следует на такое отвечать на самом деле?

Курогане тихо фыркнул, всё ещё обитая в основном где-то в районе его шеи. 

— Ты поедешь со мной в Киото?

В конце концов выдохнул он. 

Немного погодя, Фай тихо протянул:

— Когда?

— Через пять дней. Цукуёми призывает меня к себе. 

— Даже не знаю, нужно свериться с моими планами на следующую неделю...

В его голос прокрались нотки весёлости, и Курогане уже прекрасно знал, что тот просто валяет дурака. Но не вполне отдавая себе отчёт, стиснул пальцами плечо так крепко, что должно было быть немного больно. 

— ...Ладно-ладно. Что за вопрос? Конечно, хоть в Киото, хоть куда угодно ещё. Твоя верная жёнушка едет с тобой.

— Заткнись, – пробурчал мужчина. 

— Знал бы ты, какой ты дурак, Курогане. 

Неприятное воспоминание, ощущение чего-то неправильного на миг вспыхнуло в нём. Курогане заглянул ему в лицо. Но Фай улыбался, и в этой улыбке не было ничего говорившего бы о её фальши. Успокоившись, Курогане обнял его крепче, хоть и мысленно чертыхнулся на очередную попытку за сегодня довести его до сердечного приступа. 

Спустя время, Курогане тихо произнёс... сам не знал, почему и зачем, откуда и к чему у него всплыла в голове именно эта мысль; кажется, Фай просто недавно сам говорил о чём-то таком, оттого и напросилось:

— Не верю я ни в какую судьбу, – отрезал он. 

— И правильно делаешь. 

Курогане так и не полюбил пустыню, в скольких обличьях ни довелось ему её повидать. Как хорошо, что у человека в его руках никогда не было с ней ничего общего.