Конёк нёс резво, прижав уши по ветру. Ромфея на поясе Берта всё норовила выскочить из скобы, и он придерживал костяные ножны, в узоре которых пульсировало живое тепло. Братец Илланса скалил клыки, дёргался, со связанными за спиной руками, сидя перед ним.

— Ты не тому служишь, — выплюнул он, обернувшись. Лицо закрывали разметавшиеся иглы снежных прядей. — Не знаешь его совсем, на что он готов был, когда прятался по чужим теремам да саэлам. Ничего не боится, ничего не стыдится, только и осталось от чести, что надменность, якобы кровь от крови вождя.

— Знаю, — ударил тот пятками, оттягивая уголок рта. Не стоил этот моур того, чтобы с ним беседы вести.

— Он предаст тебя, пообещай ему на долю больше, на ночь дольше, тут же уйдёт. Не по вашим законам живёт, тебе жизни не даст, всё переиначит.

— Догадываюсь.

— До последнего будет молчать, сколько по свету белому ходит, сколько голов снял, а сколько заморочил. А и при смерти не скажет. А и станешь ты одним из них.

— Непременно.

— Тогда почему?! — вскрикнул моур. — Почему помогаешь ему, если знаешь, кто из нас — чудовище?..

Берт ухмыльнулся в бороду, кинув взгляд на того, кривящего губы в гримасе.

— Люблю его, стало быть.

Тот сжал зубы, отвернулся. Берт ещё какое-то время смотрел на белый затылок, оглушённый своими же словами. Правда, что ли? Сердцу стало тесно за рёбрами, летящий снег обжёг щёки. Выходило, что так.

Только спустя время он понял, что губы у эйлэ шепчут незнакомые слова. А когда различил колдовское наречие, стало поздно. Конёк вскинулся на дыбы, заржал, выгнул шею. Берт зацепился за луку седла, схватил его поперёк талии, но ремни треснули, порвались. Спина коня раздулась. Падая, Берт почувствовал, как ромфея покидает скобу. Но рук на то, чтобы остановить ещё и ножны, не хватило.

Он приложился затылком, в глазах потемнело. Разжал руку, и на локте стало легко от перекатившегося тела. Когда за темнотой проступил свет полудня, над ним уже высилась тень. Конёк расставил украшенные когтями мощные лапы, из раздутых нодрей валил пар над клыкастой собачьей пастью. Кельпи зарычала, разрывая нити слюны, шагнула к нему, вонзая когти в податливый наст. Белая, с искрящейся жёсткой шкурой выдры, грива иглами спадает на вздутые жилы. Берт вскочил, оглядываясь в поисках ромфеи. Но та, как и моур в теле эйлэ, были далеко: удирал наместник будь здоров быстро, даром что даже руки не развязал. Берт выругался.

Кельпи подходила, низко пригибая к земле голову с прижатыми ушами, полукругом прижимала его к колючему кустарнику подлеска. Он вытащил нож и почувствовал приближение ветра, дышащего колдовством. Тяготение озонирующего воздуха неслось по нижним ветвям.

Из леса вырвалась пурга, Берт задрал голову, и его окатило снегом. Илланс прыгнул на кельпи, впиваясь в загривок, повалил. Сам с треском сухой древесины упал на спину, расплёл ветви, точно изломанный паук. Из трещин капал чёрный сок и валил пар, ещё немного — и надломится.

Не понимал разве, что такой монстр может разодрать его на хворост… Берт оглянулся на дорогу. Но моур взмахнул рукой, да так и провалился сквозь землю. Исчез, даже след оборвался. Он прошипел проклятие. Илланса теснила кельпи, бросалась и вырывала зубами ветви — по одной, снег усыпала сухая кора.

Так она увлеклась им, что не заметила, как сзади к ней подошли. Берт вонзил нож в белую шкуру, и лезвие даже не искрошилось, рассекло болезненными зазубринами. Чернота ушла со стали, пятном размазалась по снежной шерсти. Кельпи дёрнулась, проскулила. В следующий миг ей в шею вошли острые обломки ветвей.

Илланс тяжело дышал, когда она упала поперёк дороги. Метнулся было в сторону братца, но попусту взрыл снег, рыкнул, бессильно опускаясь на локти.

— Где его теперь искать? — развёл руками Берт. — В город он не пойдёт, там против него Векси народ поднял.

— Одно у него осталось убежище, — прохрипел мороз, звеня льдинками. Илланс положил голову на лапы, вывернутые наизнанку рёбра тяжело вздымались. — Избушка на перекрёстке путей.

— Стало быть, сам загнал себя в ловушку, — он вытер нож, ставший уже обычным, только покрытым зазубринами. Сдвинул со лба шапку, щурясь на дорогу. — Неважно выглядите, вашество.

— Битвы выматывают, так что нам лучше поторопиться, пока не настанет пора мне восстанавливать силы.

Берт поморщился. Забыл уже, да и представить не мог, как Илланс опускается до пожирания плоти. Скорее уж заморит себя.

— Пошли, — поднялся он, склоняя голову, увенчанную надвое расколотым черепом. — Народ подняли, говоришь?

Берт рассказал, как всё было, следя за движением чёрных от сока губ. Опустил взгляд, наткнувшись на улыбку.

— Считаешь, я смогу вернуться? — бросил с издёвкой, от которой в груди разлилось тепло. Казалось, так давно он не слышал этого Илланса.

— Не всё вам убегать. К тому же это один такой дурак нашёлся. Если со Зверем справимся, вас примут как избавителя.

— Тебя, охотник.

Берт пожал плечами. Пускай так. Но это сулит неприятности поболе людоедствующего чудища: прослышать о неповиновении ставленнику может сам Тёмный, и только богам известно, что ждёт в таком случае Озёмки. Да и наместника их.

После того, что чуть не случилось на площади, мог ли он оставить всё на произвол судьбы… Берт не знал, и тяжело было на сердце от того, что близилось разрешение, в пользу Илланса ли, в пользу ли его братца. Озёмки прежними не станут, не когда Векси посеял зерно подозрения. Клевета — живучая сука, так разве мог Берт пустить всё на самотёк…

Солнце не коснулось и макушек сосен, когда они вышли на первый перекрёсток. Избушка ждала, сверкая на солнце точно горный кварц. Из дымницы не коптило, ставни заковал лёд, ступени стали одним покатым спуском. Берт поднялся на крыльцо, втыкая носки сапог в слежавшийся снег, выдернул свой нож, распахнул дверь, примёрзшую к скобам. Широкая полоска света с тенью посередине упала на маленькую комнату. Он услышал прерывистое дыхание со стороны холодной печки. Во мраке сверкнула сталь.

— Не подходи, — прошептал моур. Слова разбивались об акцент. — Иначе даже Бездна не получит твою душу.

— Дэлланс, — пропел ветер под крышей, ворвавшийся в комнату. Моур съёжился ещё больше, закрывая лицо руками. Ромфея, вонзённая в половицы, мерцала перед ним колдовскими знаками. — Я тоже хочу прекратить это. Погоня наша длится слишком долго. Прошу тебя, не бойся.

— Несладко тебе в моей шкуре, — осклабился младший брат. — Можешь теперь представить, что значит быть монстром, не чувствующим ни холода, ни тепла, не знающего ни слова доброго, ни близости. Одна горячая кровь была моей радостью. С годами и она стала пресной, способной лишь утолить мой голод. Я искал тебя всё это время, пересекал реки и ледяные пустыни. Убить хотел, чтобы закончить свою пытку. Но ты со мной по справедливости расплатился. Ты был прав. Это тело стоило того, чтобы его спасать. Оно может чувствовать…

— Берт, заткни его, — охотник покачнулся от порыва ветра, разбившегося о звонкий надорванный смех. Он удержал шапку, оглядываясь.

— Что ж вы так, — хмыкнул Берт, и ветер зашипел, — я ж послушать хочу.

— Сколько зим ты разменял в Пустоши, от саэла к саэлу мотаясь, за кров и еду готовый хоть косы отсекать… Я знал, где ты. Всегда знал, как тебе там. О том шептал мне ветер, дразнил, рассказывая всё в красках. А я не знал, как оно бывает, — Дэлланс распалился, сжал рукоять, кривя губы в истерической улыбке. Перевёл взгляд на Берта. — Теперь знаю. И, Кшер тебя задери, что хочешь делай, не уйду.

Чудовище на пороге фыркнуло, тряхнуло гривой. Тоже обратило незрячий, но ощутимый мурашками взгляд на Берта. Охотник кашлянул.

— Вы были правы, стоило его заткнуть.

— Спишу на заскоки южной культуры… Вам свойственна некоторая… ветренность.

— И как давно вы пришли к такому выводу?

— Земля тогда не знала твоего имени, охотник.

Берт заломил шапку и пожал плечами. Дэлланс крепче ухватился за рукоять, вздрогнув от перемены ветра, колебавшего гриву. Под потолком иней вырастил иглы, обращённые на моура. Оценив по скользнувшему блеску остроту клинка, Берт шагнул к нему, сжавшемуся в полумраке своего уголка. Илланс, похоже, тоже решился.

— Забери ромфею.

Моур выставил меч перед собой, стоило охотнику накрыть его тенью. Берту вспомнилась та ночь, быстрые рваные движения, на которые был способен Илланс в этом теле. Руки Дэлланса устали держать ромфею на весу, локти задрожали, костяшки побелели. Берт мог бы вырвать этот меч без особых усилий, но что-то держало. Знаки, струйкой огня вырисованные на стали, не сулили ничего хорошего, как и любое колдовство.

— Вашество, вам лучше знать, что он может выкинуть.

— Уже ничего.

— Потому как духа вашего в нём нет? — усмехнулся Берт, присматриваясь к гривастой тени, к тому, как дёрнулся хребет, к земле пригибая расколотый череп. — Рассказывайте уж. Заодно и о том, почему не поменял вас местами ещё Тёмный, если в чудовищном обличии вы стократ разумнее держитесь, чем братец ваш. Не нуждался разве Змей в этаком подспорье?

— Бездна знает, какую долю приготовил мне Тёмный на этом посту, — ветер лёг на плечи. — Но такова воля Змея, и мне сказано править в Озёмках, а не брату моему. Посему не мешкай, забери.

Берт вздохнул, переводя на братца-моура мрачный взгляд.

Но Дэлланс не стал дожидаться расправы, вскочил, перехватил ромфею обеими руками и кинулся на него, замахнувшись сплеча. Тот выхватил нож и отвёл клинок, неустойчивый в непривычных руках. Чуть не потеряв равновесия, Дэлланс развернулся на носках, взмахнул, оскалив клыки. Берт отшатнулся, чувствуя, как удары набирают силу, точно черпают из страха.

— Прекрати, — Илланс ударил по стене лапой, отчего с крыши спала шапка снега, засыпав крыльцо.

Паника в глазах Дэлланса сменилась решимостью, он повернулся к распахнутой двери и силуэту чудовища. То просунуло гривастую голову в дом, влезло по плечи, намереваясь схватить длинными изломанными лапами. Дэлланс закричал, смотря в упор на лосиный надтреснутый череп. Сделал шаг, меч крутанулся в его руках.

— Не делай глупостей, — успел сказать ветер, как сорваться на пронзительный вой.

Одна из ветвей упала на пол, брызгая соком. Берт как очнулся от сна. Расставленные лапы мешали пройти к моуру, что наступал, шаг за шагом уходя в пируэты и набирая инерцию, обрубая пальцы и ветви, когти и прорастающие между костей шипастые побеги. Он кинул нож, и ромфея едва задрожала от встречи со сталью, зазвенела новой зарубкой. Дэлланс оказался близко. Илланс дёрнулся, обрубок правой лапы заслонил его от удара, отсекшего древесину с костями до плеча, чтобы следующий взмах пришёлся на хребет.

Ромфея прочертила дугу, срезая пряди гривы, молодые побеги между позвонков, чёрные губы разомкнулись в беззвучном крике, обнажаясь под спадающим пологом скелета, окропляя стены смолой. Голова, увенчанная лосиным черепом, метнулась в сторону, раздался отвратительный хруст.

Чудовище рухнуло на пол, рёбра скрежетнули по дверному проёму, голова с обрубком гривы, вымаранной в смоле, откатилась в угол.

Дэлланс выдохнул облачко пара, ромфея вырвалась из его рук и со звоном ударилась о доски. Словно бы вспомнив о существовании охотника, он медленно, как во сне, обернулся. У Берта оставался второй нож. Он преодолел комнату за считанные мгновения. Рукоять ударила моура промеж глаз, отскочив. Дэлланс скосил зрачки, ноги у него подкосились. Ударившись об пол, моур затих. Берт заставил одеревеневшие ноги сдвинуться на шаг.

— Вашество? — позвал, но ветер не ответил. Некому было отвечать.

Хоть в комнате и гуляли сквозняки, занося обезглавленный труп снегом. Берт до боли сжал зубы, смотря на валяющегося без сознания моура. Подобрал ромфею. Успел, потому что тот вздрогнул, зашевелился в луже липкой, марающей смолы, потирая опухший лоб. Оглядевшись, он вскрикнул. А различив охотника с мечом, затаил дыхание, отползая прочь в спасительный сумрак. Берт взвесил в руке меч.

Сталь, забирающая души, оружие эйлэ, казалось, потяжелело, отозвалось дрожью в его руке.

— Нет! — заслонился руками моур. — Не причиняй мне боли! Мне недолго осталось… прошу тебя, подожди! Жрецы Пустоши говорили, там не будет боли. Я не хочу…

Берт с горечью оттянул уголок рта, вспоминая, сколько боли причинил этот моур невинным людям, Иллансу… Пускай такова его природа, ничто уже не может оправдать его. Ни облик, ни грядущее проклятие. Перчатка скрипнула от холода, смыкаясь на рукояти. Уж в его-то силах было позаботиться о том, чтобы моур узнал, каково это — умирать так, как умирали от его рук.

Он схватил левой рукой его за запястья, вздёрнул, заламывая руки над головой. Багровые радужки распахнулись, раскалились докрасна, с бледных губ, на которых не таяли снежинки, сорвался крик. Остриё вошло под грудину, точным прямым ударом пронзая сердце. Зрачки расширились, затопили кровавые радужки, на лицо Берта брызнула прохладная кровь, он прищурился.

Рука, сжимающая ромфею, отозвалась холодком и искрами. Вязь знаков загорелась голубым огнём. Он оторвал ладонь от рукояти, когда пальцы онемели, точно их сожрал холод Бездны. Огонь вспыхнул ярче, проникая в рану, впитывая стекающую кровь. Он взобрался по груди моура, по синему шёлку рубашки в инее, по бескровной коже шеи, к откинутой голове.

Берт отпустил его, перехватил под затылок. Позволил лечь в сгиб локтя. По щеке к левому глазу, точно слеза текла назад к веку, мрамор кожи пустил сияющую трещину. Белые ресницы вздрогнули.

Сперва он подумал, что ему почудилось, но на щёки эйлэ вернулся румянец жизни. Берт стянул перчатки, чувствуя пальцами расцветающее тепло кожи. Выдохнул пар, поражаясь колдовству. И заметил, что кровь перестала течь, точно сияние запечатало её.

Он приоткрыл губы, вдыхая и морщась от боли в пронзённом насквозь сердце. Руки поднялись к ромфее. Обхватили рукоять, сжали, и с той силой, что лишала акцента тонкое горло, что держалась в дни голода и раз за разом уходила от погони, вытащили клинок из сердца. Сияние стало мягче, от него кровь застывала мерцающими кристаллами, просыпалась на пол драгоценностями в чёрной смоле. Ромфея упала на пол, отдавшая колдовство, простая сталь.

Глаза открылись, и Берт чуть не отпустил его. Правый глаз так и остался багрово-алым, левый же сверкал прежним серебром.

— Я встретил его в Бездне, — прошептал Илланс едва слышно. — И вспомнил, что он всё же мой брат. Я не смог расстаться с ним насовсем.

— Значит, — сдвинул брови Берт, вглядываясь в лицо эйлэ, — этот моур и сейчас здесь?

— Мы вдвоём в этом теле, охотник, — улыбнулся Илланс. — Но не думай, что я отдам младшему бразды правления. По крайней мере, не сейчас.

Рука взобралась по его воротнику, схватила. Притянула низко, и дыхание эйлэ на этот раз было горячим, как и полагается живым. По-настоящему живым. Целовал он долго, пока последние кристаллы крови не просыпались с чистых одежд, пока раны не зажили, сияя голубым огнём, а прорехи ткани не стянули нити. Берт перехватил его поперёк талии, собрал шёлк волос на затылке, не отрываясь от губ. Морозный воздух рождал облачка пара.

На дворе заржал белый конёк, вырывая их из забытья. Илланс рвано выдохнул, поёжился, обнаружив себя в одной шёлковой рубашке посреди зимы. Холод распалил ему щёки, и эйлэ с удивлением посмотрел на обмороженные пальцы.

— Поедем лучше туда, где натоплено, вашество, — усмехнулся Берт, распахивая кафтан и забирая его за пазуху. — А то так недолго вам снова в Бездну отбыть, в третий раз.

— Здесь всегда было так холодно? — округлил тот раскосые глаза, прижимаясь к охотнику. — Как вы, южане, только живёте с такими зимами…

Берт стянул шапку и надел на Илланса, спрятав и красные отнюдь не от подводки кончики длинных ушей. Конёк пристукнул копытами, стоя на ломком насте, не оставляя следов. Только чернела на боку подпалина, обратившаяся гладкой шёрсткой.

В Озёмках их встречала толпа. Казалось, все жители города собрались у ворот. Лица засветились облегчением, стоило самым глазастым различить всадников, а самым горластым поднять крик до противоположной стены.

Берт обнимал за талию сидящего перед ним Илланса, да так и не снял руки, подъезжая к людям. Тот гордо держал голову, улыбался так, как пристало победителю. Язок снял шапку, хохотнул. Толкнул локтем хмурого Векси, кивая на всадников в вечерней сиреневой дымке. Тот буркнул что-то под нос, ушёл в сторону таверны, издали заприметив притороченный к седлу трофей.

У седла болтался отрубленный с хребтом череп, истекающий чёрной смолой. Единственное доказательство, которое они могли принести, позже оно украсит тронную залу, выделанное мастером-чучельником. Они подняли руки в знак приветствия, въезжая в ворота, встречая крики и гвалт. Илланс накрыл другую его руку ладонью, не снимая, нет, а лишь крепче прижимая. Берт смотрел поверх голов, на силуэт белокаменной башенки, розовеющей на солнце, над крышами домов.

Над лесом разгорался закат.

Сегодня Озёмки гуляли, улицы допоздна заливали гомон и огни, окна таверны горели всю ночь. Илланс с порога приказал накрывать на стол, и ни один слуга поместья не остался голодным, даже Язок, даже те, кому он втихаря таскал со стола объедки. Вокруг отрубленной головы плясали дети, очаг утробно трещал от избытка поленьев, на колоннах вились тени и отблески. Даже темнота боялась такого веселья, шарахаясь от факелов и фонарей.

Илланс рано скрылся с застолья под предлогом усталости, что не помешало людям продолжать и без виновника торжества.

Порядком утомившись от суматохи, Берт вошёл в свою комнату, скидывая кафтан. Подошёл к лежанке, а как убедился, что не привиделось, прижав к щеке мягкий кроваво-алый шарф, усмехнулся. Ночь падала на плечи шалью. Полночь должна была вот-вот грянуть. Берт обернул шарф на запястье и вышел, под ногами заскрипели ступени.

***

Из-под одеяла выпросталась рука, обняла шею охотника и притянула, заставила упасть в трясину пуховых перин. Берт зарылся носом в метель белого шёлка над острым ухом, поцеловал мрамор кожи. Нижние клыки впились в мочку уха, высекая искры тянущей боли. Он отбросил одеяло, прильнул к телу, согревая и проводя по изгибам и впадинам, отзывающимся мурашками, упругими движениями в такт его ласкам.

Илланс вырвался горностаем, упал на него, прижимая к кровати и впиваясь губами в грудь и напряжённые мышцы, рождая маленькие молнии. Рукой потянулся приласкать себя, срываясь на случайные, незнакомые слова, жарче всполохов пламени очага, что плясало за чугунной решёткой посреди покоев башни. Берт перехватил его, забрал в ладонь, и тот подался вперёд, поцеловал уже в губы, сплетая отрывистое дыхание. Нежность вздрогнула от шершавой кожи, заныла от движений того, что и капканы разводил как мышеловки. На каждое касание он отзывался приглушённым стоном, ластился к руке, что обходилась с ним играючи, раздвигал бёдра, толкаясь. Берт сдержал улыбку, опрокинул его, приласканного до лихорадочного румянца, до испарины.

Он притянул его обратно в негу одеял, сжался от прикосновений уже уверенных, рождающих жар и искры под светлыми ресницами. Талию охотника обняли ноги, заскользили по бёдрам. Берт поднял его, стягивая с подушек. За ночь не единожды опрокинутый флакон отдал последнее и закатился под кровать, благо был не последним. Берт растёр податливую кожу, пока Илланс запрокидывал голову, кусая костяшки, пряча за веками бесстыдный огонь.

Подтянув на себя, вошёл в разработанный за ночь сфинктер, прижал к перине, держа за мягкие ягодицы. Илланс смотрел ему в глаза с лисьим своим прищуром, багровая и серебряная радужки. Отпускал стоны, рассыпая искры от касаний напряжённых мышц. Берт откинулся назад, когда ему на плечи закинули ноги, теряя себя в неге и срывая дыхание.

Снова и снова погружаясь в жар, отпуская себя и двигаясь в такт сердцебиению, он заставлял Илланса коротко вскрикивать от падающих на живот прозрачных капель, румянца на кончиках острых ушей, от касаний до чувствительной нежности. Изгибать спину, показывать клыки в сорванном стоне. И выдыхать, выдыхать его имя. Ему в губы.

Берт размазал по внутренней стороне бедра потёки семени, отстраняясь, чтобы восстановить дыхание. Илланс откинулся на подушки, потянулся как сытый кот. Прикрыл глаза, снова подёрнутые наледью воспоминаний.

— Не уходи, — проговорил он. — Не оставляй меня.

Берт поднялся, глянул на полоски света, что пробивались сквозь ставни. Там, над лесом, должно быть, занимался рассвет. И когда только успело наступить утро…

— Потому всю ночь не отпускали, вашество? — усмехнулся, натягивая рубаху. — Не бойтесь. Не уйду. Вы спускайтесь, не должно, чтобы два кресла разом простаивали. Заскучаю ведь.

Илланс округлил разноцветные глаза, приподнимаясь на локтях. Берт пожал плечами.

— Нашим законом не писано, кому на нём сидеть.

— Ты… — прошептал, будто ещё не верил, на щеках проступил румянец. — Так ты останешься?..

— Людям нужны в правителях те, кому они верят. Ничего не хочу сказать супротив Тёмного, да, видится мне, даже вам нужна в том помощь.

Под белыми ресницами заплясали искры. Илланс оторвался от подушек и кинулся на Берта, рассмеялся в его шею, прижимая к себе. Охотник поцеловал снежную макушку, пропустил между пальцев метель прядей. Улыбнулся, прищурившись на расписные стены. С таким жарким очагом эта башня и вправду может стать домом. Им обоим.

Видать, так у охотников заведено — сгинуть в глуши, при тех, кто завладел их сердцем.