— Следите за предметом, — едва слышит Бэкхён, чуть приоткрывая глаза. Всё плывёт, и он с огромным усилием следит за рукой врача, но веки тяжелеют, и омега закрывает глаза, сдавленно выдыхая. Он вновь открывает глаза и видит всё ту же ручку перед собой, выписывающую уже какую-то другую фигуру. — Как ваше самочувствие? — спрашивает мягкий голос справа, и Бён медленно поворачивает голову, стараясь проснуться и больше не закрывать глаза. Он начинает часто-часто моргать и, наконец, вспоминать, что произошло.

— Что с моей щекой? — испуганно спрашивает Бэкхён, чуть приподнимаясь на локтях. — Что с моим лицом? — округляет глаза, но знакомый мужчина давит на плечи, заставляя лечь обратно на подушку.

— Вы пришли в себя — это хорошо, — мягко улыбается Ким, который уже столько лет ведёт своего пациента. — Но сперва я задам вопросы, Бэкхён, — говорит спокойно и расслабленно, держа какую-то толстую тетрадь, видимо, всю исписанную, потому что большая часть листов была слева. — Для начала скажите, где он вас касался? — этот вопрос будто подталкивает Бэкхёна вновь вскочить, сев в кровати и схватив Чондэ за плечи.

— Мне сделали операцию?! Теперь у меня будет шрам на всё лицо? — полнейший ужас застывает на его лице, но Ким вновь пересекает попытку и снова давит на его плечи, аккуратно убирая чужие руки со своих.

— Успокойтесь и ответьте на мой вопрос, — Бён делает глубокий вдох-выдох и сглатывает, собираясь с мыслями. Судя по яркому солнцу из окна уже явно другой день. Сколько он так лежал? Вряд ли долго, потому что никаких аппаратов подключено не было. События проскакивают перед глазами, и в груди щемит от виноватого и взволнованного взгляда Чанёля. Господи, почему всё произошло именно так?

— Он… Случайно, это произошло случайно, — запинается, но потом говорит с каждым словом уверенней. — Да, случайно, — Ким кивает, быстро что-то записывая в тетради и вычерчивая какие-то линии. — Его лицо оказалось так близко, что когда я повернулся, то он коснулся моей щеки губами. А потом… Я смутно помню.

— Он трогал ваше лицо руками, стараясь успокоить. Эту картину мы увидели, когда приехали, — договаривает за него этот момент врач, а у Бэкхёна сердце быстрее стучать начинает от одной лишь только мысли об этом.

 — О боже, зачем он это сделал? — тянет, чувствуя, как щиплет в носу. И ведь альфа точно будет винить себя, хотя пытался помочь. Приступы страшны даже для самого омеги, он начинает задыхаться от страха, а это пугает ещё больше.

— Успокойтесь, прошу, — улыбается врач, видя блестящие в уголках глаз слёзы. Он сжимает его предплечье, утешая. — Спасибо, что уточнили детали. Это очень нужно, — наступает тишина. Бэкхён тихо смотрит на то, как лицо Чондэ с каждой секундой меняется. Его гложет тревога из-за произошедшего. Ким подозрительно молчит о его лице, о том, что вообще случилось. Плохие мысли прерывает его внезапное: — Теперь всё стало ясно.

— Что ясно? — с паузой произносит омега, чуть сжимая одеяло. Всегда ужасно слышать что-либо от врачей, тем более в его случае, и от этого бросает в холодный пот. Неужели произошёл наихудший случай?

— Во-первых, его губы чисто теоретически чистые. Если, конечно, он ни с кем не целовался или не держался ими за поручень, — пытается шутить Ким, но у него плохо выходит. Бэкхён тревожно смотрит на него, печально изогнув брови. — А вот, во-вторых, его руки. Уж они точно содержат на себе кучу всяких микроорганизмов… — альфа замолкает, поднося ручку к губам и закусывая конец, составляя дальнейшие предположения. Такие паузы не нравятся омеге:

— И что? Что это даёт?

— Вы всё спрашивали про ваше лицо, — Бён весь напрягается, кивая. — Так вот, ваша кожа никак не отреагировала.

Чондэ замолкает, чтобы дать Бэкхёну хоть чуть-чуть понять его слова, потому что его лицо сейчас выглядит как-то глупо. Мыслительный процесс завис, омега хлопает глазами и нервно улыбается одним уголком губ, явно думая, что это какая-то шутка. Такого не может быть!

— Это не смешно.

— Смешно или нет, но я вас уверяю, что никакой реакции не произошло. Ваша кожа осталась целой и даже не покраснела. Когда мы забирали вас, то уже в скорой заметили это. Честно говоря, я был в таком же шоке, как и вы сейчас.

— Если вы пытаетесь шутить, у вас плохо получается. Очень плохо! — но Ким протягивает небольшое зеркало, и Бэкхён удивлённо видит абсолютно такое же лицо, какое было несколько часов назад. Он поражённо переводит взгляд на врача, который отдаёт ему в руки предмет и встаёт со стула.

— Это долгая история, — вздохнув, шагает он к окну. Бён рассматривает себя в зеркале, боясь потрогать, чтобы ещё больше убедиться в целостности кожи. — Паззл сложился, цепочка замкнулась и тому подобное можно сказать про это. Но вывод один: я, наконец, разгадал тайну вашей болезни, — Бэкхён опускает зеркальце, сидя в кровати, и глядит на врача, повернувшегося к нему спиной и с каким-то блеском в глазах смотрящего на улицу. — Когда вас впервые привезли сюда, я был ещё интерном.

***

— Он такой маленький ещё, — взволнованно произносит Ким и смотрит на своего наставника, который задумчиво водит карандашом по данной матерью мальчика информации. — Пожар был настолько сильный? — все плечо мальчишки жутко красного цвета со сморщенной кожей. Хоть интерн и многое уже повидал, но от такой картины всё равно в горле встает ком.

— Пожар… — повторяет мужчина уже в возрасте, будто случайно зацепившись за это слово. — Нет, студент, — похлопывает по плечу и вручает папку, — никакого пожара не было. Это произошло от касания.

— Касания? Разве такое может быть?

— Да, они всей семьей поехали в гости к знакомым, а потом случилось вот что. Родители знают об этой болезни, предупредили того ребенка в доме, но… Как видишь, это не помогло. Дети всегда не слушаются взрослых, им трудно такие вещи понимать, — мерное пиканье приборов и едва дрожащие веки малышка задевают сердце Кима.

***

— Господин Им был первым, кто столкнулся с тобой, именно он помог твоим родителям, как правильно вести себя с тобой. В тот раз я только-только начал узнавать об этом. Мне стало очень интересно, что это за болезнь, потому что мой наставник этого не знал. Он притворялся знающим, а после вашего ухода всегда горестно вздыхал и изливал мне душу, потому что он не знает. Просто не знает, что это такое. Понимаете, у аллергии на касания совсем не такие симптомы. Ваша кожа краснеет от силы нажатия на неё. А ещё это сопровождается небольшим зудом, но уж точно не ожогами. Да и от силы нажатия степень ожога не зависела, все случаи происходили по-разному, но никогда не было такого, что здесь кожа просто покраснела, а здесь чуть ли не прожглась насквозь. Тем более, что дермографизм не особо опасен, и отгораживаться от него точно не стоит.

***

— И что вы скажете им? Какой поставите диагноз? — заинтересованно спрашивает Чондэ, облокотившись о стол и пытаясь прочесть рукописный текст вверх ногами. — Вы проводили столько исследований. Что они показали? — этот молодой врач ещё с самого университета такой: пытающийся всё разузнать и записать к себе в небольшой блокнотик, а потом сидеть по ночам и искать по просторам интернета кучу книг.

— Я ничего не проводил, Чондэ, — вздыхает Им и поднимает голову, печально разглядывая его удивлённое лицо. — Мне стыдно признавать это. Очень стыдно. Но я не могу это оставить просто так, мне нужно поставить диагноз и написать ограничения.

— И что же вы напишете, если не знаете диагноз? Разве нельзя так и оставить эту проблему открытой? — Ким начинает злиться, где-то внутри кипит негодование. Как его прекрасный наставник, такой мудрый и светлый человек, может кого-то обманывать? — Зачем? Никто же не требует этого!

— Я не хочу этим заниматься, пойми, — звучит грубо, и Чондэ поджимает губы. — Я знаю, что мы должны лечить людей, но я понимаю, что это не в моих силах и не в моём возрасте. А перекладывать на кого-то другого не желаю и вовсе. Мало ли что они могут с ним сделать! Это же люди! Однажды я читал книгу, где была подобная болезнь. Я напишу, что это аллергия на касания, но с особенностями. И всё. Я прекрасно понимаю твой гнев, я буду рад, если ты заинтересуешься этим и найдёшь правду, но это сделать практически нереально. Такое нигде не встречалось на практике. Я обзвонил кучу врачей, и все смеются надо мной! — его голос отражается от стен, а Ким готов взорваться от такой несправедливости.

***

— Именно из-за него вы всю жизнь жили во лжи, ходили в перчатках, остерегались всего, — склоняет голову, сжимая ладони в кулак. Бэкхён ощущает внутри себя пустоту от этого рассказа. — В этом есть моя вина, я должен был остановить его, ведь последствия от прикосновений к вещам, которые кто-то трогал, выявлены не были. И после вчерашнего я могу смело заявить, что их нет. Их нет, Бэкхён! — разворачивается, всплёскивая руками и тряся тетрадью.

— Нет? Почему? — шепчет, чувствуя, как горячие слезы текут по щекам. Он тянет руку к лицу и останавливается, закусывая от досады губу.

— Я потратил на это десять лет, — Ким подходит к кушетке и садится на неё, поворачиваясь к испуганному его эмоциональностью омеге. — Десять лет, Бэкхён! И я сделал это не зря! Понимаете? Я прочитал кучу литературы, объездил весь мир, брал ваши анализы… Я нашёл такого же человека в одном из поселений Африки. И там всё это отождествляли с даром. Это был альфа, у него есть омега, и он его может касаться. Я спрашивал их, как они это поняли, и они отвечали, что это произошло совершенно случайно. Так же, как у вас. Это, действительно, чудо, не так ли? — его глаза лихорадочно блестят. — Они прозвали это второй истинностью, — медленно, чуть ли не по слогам проговаривает, восхищаясь собой.

— Вторая истинность? — мозг вообще не воспринимает ничего. Бён отказывается в это верить, но факты на лицо, как бы иронично это не звучало. — Подождите, пожалуйста, я не могу так быстро…

— Понимаю, это трудно слышать, трудно поверить. Но я могу сделать второе заявление: ваша кожа не реагирует на того человека. И поэтому я могу подвести итог, что это ваш истинный, верно? — Бэкхён кивает, совершенно не вникая в его поток информации. Он понимает лишь некоторые выпадающие слова. — Тогда мои догадки оказались верны, и я могу полноправно писать свою работу про вашу болезнь, обозвав её уже официально второй истинностью.

— И что это значит? — держится за голову, начинающую болеть от переизбытка информации. Такое чувство, что она сейчас расколется пополам. Ужасное давление.

— То, что Вас может касаться только ваш альфа.

***

— Маленький мой! — влетает мама через дня три, когда Бэкхён всё же соглашается пустить к себе родных. До этого он умолял Чондэ оставить его одного, и омега все дни лежал на кровати, глупо пялясь в белую стену или читая тетрадь, которую ему отдал Ким. В ней написаны все-все мелочи, собранные за столько лет. Много вопросов, на которые впоследствии были даны ответы. Это поражало. Этот врач сделал просто невозможное. — Как ты? Нас не пускали к тебе, я столько передумала в голове! — папа заходит следом, стараясь не показывать своих эмоций, но, Бэкхён уверен, мужчина еле сдерживал слёзы. Видимо, мамины переживания рухнули и на него. Он впервые видел его такое состояние после того случая в восемь лет и шрама на плече.

— Всё в порядке, — женщина осматривает его любящим взглядом и, убедившись, что всё, и правда, хорошо, выдыхает.

— Нам сказали, что ты вызвал скорую. Причём именно тем способом, при котором происходит самое страшное, — мешки под её глазами отчетливо видны, и Бён чувствует себя немного виноватым за её волнение и плохой сон. Надо было сразу сказать, что ничего не произошло.

— Да, это правда, — тяжело выдыхает омега и садится ровнее, начиная пальцами перебирать тонкое одеяло.

— Тебе не делали операцию? Что же случилось? — спрашивает альфа, садясь на стул рядом и тоже беспокойно оглядывая сына. Бэкхён слабо улыбается:

— Думаю, вам нужно тоже прочитать это, — протягивает тетрадь, видя краем глаза мягкую улыбку Чондэ за стеклом в коридоре. Женщина смотрит вопросительно, но принимает её из рук Бэкхёна, быстро пролистывая и удивляясь количеству исписанных страниц. — Здесь вся правда о моей болезни. Мам, пап, я могу сделать так, — его руки дрожат, а мысли сомнений переполняют голову, но он кладёт ладони поверх рукава кофты омеги, и женщина испуганно вскрикивает.

— Ты что делаешь, маленький? Сейчас же, сейчас, — заикается, хлопая глазами, но Бён хватает её вторую руку, останавливая. Он сам нервничает, ужасно боится, весь трясётся как осиновый лист, но выдавливает улыбку.

— Я могу касаться вещей, которых касались другие. Мне нельзя соприкасаться кожей к коже с другими людьми. С другими людьми, кроме…моего альфы.

— Я не понимаю, — его папа хмурится и недоверчиво складывает руки на груди, внутренне переживая, как и жена, за всё ещё держащие кофту руки Бэкхёна. — И кто это доказал? Каким способом? — Бён смущённо убирает ладони и вновь возвращается к перебиранию пальцами одеяла. — Бён Бэкхён, ты что-то от нас скрываешь?

— Тот альфа, который заходил к нам тогда, помнишь? — спрашивает у мамы, и та задумывается, а потом кивает. Она ведь тогда ещё целый месяц улюлюкала и заставляла краснеть своего сына от своих фантазий об их будущем. — Он мой истинный. И в тот день… Это произошло случайно, пап, случайно! Правда! Не трогай его, пожалуйста! — мужчина на этих словах темнеет, и это точно не означает ничего хорошего.

— Он не будет, — уверяет женщина, мягко улыбаясь. — Так что случилось?

— Мы шли с университета домой, и в одном из магазинчиков я увидел красивый товар. В общем, я был так близко к стеклу, что он не видел то, на что я показывал. И поэтому наклонился, а я дурак развернулся, и он меня… в щёку… Мы столкнулись нечаянно, вот. Я так испугался, у меня опять началась истерика, я плохо помню, что произошло потом, но по словам Чондэ, он пытался меня успокоить, потому что я начал задыхаться, — произносит быстро и на одном дыхании.

— Всё понятно, — грузно произносит альфа и встаёт, разминаясь.

— Ч-что тебе понятно? — запинается омега, тут же уменьшаясь в его глазах в размерах.

— Вот кто был тот паренёк, что сидел в первый день у входа. Он разговаривал с Чондэ, но я подумал, что он к кому-то другому.

— Как ты его заметил? Я тогда так много плакала, что вообще кроме слёз ничего и никого не видела, — грустно улыбается мама, но внутренне чувствуя себя теперь абсолютно спокойно.

— Я бы и не заметил, если бы он потом не подошёл ко мне отдать твой телефон, — и альфа достаёт из кармана мобильник сына, протягивая в его трясущиеся руки. Бэкхён вспоминает тот момент, когда аппарат выскользнул из его пальцев. — Я ещё поразился: откуда он знает, что ты здесь и что это именно твой телефон…

— Пап, ты же не злишься? — аккуратно спрашивает омега, стискивая в руках мобильник. Тот был выключен, потому что случайно нажатая кнопка не включает экран. Может, разрядился, а может, его выключил Чанёль. Чанёль…

— Злюсь, конечно. Но что я могу поделать? Ты всё равно общаешься с другими людьми каждый день, но встречаться… Да ещё и в тайне от нас, — он тяжело выдыхает и трёт руками лоб, стараясь успокоиться. Бэкхён — его единственный сын, и он очень сильно переживает за него каждую минуту. Мысль о том, что его прекрасный мальчик может с кем-то встречаться и любить ещё какого-то альфу просто выбивает из колеи.

— Он бы всё равно рассказал, что ты такой душный, — фыркает женщина, даже тряся рукой у лица, будто пытаясь освежиться. Мужчина открывает глаза и смотрит на неё как-то непонятно, а потом закатывает глаза. Бэкхён фыркает: мама умеет сказать нужное и в определённый момент. — А я с ним уже почти двадцать лет живу! — жалуется сыну.

— Это мне так говорить надо, — возражает альфа, но омега останавливает их, громко смеясь. Его родители хоть и очень часто любят друг друга задеть, но уже столько лет вместе. Это поражает. Он надеется, что Чанёль не будет его избегать, и на этой мысли парень мгновенно тускнеет, что не укрывается от зоркого взгляда женщины.

— Кстати, Лухан не мог до тебя дозвониться, поэтому позвонил нам, — переводит тему она, и Бён отвлекается, смотря на неё. — Он так удивился этой новости, хотел уже было сам тебя оперировать, — невесело усмехается.

— Он приходил?

— Нет, у него не выдалось свободной минутки за эти дни, но сегодня обещал заглянуть.

— Это хорошо, — качает головой Бэкхён, закусывая губу. Хань — единственный человек, с которым он сможет открыто поговорить, как бы он не доверял родителям. Этот омега — тот человек, который всегда знает, как поступить правильно, хоть сам живет обратным своим словам.

***

Друг приходит в тот момент, когда Бэкхён крутит в руках телефон, так и не решаясь его включить. Да и вряд ли он что-то там увидит. Лухан открывает дверь чуть ли не с ноги и залетает весь взъерошенный с какими-то пакетами, полными еды и лекарств. Бён оглядывает его шокированным взглядом, сидя по-турецки в центре своей кровати. Хань облегчённо выдыхает и роняет свою ношу на пол, подлетая к нему и хватая за запястья.

— Ты точно любишь искать приключения на свою задницу, Бэк! — его лицо вспотело, и даже капля пота бежит по скуле. Зачем так торопился? — Знал бы ты, что со мной было, когда тетушка сказала, что ты в больнице. Я в таком стрессе находился! Съел за эти дни столько, что, смотри, — уже поднимает кофту и показывает одной рукой складку на животе, — растолстел. И кто виноват? Ты, конечно! А ещё несданный текст по английскому, из-за которого она все эти дни меня мучила днями и ночами.

— Мне не хватало тебя, — ласково улыбается Бэкхён, и Лу замолкает, тыча в него пальцем. Омега не слушал его речи, продолжающиеся до этих слов, поэтому не может даже вспомнить, что такого ему мог заливать омега, так грозя рукой. Друг весь сникает и падает рядом, заваливаясь на спину. А потом тихо ойкает и приподнимается: он не у Бэка дома, тут никто менять постели не будет каждый час. — Не вставай, — толкает его обратно Бён.

Рукой.

Без перчатки.

Хань открывает рот и вскакивает так внезапно, что омега пугается, пятясь назад. Он поражённо всплескивает руками и пытается что-то сказать, и Бэкхён понимает его, вновь улыбаясь так же спокойно и умиротворённо, что абсолютно сбивает с толку бедного Лухана.

— Да, Хань, да, я знаю, — нервно проговаривает он, хоть и на его лице нет никакого беспокойства.

— Ч-что ты знаешь? О боже мой, ты же сейчас… Твоя рука, — хватается за голову и оседает на стульчик рядом, в самом деле плача. — Прости, пожалуйста, боже…

— Ты чего сопли развёл? — смеётся Бён и вновь берёт его за кофту, отодвигая руки от лица. Омега чуть ли не волком воет, откровенно рыдая, ведь этот глупый парень либо сошёл с ума и ничего не понимает, либо специально хочет сделать себе ещё больнее. Мазохист! Точно мазохист! — Эй-эй, — уже громче смеётся, хоть и не может никак полностью осознать то, что держит Ханя за руки. Хоть и через кофту, зато без этого чёртового латекса.

— Помогите! Пациенту плохо! — верещит омега что есть сил, но его тут же затыкают одеялом.

— Да успокойся ты, Хань, блин, крыша поехала? — уже злится Бэкхён, когда Лу начинается отбиваться руками, и у них завязывается драка сквозь одеяло. В порыве паники Хань бьёт не глядя и иногда больно заезжает Бёну по лицу и даже прикладывает по плечу так, что рука чуть немеет.

— У меня крыша поехала?! Это ты совсем сбрендил! — отвечает Лухан, наконец, выпутываясь из одеяла. — У тебя мозги набекрень встали или что? У тебя же сейчас ожог появится.

— Да не появится ничего, Лу, правда. Успокойся. Я тебе всё расскажу.

Объяснять все Ханю оказалось куда сложнее, чем родителям. Он много раз переспрашивал, как-то косо смотрел на голые руки Бэкхёна и поджимал губы, недоверчиво хмыкая. Этот парень совершенно непробиваем, особенно если дело касается таких серьёзных вещей. Тем более, он столько лет был убеждён в этой болезни. Что уж, Бён и сам до сих пор не верит, постоянно с опаской трогает предметы и удивлённо приоткрывает рот, дожидаясь что вот-вот и кожа точно покраснеет, он упадёт и будет вопить от боли.

Но этого не происходило, совсем. И такой поворот даже пугает. Как он мог столько лет жить в обмане, остерегаться всего, мучить маму постоянной уборкой, ношением перчаток и прочими вещами, которые она проделала за огромное количество прошедшего времени. Если бы ему сказали раньше, если бы не ставили диагноз, то как бы он жил? Наверняка в разы легче. Ведь теперь ему не нужно беспокоиться о том, что он случайно дотронется до грязной вещи. Это поразительно!

— Как ты понимаешь: мне нужно время, — задумчиво произносит Лу после всего рассказа. Он смотрит отчуждённо в пол и как-то совсем поник. — Тяжело понять это. Мы столько лет дружим, я уже привык к этому всему, — грустно вздыхает, указывая на медицинские перчатки, лежащие на тумбочке. Хоть прикасаться к вещам он может, но вот контакта кожа к коже остерегаться надо.

— Да, понимаю, — так же тянет Бэкхён, болтая ногами, спущенными с кушетки. Они молчат где-то минуту. — Как там…

— Чанёль совсем тихим стал, ты бы видел, — печально усмехается Хань, переводя взгляд на парня. — Гахён всячески пытается с ним заговорить, но он ни в какую не хочет. Уходит и всё. На парах появляется редко, только на практики ходит. Это предпоследняя неделя семестра, так что неудивительно. Ты ведь это хотел спросить? — Бён согласно мычит. — Почему не позвонишь или не напишешь ему?

— Боюсь? — спрашивает сам себя и кивает в ответ. — Боюсь, что… Я даже не знаю, чего боюсь. Мне хочется увидеть его лично.

— Ну так договорились бы, он, может, оживился бы немного.

— Думаю, он придёт, — тихо произносит омега, и Хань выгибает бровь, не понимая. — А если нет, то тогда позвоню. Мне нужно обдумать всё, подготовиться, как сказать так, чтобы он не чувствовал себя виноватым. Ведь он, и правда, не виноват, — Лу неровно выдыхает и отходит, возвращаясь с одним из своих огромных пакетов. Шарит там рукой и вытягивает милый блокнотик. Безжалостно вырывает жёлтый листочек с симпатичным котиком и протягивает Бэкхёну его и ручку.

— Напиши хотя бы записку. Я передам, как будет возможность.

— Хорошо, — с трудом соглашается омега и берёт из его рук вещи, аккуратно выводя слова. Чанёль должен понять, здесь не нужно многословности.