Кусланд смотрит на него тяжело, печально, и Алистеру самому становится не по себе.

Он был рад ее видеть. Спустя все то, через что они прошли, спустя долгие недели… Встретиться снова было приятной вещью.

Единственной приятной вещью в его новой жизни. Чертовой королевской жизни.

Но Кусланд смотрит с болью, сжимает до побелевших костяшек пальцев кружку с чем-то горячим и ничего не говорит. На Башню Бдения давно опустилась ночь; они одни в ее еще не обжитом кабинете, по которому витает пыль. Здесь достаточно тепло, чтобы не чувствовать себя неуютно…

Но Алистер совсем не замечает этого тепла, потому что молчание, повисшее в комнате, делает воздух в сотни раз холоднее.

У чертового короля Ферелдена бегут чертовы мурашки, и он не знает, что с этим делать. Пытается заговорить — не выходит, в горле застрял комок, который не получается просто так сглотнуть, и это кружит голову в отчаянии, в почти полной беспомощности.

Он все такой же. Все так же ее любит.

— Мне жаль, Алистер, — она говорит, опустив взгляд на свои бледные тонкие пальцы, и от голоса ее словно что-то разбивается, почти превращаясь в пыль.

Алистер молчит, не может ничего сказать, потому что боится сморозить глупость — он все такой же, и трон под задом почти ничего не изменил, только добавил проблем и головной боли.

— Я струсила, — говорит Кусланд и зажмуривается.

И он уже давно не в обиде за эту ее трусость. По крайней мере, он убеждает себя в этом день за днем, почти бесцельно изучая королевский замок в Денериме, когда выдается свободная минута. Размышления всегда приводят его обратно к Кусланд.

К его глупой, безнадежной влюбленности.

К его глупой вере в ее вскользь произнесенные слова о возможности правления вместе; конечно же, кто бы допустил на трон двух совершенно не разбирающихся в политике Серых Стражей?

Конечно же, никто не допустил бы.

Конечно же.

Но об этом было приятно мечтать.

— И в итоге я переложила всю ответственность на тебя, да? — Кусланд горько улыбается, кривит губы, будто силясь не заплакать, но ее вновь открытые глаза слишком болезненно-сухие.

— О, я думаю, ты переложила всю ответственность на Анору, — Алистер все же заговаривает, натянуто улыбается и протягивает руки через стол, накрывая своими ладонями холодные пальцы Кусланд. Та вздрагивает, но от прикосновения не уходит, только наклоняет голову еще ниже, так, что темные волосы почти закрывают ее глаза. — Не поверишь, но я почти ничего не делал все это время. Хотя приемы утомляют… Но что там ответственного? Сиди, улыбайся да успевай кивать, если все пропустил мимо ушей.

— Из тебя ужасный король, — бормочет женщина, и осторожно вытаскивает свои ладони, откидываясь на спинку кресла, но в ее голосе начинают проявляться теплые ноты.

— О, кажется, я слышу это каждый день от моей королевы, — иронично отзывается Тейрин, вздыхая.

Новоиспеченная Страж-Командор Ферелдена кажется совсем маленькой в большом для нее кожаном кресле. В обманчивом свете свечи она видится намного старше своего возраста и намного болезненней.

Алистеру хочется помочь ей, но он слишком хорошо знает, как она идеально умеет убегать от любой помощи.

И так же идеально убегать от ответственности.

Она говорит об этом и после, когда успевший остыть отвар из трав успокаивает ее нервы, и полуночный разговор наконец-то завязывается, раскрывается, давая спокойно вздохнуть. Она говорит о том, что отправится в путешествие сразу после решения всех дел в Амарантайне, и Алистеру на один миг кажется, что это означает, что они больше не увидятся. Но всего лишь на миг, конечно же.

Он ведь все такой же. Все так же будет сбегать к ней, как только появится возможность, а она все так же будет называть его ужасным королем.

Подразумевая под этим «определенно лучшим правителем, чем могла стать я».

И ему действительно очень хочется верить в это мнимое будущее постоянство.

Это единственное, что еще связывает их. Это вечное сожаление о том, что могло бы быть, но чего у них не было и никогда не будет. Потому что то, что действительно было, осталось в прошлом вместе с лотерингской розой и тем единственным неловким поцелуем.

Большее было только в вере Алистера.

Большее было только в трусости Кусланд, боявшейся любить во время войны.

— Я надеюсь… Ты не будешь держать на меня зла, — говорит она.

— Не говори так. С чего бы мне злиться? — хмурится он, краем глаза смотря на занимающийся за окном рассвет.

— Потому что я на себя злюсь.

Но уже слишком поздно, чтобы сожалеть.