Хосок замечает её, потому что она не замечает его.

Он проходит мимо неё каждый раз, садится в кресло с противно-мыльной на ощупь обивкой и ахуенной расцветкой. Индиго — Хосок в этом разбирается, да. Это кресло, когда он садится в него, всегда делает его ещё пиздатее. Поэтому то, что она не смотрела, не смотрит, и, похоже, не собирается смотреть, заставляет Хосока искать в себе изъяны. А ему это не нравится.

Он не высокомерный, нет. Хосок просто знает себе цену. Это совершенно разные вещи, нужно это знать. Он вот это различает. Хосок видел выскочек, которые много о себе говорили, но в итоге нихрена не стоили на деле. Он не такой, нет. Хосок пашет. Хосок много делает. Хосок даже уступает, когда надо. Но это всё равно не определяет так, как надо, чтобы понять, кто такой Чон Хосок. Он такой парень, как бы так, пышущий энергией. Всё это для удобства можно приравнять к харизме. Хотя почему можно? Это и есть харизма. Хосок — лидер. Когда он оказывается на сцене, он разъёбывает всухую зал. Он умеет двигаться, падать, вставать. Он умеет рычать, хрипеть, тянуть ноту так, что у самого аж хуй встаёт.

Есть свои прелести в андеграунде: тесная прокуренная студия с аппаратурой, переходящей из рук в руки, клубы по знакомству, в которых тебя с каждым разом узнаёт всё больше людей, дешёвое пойло после репетиций, фастфуд по скидону, меньше ответственности. С этого все начинают, а дальше кому как попрёт — кто-то так и остаётся в своей нише, кому-то предлагают контракт, а кто-то исчезает бесследно в бытовую рутинную жизнь.

Хосок оказался из числа тех счастливчиков, кому предложили контракт. Вот только он его не подписал. Почему? Хосок хочет сделать себя сам, а не получится, у него всегда есть свои пути отступления. Он — перфекционист. Он расчётливый. Хосок думает, что, даже если не получится достигнуть той цели, какую он поставил, будет хотя бы трушный и всё такое. Хах.

Хосок не гонится за славой. Хосок гонится за удовольствием. Это тоже нужно различать.

Они начали работу с его командой по продвижению и расширению. Друзей он своих не подпускает к внутренней кухне, иначе бы разосрались. Хосок продумал, поэтому всё идёт как по маслу. Пока не появляется она. Пишет ахуенные тексты — так ему сказали. О’кей, он согласен, тексты у неё действительно ахуенные. Но, сука, разве так сложно вести себя с ним нормально?! Она говорит со всеми по рабочим моментам без каких-либо проблем. Но как дело касается Хосока, кидает на него такой равнодушный взгляд, когда он случайно задевает её ногу на пути к своему креслу, и снова утыкается в свой планшет. И всё, и пиздец. Хосок же не просит её на шею себе вешаться. Просто посмотреть, сказать нормально «привет», может быть даже улыбнуться — он видел, она умеет улыбаться — спросить «как дела?» и всё в таком духе.

Но Мин Юнджи продолжает делать вид, что Хосок — предмет мебели.

***

Он сходит со сцены весь потный. Майка липнет, будто на клею. Дыхалка вроде у Хосока хорошая, но сейчас он больше представляет из себя загнанную лошадь. Он чувствует, как его пошатывает, и, кажется, кружится голова. Ему хочется влить в себя всю поллитровку разом, вот только он отлично помнит из тренировок, что можно пить только маленькими глотками и не всё сразу. Это дико его бесит. В закулисье его ждут ребята, которые обязательно потащат на афтепати, потому что там тоже нужно посветить своим лицом.

Хосок входит в гримёрку, хватает полотенце, которое ему подали — он, правда, не заметил, кто именно — сказал «спасибо», за столиком, заваленным косметикой, находит воду, берёт две бутылки сразу. Одну себе льёт за шиворот, а из другой судорожно делает маленькие глотки. Ахуенно. Он немного приходит в себя. Мышцы всё ещё напряжены, ноги потряхивает, и сердце стучит ритмично быстро — всё, как он любит.

Он стягивает через голову майку, кидает её скомканной тряпкой на кушетку, ведёт плечами, косит «незаметно» на Юнджи. Та набрала себе кучу лаков, вертит перед глазами, какие-то открывает, проводит кисточкой по ногтю большого пальца, кривится, стирает, и так по новой. Из-за неё в душной гримёрке стоит концентрированный химический запах, который бьёт Хосоку в нос. Он на взводе. Подходит к ней, смотрит в упор. Зачем она таскается за ними постоянно, может же работать удалённо. Но она всегда с ними, ходит молчаливой тенью, раздражает Хосока этим.

— Блять! Ты дома не могла это сделать? — Хосок очень на взводе.

Юнджи резко поднимает голову. В свете люминесцентных ламп её кожа выглядит белой, а тёмно-карие глаза, выделенные подводкой, чтобы подчеркнуть их кошачью природу, кажутся угольными.

— Нуна.

У Хосока по загривку проходятся мурашки слонячих размеров. Её голос сиплый, но дрожащий на гласных. Хосок представляет, как он может срываться, когда она не контролирует себя. Он закрывает глаза, втягивает в себя воздух. О’кей, возможно, его кроет с Юнджи, потому что он ни черта не понял, что она ему ответила.

— Что?

— Я старше тебя, — говорит она.

Пиздец.

Хосок пялится на Юнджи. Она закидывает ногу на ногу. Мышцы на ляжках, затянутых в крупную чёрную сетку, выделяются, а её юбка задирается на бёдрах. Хосок молчит. Он дрочит глазами.

— Нужно проявлять уважение к старшим, — снова говорит Юнджи.

Она встаёт с кушетки. Мелкая. Хосок тянется к её лицу, хочет убрать прядь волос, которая лезет ей прямо в рот. Юнджи резко дёргается в сторону, как дикая кошка, чуть ли не шипит на него, смотрит исподлобья.

— Приводи себя в порядок, нам скоро уезжать.

Юнджи гибко выскальзывает между ним и кушеткой, забирает с собой все лаки, кидает их в плетёную корзинку на столике и, спустив юбку вниз, выходит из гримёрки.

Вот же пизда.

***

Они готовят новый сингл. Хосок похож на бледную тень себя, потому что помимо сингла ещё и альбом висит, на который они много поставили. Он потребляет дохуя кофеина, ночует в студии, рычит на всех. Ещё и тренировки, да. Отдельная тема, которая заставляет Хосока давить в себе ухмылку при виде Юнджи.

Обычно он не реагирует на посторонние раздражители, когда танцует. Музыка громко орёт, кровь кипит, тело Хосока живёт отдельно от его разума и двигается под силой импульсов, исходящих из колонок стереосистемы. Он даже закрывает глаза.

Хосок не так любит драть глотку на сцене и в звукозаписывающей студии, как танцевать. Мощная хореография — его фишка, как сольного исполнителя. И это последнее, от чего он в теории может отказаться, потому что танцы заменяют прелюдию, танцы заменяют ему регулярный секс, танцы для него — всё.

Его тело перетекает из одной формы-фигуры в другую. Хосок думает, что в такой момент его скелет делается резиновым, потому что гнётся он так сильно, что со стороны возникает страх «а-ля, Хосок, блять, не сломайся».

Он замечает отражение Юнджи в зеркале, когда открывает глаза. Она стоит, прислонившись к стене, и просто смотрит. По её лицу нельзя прочитать эмоции, но Хосоку достаточно того, что они одни, и она не ищет способ его игнорировать.

Он выключает музыку, чтобы слышать её голос.

— Что-то случилось? — дыхание Хосока очень тяжёлое.

— Тебе пятнадцать раз звонила какая-то «крошка».

Из Хосока вырвается дебильный смешок. «Крошка» — злой гном Пак Чимин, наверняка снова бесится, что Хосок убрал его срач в комнате, и теперь он не может найти что-то там очередное очень важное. Крошка-злой гном-Пак Чимин — его до опиздюлин любимый племянничек, с которым он делит жилплощадь уже год.

Юнджи об этом не знает.

Юнджи кривит лицо, когда Хосок начинает громко ржать.

Юнджи уходит, громко хлопая дверью.

Хосок чувствует себя ахуенно.

***

Хосоку дерьмово, потому что он так и не отошёл от вчерашнего, а в его руке снова какое-то мутное пойло.

Они с ребятами сидят на угловых диванчиках, у одного, рядом с Хосоком, из кармана торчит пластиковый пакет с таблетками. Хосок пинает его по ноге и кивает на карман, тот закатывает глаза и заталкивает пакет поглубже.

Хосок делает ещё один глоток. Его глотку обжигает, а самого начинает мутить. Нет, он слишком стар уже для этого дерьма, думает он так, а потом снова делает глоток.

Хосоку уже не просто дерьмово, ему натурально ху-ё-во. Память начинает отказывать, и он отрывками ловит происходящее. Только что он слышал громкий ржач парней возле себя, а теперь сидит один, откинувшись на спинку дивана. Он пялится бездумно в потолок, отдалённо через шум в ушах ловит громкие басы. Хосок не знает, сколько времени проходит, но вроде как его начинает отпускать. Он поднимает голову и всё же посылает свою жизнь на хуй. Голова кружится так, будто он сидел всё это время в центрифуге, готовясь к вылету в космос. Хосок откидывается назад, закрывает глаза. И снова по кругу — кусок его реальности опять исчез, всё в густом тумане, он вроде бы здесь, но в то же время куда-то отъезжает в подпространство между атомами.

Пластиковый пакетик из кармана торчал не просто так. Хосока никто не спросил, а он из-за этого выжрал наркоту.

Вторая его попытка поднять голову, заканчивает гипнозом: в сизом тумане Юнджи сидит на его коленях, крепко цепляется за его плечи. Хосок чувствует её горячее дыхание на шее и запах алкоголя. Юнджи скалится, когда Хосок облизывает губы. Он целует её с какой-то маниакальной нуждой, силой удерживая её затылок. Хосок захлёбывается слюной, заглатывая её язык. Она так сильно давит на его пах своей промежностью, что он боится за свой член.

Они дышат тяжело. Его руки давно под её юбкой оглаживают гладко выбритые ляжки. Хосок цепляет пальцами сетку, царапает её мягкую кожу между бедром и лобком, его ладонь ныряет за резинку колготок, чтобы почувствовать пальцами влагу её промокших трусов. Юнджи цепляет его запястье и придавливает к себе, ёрзая вперёд-назад. Хосок жадно оглаживает сквозь ткань её половые губы. Он хочет, чтобы она села на его лицо. Хосок бы вцепился в её ягодицы, разводя в стороны, вылизывал её, мучал. Он бы трахнул её своим языком так хорошо, что сам бы обкончался от её громких стонов. Хосок хочет, чтобы она кричала.

Его голова снова оказывается на спинке дивана.

По кругу.

Он открывает глаза и вспоминает, что Юнджи с ними не поехала из-за высокой температуры. В конце прошлой недели она выбежала вся вспотевшая после душного клуба, где он выступал, к машине, чтобы взять аптечку — их звуковик рассёк каким-то хреном ладонь.

Хосоку очень сильно хочется сдохнуть.

Он спихивает с себя ноунейм-девушку и судорожно ищет свой недавно разъёбанный айфон. Хосок лезет в «телефонную книгу» — опять забыл номер «Крошки» поставить на быстрый набор.

***

Хосок резко подрывается с жуткой головной болью. В комнате темно и пахнет как-то странно. Он встаёт с кровати, идёт, пошатываясь, и с грохотом врезается в тумбочку, которой у него в комнате и в помине никогда не было. Он начинает громко материться, перечисляя всех святых и не очень.

Дверь справа открывается и в проёме показывается макушка Юнджи. Хосок застывает.

Блять.

Он же Чимину звонил, да?

Хосок пытается зачем-то выдавить улыбку. Юнджи долго смотрит — в комнате всё ещё темно, как она видит (?!) — проходит внутрь, толкает осторожно Хосока к кровати, пока тот на неё не заваливается. Юнджи открывает шторы и окно, чтобы проветрить комнату. Уходит молча, приносит Хосоку бутылку воды, ставит на столик рядом.

Хосок хочет что-то сказать.

— Ты облевал мои кеды.

— Извини.

— Нуна, — поправляет раздражённо она.

Хосок чувствует себя последним мудаком.

— Извини, нуна.

— А ещё коврик и подушку.

— Блять… — Хосок прячет своё лицо в ладонях, он чувствует себя ещё дерьмовее, чем ночью, — я заплачу.

— Не надо.

Хосок встаёт с кровати на трясущихся ногах. Он не ощущает себя красавчиком, как обычно. Ему стрёмно в перспективе посмотреть в зеркало, а ещё стрёмно, что сейчас таким его видит Юнджи.

— Мне подмешали в коктейль, — он зачем-то начинает оправдываться, — я этого не хотел.

Юнджи вскидывает бровь, а затем снова усаживает его на кровать, говорит ядовито:

— В твоей «сплочённой» команде, Хосок, есть уроды, которым глубоко на тебя похуй. Ты этого не замечаешь, потому что зациклен на себе любимом.

Хосок ощетинивается.

— А ты случайно не из их числа?

Юнджи смотрит на него, как на идиота.

— Глаза разуй.

Хосок остаётся один в её комнате. Он слышит звук воды, кажется, с кухни, смотрит облегчённо на бутылку, которую до этого принесла Юнджи, жадно присасывается к горлышку.

Всё вокруг пахнет Юнджи.

Хосок прижимается носом к подушке, кривится, переворачивает её и начинает жадно дышать. Если это такая тактика, то Хосок влип. Ему не хочется выпутываться. Юнджи правит балом, а Хосок готов ползать у её ног.

***

Хосок лучше присматривается к своей идеально сложенной (ха! только в его мечтах) команде. Теперь их не девять, а пятеро, не считая Хосока. Он выплачивал долю людям, которые только делали вид, что что-то делают. Хосок не знает, насколько бы стало хуёво, если бы это продолжилось, но он определённо рад тому, что его проучили.

Он сидит снова в своём кресле, смотрит безотрывно на Юнджи, которая нервно дёргает ногой в пиздатых скинни. Ей они очень идут, Хосок в этом шарит.

— Как давно ты на меня запала?

Юнджи молчит, но Хосок видит, как она сжимает пальцами планшет. Он уверен, что на его лице сейчас самое дебильное выражение лица из всего арсенала, что у него имеется.

— Юнджи.

— Нуна!

Хосок начинает ржать.

Он перестаёт это делать, когда Юнджи угрожающе щурится и пытается сжать его лицо. Хосок становится серьёзным. Он протягивает руку и оглаживает её по запястью и дальше к внутренней стороне локтя, где кожа тонкая и чувствительная.

— Мне это важно знать, нуна. Потому что я, нуна, уже кукушкой поехал.

Юнджи открывает рот, но Хосок не даёт ей сказать. Он тянет Юнджи на себя и, когда её лицо оказывается близко к его, говорит:

— Я сделаю тебя своей, если ты хочешь этого, — он сглатывает, зависая на её сухих розовых губах, — и не пизди мне всю эту хуйню «я не вещь, а ты мудак так говорить». Я тебе не поверю.

Юнджи больно тянет Хосока за волосы, чтобы он задрал голову.

— Ты меня бесишь, — шепелявит она.

Хосок лыбится — волнуется девочка.

— Ты такая горячая, — он специально понижает тембр, — такая горячая девочка. У меня не было шансов, нуна.

Юнджи целует его. Всё ещё держит за волосы, не позволяет взять контроль. Хосоку сводит шею и челюсти, но ему похуй. Ему так похуй на всё это, потому что Юнджи садится ему на колени, двигается вперёд и вжимается грудью. Он чувствует, она без лифчика. Хосок представляет, как разложит её на кровати, задерёт оверсайз-худи, сожмёт холодными руками, а она покроется мурашками. Он стащит с неё джинсы и вылижет всю. А потом… Хосок хочет, чтобы она была сверху: села на него и сжала бёдрами. И это не какой-то обдолбанный бред или мысли под утро от бессонницы, он верит, что так будет, потому что сейчас его руки сжимают её зад, упакованный в джинсы, а его язык пытается трахнуть её рот.