Остаётся уповать лишь на мимолётное прозрение, посетившее меня в давешний момент вдохновения и подарившее мне не надежду, но тяжкое предчувствие. Уже много раз записанный, этот миг был мною досконально продуман ко времени написания брошюры. Я не причисляю себя к провидцам, хоть их даром и отмечен мой род. Но то, что открылось мне, было настоящим видением, отзвуком на грани сна и яви. Узрел я дымящиеся руины и заходящее над ними алое солнце, что протягивало по миру тени, и были в кромешном мраке три фигуры, объятые алым сиянием, от которых по багровой, блестящей от крови земле протягивались самые длинные борозды тьмы. Я не слышал имён и про себя назвал их Тенями. Я знаю, что они придут, чтобы положить конец, и что Угодья обратятся в руины под их ногами… но мне неведомо, когда то будет. Одно могу сказать, в завершение и напутствие… Будущее мрачно, омыто кровью, и мир грезит о конце. Так где же Великая Богиня и Сокрытый Древний, где мы оступились, что ты посылаешь жнецов своих, неведомых Теней?

© Фальодет, летописец Тёмного Культа — брошюра неофита, раздел «О грядущем»

Прошло немало времени с тех пор, как кнорр* под полосатым парусом отчалил от  Кесгерлена, перестал сыпать снег и, кажется, совсем немного, как над горизонтом засверкал позолоченный купол храма Маэса, высившегося над ослепительно белокаменным Аунеаградом под солнцем Златнекора. Песчаная коса южного берега Геанны встретила сухим ветром,  столбами пара, взмывающими к пыльным небесам, и песком. Последнего тут было больше, чем чего-либо другого. Даже людского гула, хотя Кет был уверен, что уже привык к нему в мигреесском порту.

Правда, очарование от песка в обуви, ещё недавно мокрой от брызг, быстро унялось, стоило им с Илейн войти в город по замолвленному от капитана слову и понять пару важных вещей.

— Проваливайте с моего двора! — метла ударилась о забор, едва не переломив древко, но Кет уже удирал по горячей пыльной дороге с мешком на плече. Хозяин остался стоять, потрясая над соломенной шляпой своим оружием. — Чтоб духу вашего тут не было, кшеровы беспризорники!

Первое, что они заметили в день, когда сошли с мостков в порту огромного, кипящего жизнью, как горячие источники, Аунеаграде, это то, что местные не жаловали гостей. На родной Межи им бы с радушием открыли двери и если бы даже не пустили заночевать, то хоть дали бы еды в дорогу. Здешние люди даже оберегов над порогом не вешали, видят боги, справлялись сами.

Кет нырнул в ближайшую подворотню глинобитных стен и сбросил с плеча мешок. Растянул горловину проверить, что внутри, потому что в сумраке сарая не особо выбирал, за что хвататься. Часть клубней была поедена крысами, но в целом не так плоха. На первое время им хватит.

Илейн, правда, придётся объяснять, откуда он взял деньги и почему ему продали грязные коренья. Она ждала его на прежнем месте, в тени невысокого борта пересохшего фонтана, подтянув колени к подбородку и глядя в разбитую плошку, где с его ухода едва ли прибавилось монет. Её платье из холстины быстро стало грязным от пыли и песка, ветер вынудил закутаться в шерстяной плащик, а на древесного цвета лице ярче проступили веснушки. Когда он потряс перед ней мешком, она будто очнулась от дрёмы, распахнула яшмовые глаза.

— Груши**, — поражённо прошептала Илейн, заглядывая в горловину мешка.

— Бери, что насобирала, пойдём.

Они вышли из-под укрытия тени мраморной статуи и поспешили прочь от взглядов толпы, которая, как и везде в рамейском мире, недолюбливала микейцев. Пускай Кет был не из народа пустыни, но из-за грязи и загара да пыльных до русого волос и обмоток поверх шрама, без труда сошёл за одного из них.

Для него такая жизнь казалась странной. Он всё-таки привык хоть к какому-то дому, но всё безжалостно менялось с каждым днём. Сперва береговая стража предложила им заночевать в казармах до отбытия в Кесгерлен, и Кет постыдно сокрушался на то, что приходится спать на голой доске. Затем, как кнорр снова был под завязку набит товаром через пару дней, им дали выбор: либо наниматься в команду корабля и драить палубу, либо идти на вольные хлеба. От моря у Кета остались не самые сытые впечатления, и они с Илейн сошлись во мнении, что смогут найти в городе крышу и уголок. И сейчас время от времени думал, что ошибся, потеряв какую-никакую работу.

В первые дни они блуждали по тавернам и постоялым дворам, но слуг, неизменно рамейских, всюду хватало и без них, а подчас заведения просто держали микейских рабов, не желая отдавать ни доли за работу. Да и клеймо Илейн закрыло для них многие двери. Они стали побираться на улицах, обойдя Аунеаград вдоль и поперёк. В один день чуть не были избиты стражей, которая хуже прочих не жаловала беспризорников. Долгий путанный побег завёл их под мост к остальным бродягам, куда стража не сунулась из-за запаха и угрожающего копошения мусорных куч. Но и Кет с Илейн быстро покинули то место, когда поняли, что и за помои придётся драться. Не с людьми, так с крысами и беглыми калечными после рынка иосами, и не понять, что хуже. Так они вернулись на улицы.

В торговом квартале их с Илейн не жаловали точно так же, как и в остальных, и только на окраине города, подле белокаменных стен, им удалось найти укрытие. Они забрались в полуобрушенный дом, где на месте провалов в стенах зияла прутяная плетёнка, а окна закрывали сухие листы чего-то, укреплённого серой, осыпающейся глиной. Златнекор сиял золотом, сверкал снегом, и по ночам тут было едва ли не холоднее, чем на Межи от гуляющих над каменистым плато пылевых вихрей и туч. 

Илейн упала на колени и принялась разводить огонь над грудой ветоши и обрывков ткани. Кет опустил взгляд на свои руки: помнил, что они могут. Он соврал бы себе, если бы сказал, что не видел, что натворил в той битве, сколько жизней унес его нечаянный порыв. И хоть тогда Кет думал только о том, как защитить Сеггела, он сделал нечто страшное. 

Но потом… Кет согрел ему воды, не дал замёрзнуть дождливой промозглой ночью на Вышатском острове.

Сила была и проклятием, и благословением. Жестокой шуткой его богини. Она оставила на нём страшный шрам на полголовы, она же подарила возможность быть рядом с Сеггелом. Кет мог бы попытаться разжечь костёр, но по-прежнему не знал, как контролировать эту силу.

Илейн всё пыталась высечь искру, чиркнула по пальцу и сунула в рот, жмурясь от боли.

— Давай я, — спохватился Кет и протянул ладони к огню.

Илейн недоверчиво проследила за тем, как он напрягает руки, касается пучка сена и птичьего пуха, как сосредотачивает взгляд на кончиках пальцев. Кет пытался достать лишь искорку, маленький огонёк, что хотел бы нести тепло, не смерть. Он выдохнул, крепче сжал солому. И та истлела углём, разлетаясь по ветру. Он попытался её схватить, как угодил ладонью в хворостяной костёр. Тотчас же отдёрнул руку, но пламя взметнулось к самой крыше.

Он отпрянул, глядя на столб огня, прожёгший потолок хижины. Илейн закричала и бросилась в окно. Кет рванул в другую сторону, в провал в стене, и оглянулся, когда искры полетели по ветру в полном гари воздухе.

Хижина полыхала, огонь быстро перекидывался на соседние дома, и вот уже вся улица занялась огнём. Илейн смотрела на стихию с неясным выражением на посеревшем от пыли и голода лице. Груши, конечно, тоже сгорели.

Посеяв в городе хаос, они брели по улице, едва не попадая под ноги бегущим горожанам. Кет сжимал кулаки до побеления, до боли с каждым криком и шумом падения перекрытий. Он чувствовал на себе взгляд Илейн, не зная, что она думает, кем его считает. Он сам ещё не знал, кем себя считать. Убийцей, не знающим своего оружия, или каким-то чудовищем наподобие бога. Или просто идиотом, который не смог справиться ни с веткой, угодившей ему по лбу в детской игре, ни с костром.

Куда им теперь идти, как дотянуть до завтрашнего дня, они не знали. Но когда Кет подумал, что хуже быть не может, горизонт начало затягивать рыжим. На город шла песчаная буря. К их беде, они уже успели выяснить, что значат бури в Златнекоре. С пустыни несло раскалённый песок, оседающий ожогами на коже, вплавляющийся в лица каплями стекла. Гейзеры поднимали столбы кипятка высоко над скалами, и ветер сносил их хлыстами на город. Над нагретой солнцем, остывающей от ветра землёй принимались плясать тонкие молнии, ударяя невпопад…

Они принялись стучаться в двери, но никто не открывал. Аунеаград был скопищем пыли и песка, и если Межь тонула в грязи, здесь эта грязь оставалась в домах и людях. От одних они слышали угрозы, другие обещали претворить их в действие, выходя и замахиваясь кулаками. Кет оттаскивал Илейн, чересчур уверенную в своих силах, и толкал идти дальше. 

Так, дверь за дверью, они оказались в квартале с домами из белого камня, где над крышами в рыжее небо упирались кипарисы, а дворы охраняла стража. Кет не был уверен, что эти алебарды тотчас не прибьют их к стенам, но воздух затягивал песок. Они уже натянули шарфы на носы, кашляя от его взвеси.

Все двери закрывались, стоило им только появиться на пороге. Они стучались в бронзовые, каменные и деревянные — бестолку. Ни слугам, ни рабам не пришло на ум отворить хоть сени. Перед очередной дверью Илейн сжала кулаки, ударила ногой, и по железным скобам прокатился гул.

— Отворяй! Мы погибнем, как ты не видишь! — надрывалась она, колотя в двери. Кет оттащил её за плечо.

— Не погибнем. Мы найдём, где укрыться…

— Почему ты всегда уходишь от драки? — выкрикнула она ему в лицо. — Ты можешь к Кшеру разнести тут всё! Поднять на воздух! Да ты в мгновение спалишь всех этих богачей с их кипарисами! Так почему не пригрозишь?! Да нас пустят, только увидев, на что ты способен!

— Ина, я не собираюсь причинять вред этим людям, — процедил он, как вздрогнул от скрипа отворяющейся двери.

— Ребятки, вы, должно быть, ищете, где укрыться, — протянул человек, стоящий на пороге. Толстый, в богатом кафтане и шелковом кушаке, радушно улыбающийся, он оглядел сперва Илейн, затем и Кета. Открыл дверь шире. — Заходите.

Илейн просияла и с гордым видом пошла в этот дом, шагнула без опаски в синий полумрак за полупрозрачными занавесями. Кет бросил взгляд на кипарисы, высокий забор двора, окна большого белокаменного дома. Хозяин прищурился, глядя на него оценивающим взглядом, или же от летящего песка, но Кету не понравился этот взгляд. Не понравилось убранство этого дома, одного из самых высоких в округе, странные знаки на его стенах. То, что их, оборванцев, допустили на ковёр. Но всё же пошёл следом за Илейн, потому что улицу заволакивала буря.

***

Над Моурьей Падью собирались тучи. Сеггел смотрел на белые макушки елей под тёмной синевой скорого снега. Наст скрипел под ногами лошадей, старый охотник Олаф ворчал в бороду, бредя впереди их процессии грузной мохнатой тенью. Красный плащ его дочери трепал ветер. Сеггел прикрыл глаза, чувствуя, как к нему возвращается способность выпрямиться в седле без угрозы двоения в глазах. Прыть глухо рыкнула под ним, радуясь, что её всадник перестал лежать на ней мёртвым грузом, и можно идти быстрее.

Исчезнуть, не напоровшись на Гаррета и охотников, у Ярровеша не вышло. Гаррет довершил начатое, добив его и вызнав всё, что знал колдун. Остальное дополнил Сеггел. Эйлэ действительно бросили его, когда потеряли Эзхен на Рубеже Пурги. Она ушла в место, куда было невозможно проложить санный путь, в край, перерезанный пропастями сернистых рек, и эйлэ отказались идти туда, откуда не было дороги назад.

Но она не погибла. Иначе моуры бы не вызвали Ярровеша на испытание, не выбрали Сеггела новым Ловчим. Он знал, что было причиной гнева и ярости, побудивших немёртвого бога испытать Ярровеша. Эзхен продолжила путь. И они обязаны найти её. Он обязан.

— Так значит, — протянула Мирле, когда он окончательно проснулся и выправился в седле с видом потрёпанной вороны, — ты теперь Ловчий.

— Ещё бы я знал, что это значит, — оправил он шарф, заставляя двигаться свои руки. — Это титул?.. Должность… Кого мне ловить, в конце концов.

— Белый ящер ловил Эзхен, а других указаний не было.

— Верно, — кивнул Сеггел, не чувствуя в себе сил возражать.

— Ты хоть понимаешь, на что подписался? — хмыкнула она, выправляя лошадь, ещё сторонящуюся кельпи, на проложенный по глубокому снегу путь. Теперь они замыкали колонну: Сеггел на правах раненного, Мирле — из сострадания к обескровленным. — Ты на службу к Тёмному пошёл.

— Моуры сказали, он ждёт меня, чтобы наречь этим самым Ловчим...

— Ну мы вроде как решили идти к Эзхен и без твоего слова, — пожала плечами Мирле, кивая на начало колонны. — Можешь сказать его сейчас, с довеском в виде стаи чудищ и Тёмного, но выглядишь ты не лучше размазанного птичьего дерьма.

— Я и не собираюсь перечить Гаррету, — отозвался он.

Охотники и правда вызвались сопровождать их до границы Пустоши, что означало долгую вылазку в Падь. Они заночуют здесь все вместе, а после каждый пойдёт своей дорогой. Сеггел не сомневался, что с возможностью пересечь Падь Гаррет выберет сунуться в земли вечной зимы, но вот что они будут делать после… В Пустоши нельзя выжить без звёздного света в крови, этот край враждебен к людям и необъятен, в нём невозможно найти одну-единственную эйлэ.

Сеггел надеялся, что Гаррет опомнится, куда их ведёт, и рано или поздно что-то заставит его передумать и повернуть назад. В отличие от них всех, Мирле не переживёт таких холодов. В подтверждение его мыслей она громко чихнула от снежинки на своём носу, подняла длинный пурпурный капюшон, задирая голову. Из лона сизых туч падал крупный снег, и синюю вечернюю даль за лесом накрывала белая дымка.

Но он уже предлагал ей остаться в крепости и безуспешно. Сейчас ему было почти больно от того, что она всё ещё играет в самоотверженность.

— В любом случае теперь я побоюсь тебя злить, — хохотнула Мирле, утирая красный от холода нос. 

Сеггел оттянул уголок рта, но вышло грустно. То, что у него получилось справиться с раненным и обессилевшим Ярровешем, не сделало его достойным службы у Тёмного. Но моурам он предоставил достаточно кровавое зрелище, чтобы впечатлить чудовищ, и, как бы не отшучивалась сейчас Мирле, Сеггел помнил, как она побледнела при виде залитого кровью снега.

Не то чтобы его так уж заботило отношение к себе, но была какая-то горечь в том, чтобы чувствовать, как тело поддаётся своей настоящей чудовищности. Как ни была эта тьма глубока и приятна.

Вечерняя звёздная темнота незаметно опустилась на лес. Сеггелу по-прежнему тяжело давалось держать голову и спину, чтобы, только спешившись на крепкий наст, не придвинуться к костру в жалкой попытке обогреться. Ему следовало восполнить кровь свежим мясом, но едва ли он сможет направить её снова, чего уж говорить про обычное оружие. 

Прыть сбежала рыскать по окрестностям, завидев, что охотники привязывают лошадей. Похоже, свобода для кельпи была куда ценней безопасности в незнакомом краю. Сеггел никогда не думал, сколько живут кельпи, сколько может быть лет Прыти, но с их первой встречи на Чёрных Прудах она будто подросла. И, верно, взрослая, обзаведшаяся своей территорией зверюга не сорвалась бы в дальний путь, только испробовав крови.

Охотники разбили лагерь в низине, с трёх сторон окружённой скалами, где уже были подготовлены какие-никакие припасы дров. Мохнатые ели надёжно укрыли их от леса. Загорелись жаркие костры, караул встал лицом к опускающейся ночи, и зажглись длинные факела, даря ещё больше света по периметру.

Люди вокруг были заняты приготовлениями к ночи, седельными сумками и лошадьми. Подойдя к огню, Мирле вытащила лютню и перебрала струны, подышала на пальцы.

—- Больше не чувствуешь конкуренции? — усмехнулся Сеггел. Олаф расхаживал по стоянке не прекращая бухтеть по любому поводу. Уже не казалось странным, что этого старика чуть не схоронили его же товарищи, хоть бы чтоб не искать по всей Пади. Ещё чего, пропадал он не впервые.

— Мало ли что я там себе придумал, — фыркнула Мирле, наигрывая нескладную мелодию. — У Бори я занимался тем, что развлекал его жёнушку с Леонсием, в основном сказками. Ну вот, значит, как сыграл с вашим Гарретом, вспомнил одну, про ведьму из снежной страны. Та стояла на причале и заговаривала туман, пока из воды не показался корабль в зелёных огнях из самой Бездны, а капитаном там был рогатый Пёс. Скажешь, всё можно подтасовать, да только лет этой сказке столько, сколько Кесгерлену, если не больше.

Сеггел промолчал. Хоть память и воображение рисковали исказить подробности, всё же он был уверен в том, что видел в тени Гаррета. Тот же, про кого говорила Мирле, был Пёс из Бездны, прислужник ведьм. Старый монстр из легенд, на которого в былые времена одна из колдуний вздела цепь, привязав его душу к миру живых до тех пор, пока жива последняя ведьма. Но он всегда представлялся Сеггелу духом, этаким волшебником, существующим ради исполнения желаний… Ну да, ведь желания были загаданы. Он сжал руки на своих запястьях, рискуя порвать тонкую корочку ран, но так и не смог отделаться от своей догадки.

Мирле он ничего не собирался говорить. Разделавшись со своими подчинёнными, к ним, как к единственным бездельникам, ещё и обозначающим себя музыкой, вразвалочку подошёл хмурый и ворчливый Олаф.

— Гаррета не видели? — буркнул он. — Хотел поручить ему кой чего, так он сбёг, чтоб не работать.

— Ну от тебя бы и Кшер сбежал, — выдала Мирле, после чего зажала нос, чтоб не расчихаться. Но всё равно чихнула. — Фу-у…

Сеггел замер с дурацкой улыбочкой. Олаф задумчиво почесал бороду, стряхивая с неё остатки хлебных крошек.

— Это… шут наш, — попытался оправдаться Сеггел, но ломающийся от попытки не смеяться голос его выдал.

— Вижу, ну, стало быть, точи осину, шут, — решил Олаф. — Вона там дрова. Можешь приступать.

Мирле поднялась, и, оставив у костра лютню, побежала к кустам на краю поляны, исчезла за ними. Сеггел остался сидеть, не понимая, что ему делать с ней. Сбеги она в своём дурацком порыве в ином лесу, всё бы ничего, но Падь кишела монстрами и похуже моуров, по её же собственным словам. К тому же в лесу быстро темнело и в самые ясные ночи.

— Шут, что с него взять, — пожал плечами он, ещё надеясь, что Олаф от него отстанет.

— Считаешь, я какой спятивший старик, колдун? — гаркнул тот вороном. — Верно, думаешь своей колдунской башкой, что меня можно дурачить?.. Что я выжил в Пади только прячась да роя снег?.. Кто наточит осины, может, ты?

— Зачем вообще её точить…

— Да затем, что ночь будет лунная, и со скал идёт метель. Как бы не было Волчьей Пурги, если вы, молодёжь, слышали о ней. Да куда вам!

Сеггел ни о чём таком не слышал, но поднялся с пятачка прогретого дёрна, укутался в кафтан, направляясь за Мирле. Стоило вернуть её. Потому что снегопад не прекращался, и тьма сумерек грозила стать кромешной.

— Вот и ты сбёг, — развёл руками Олаф. — Ну сыщи свою гибель, коли тумаков не хватило. Кто мне осины наточит, я спрашиваю?!

Прыть нагнала его, стоило отойти от лагеря. Он благодарно потрепал её по шее, подтягиваясь в седло. Похоже, сегодня никто из них не хотел оставаться в черте лагеря. Сеггел не видел среди охотников даже Акелиаса, но лекарь закономерно пошёл по травы, пусть бы и под снегом.

Кельпи потрусила скользящей тенью в густом подлеске, хвостом стряхивая с ветвей снег и путая их след. У одного из деревьев она разрыла сугроб и вытащила свежее тело с прокушенной шеей, истёкшее кровью и совершенно точно не человеческое. Сеггел не мог объяснить, что не так с этой тварью, похожей на волколака посреди обращения, мохнатой и костлявой, но лес от присутствия этого зверя показался куда опаснее. Когда Прыть взяла тело в пасть и попыталась разорвать, чтобы протянуть ему шмат мяса, он едва оттащил её от добычи. Такая забота была явно ни к чему, да и откровенно пугала.

В синих сумерках свежий снег искрился и путал следы, осыпался с еловых ветвей. Высоко над кронами за обрывками туч взошла круглая луна. Теперь Сеггел уже против воли искал в тенях силуэты этих зверей.

Мирле они нашли на небольшой полянке у старого пня, смотрящей на вонзившийся в дерево топор. В стали его плавал лунный отблеск, который и дал себя обнаружить. Сеггел соскочил на снег, подбегая. Задержал дыхание, потянувшись к её плечу.

— Знаешь, мне ведь не страшно совсем, — пробормотала та, стоя неподвижно, без всякого выражения на румяном от холода лице. Её плечи и взъерошенную чёлку за съехавшим на затылок колпаком припорошил снег, лёг на длинные ресницы. — Это неправильно?

— Волколаки не перекидываются через топоры, а вздевают собственные тени, — сказал Сеггел, надеясь, что Мирле не спросит, откуда он знает. — Поехали в лагерь, Олаф волками пугал.

— Будто мне до того есть дело, — огрызнулась Мирле, дёрнувшись от его прикосновения. — Мне, может, неприятно там быть. Вот от кого у него серьга была, не от этого ли старого хрена…

Сеггел прикусил щеку, раздумывая, как она отреагирует на его догадки. Что он сам почувствует, если она и без того знает всё.

— Так скажи, — предложил он. — Прекрати надумывать и поговори с Гарретом.

— Издеваешься, — фыркнула та облачком пара, провела пальцем по рукояти топора, по трещинам и зарубкам. — Как ты себе это представляешь? Да и не умею я. Ничего не умею. Я сплошная калечная жалость, грустная шутка.

— В Кесгерлене казалась другой. Тогда ты ничего не боялась, не жалась, такие дела проворачивала…

— То ведь было враньё, — улыбнулась Мирле. — То было с царевичем, а не со мной. Я сама ничего не стою, и, что хуже, оттого ничего с собой не могу сделать. Ты, в общем-то, видел. Я только и умею, что рожи строить и играть. Толку от меня, особенно ему.

— И что, всё так оставишь?

— Что остаётся, — хмыкнула та. — Он взрослый человек, и, верно, даст мне как-нибудь понять, чтоб унялась и прекратила. Может, уже дал, да я проглядела.

— Пойдём, — снова предложил Сеггел. — Мы с Прытью тебя подкинем, не придётся мерзнуть в снегу.

Мирле вздохнула, снимая руку с топора. Вокруг них сгустилась чёрно-белая лунная ночь. В тишине скрипели их шаги, медленно падали снежные хлопья, и Сеггел не увидел собственных следов позади хвоста кельпи. Тихий раздосадованный рык Прыти, поворотившей морду сперва налево, затем направо только усугубил опасения. Он промолчал, что они потерялись, помогая Мирле забраться в седло.

— Думаешь, если бы у нас что-то могло быть, он бы сказал, кто он? — продолжила Мирле. — Я ведь и пошла за вами из-за этого. Вы все — какая-то загадка, приключение, а он ещё и в карты меня обдурил. Меня легко впечатлить, да?

Сеггел натянуто улыбнулся, больше всего в этот миг желая не привлекать внимания чересчур густых теней. Но всё равно спиной чувствовал выжидающие и голодные взгляды.

Они двигались медленно, позволяя снегу садиться на одежду, уже настолько глубокому, что кельпи волочила живот по рыхлому его покрову на лунной серебряной тропе. В подлеске промелькнула тень, другая. Сеггел не говорил ни слова, надеясь, что Мирле не почувствует его напряжения. Их окружали.

Луну скрыл обрывок куцего облака, и на лес упал мрак. Мир стал серым. Прыть зарычала и ускорила шаг, когда из теней показались размытые фигуры двуногих тварей. Одна выскочила наперерез, и Мирле вскрикнула, хватаясь за луку седла. Прыть увернулась из-под удара лап и кинулась прочь длинными прыжками, взрывая грудью снег.

Сеггел едва удержался в седле, уступивший стремена Мирле. Они ушли слишком далеко в лес, и теперь рисковали плутать до утра, вот только времени у них не было.

— Кто это? — выкрикнула Мирле.

— Волки? — попытался он, когда одна из тварей взбежала на дерево, чтобы прыгнуть на них сверху и промахнуться с гортанным рыком.

Их было не меньше десятка, и они явно не боялись кельпи, не чуяли опасности в обессилевшем колдуне. Сеггел подавил вскрик, когда среди теней показалась другая, куда крупнее прочих. Эта словно соткалась из самого леса, сплошная тьма. Она рухнула на одного из волков, и за ударом её лапы протянулась широкая кровавая дуга. Остальные волки исчезли в поисках более лёгкой добычи.

Кельпи остановилась, вжалась в землю, не прекращая щерить клыки с тихим рыком, казавшаяся такой маленькой в глубоком снегу. Сеггел неотрывно следил за тенью, что поднялась на задние лапы, простерла к куполу древесных крон серпы рогов.

Он опешил, когда Мирле сползла с седла. Уже потянулся её ловить, если она потеряла от страха сознание, но та отбила протянутую руку. Утонув в снегу по пояс, пошла к возвышающейся тени. В каком-то ошалелом бессилии Сеггел провожал взглядом её пурпурный капюшон. Но она преодолела полпути, а монстр оставался недвижим. Сеггел осмелился окликнуть её, и Мирле обернулась.

— Кажется, я слышу голоса в той стороне. Им требуется помощь, — сказала она, показывая вдаль, где только сейчас мелькнул всполох огня.

— Ты в своём уме? — уточнил он, дёргая кельпи подняться на лапы вопреки сковавшему страху.

— Ага, — улыбнулась та. — По-моему, я тут в безопасности.

Сеггел потянулся к ножу, когда монстр опустился на передние лапы. Но Мирле подошла к нему, протянула руку, зарылась пальцами в мех загривка. Когда она обернулась снова, то улыбалась. 

— Иди, — решила Мирле. — Я тут разберусь. Нам вроде как надо поговорить и всё такое.

Сеггел не хотел оставлять её вот так, ему казалось, что стоит отвернуться, как она исчезнет, только ноги мелькнут в пасти громадной тени. Но теперь и он слышал лязг мечей и лай собак. И крики — явно не победные. Волки всё-таки нашли лёгкую добычу. Скрепя сердце, он поворотил кельпи на звук.

***

Мирле проводила его взглядом, теперь уже слыша разыгравшуюся битву, в которой точно не хотела бы оказаться. Её рука по-прежнему лежала на загривке странного зверя, но обветренные пальцы уже не дрожали: согрелись в меху. Гаррет, хоть она и не подозревала, как узнала его, склонился ниже. Она и правда замёрзла стоять в снегу. Мирле схватилась за мех, её подкинуло в воздух рывком, и вот уже она смогла перекинуть ногу через высокую холку.

Какими вообще полагается быть теням, полупрозрачными? Эта тень двигалась сквозь чащу не по воздуху, чёрные лапы вязли в снегу и оставляли следы, рога цепляли ветки.

— Гаррет, — попыталась она, не уверенная, слышала ли вообще его голос или придумала, что её позвал ветер из чащи. — Ты… то есть, с чего они взяли так тебя называть, я поняла, но… ведь ты… 

Не монстр? Да кого она хочет обмануть. Не чудище на цепи, а кто-то настолько схожий с человеком, что дал ей повод привязаться к себе?.. Боги, да что ей вообще говорить.

— Я не всегда был таким, разумеется, — услышала она. — Когда-то я был просто капитаном Девы, остальное сделало проклятие ведьм, закрывшее мне ход в Бездну. Акелиас долго соображал обращение в тень, вот бы он сейчас удивился. Ну, хотя нашему чудному народу на это требуются годы, а кому-то и покровители, и… зелья, что и сделал наш лекарь с княжной. Ну да историю Малены Сеггел, верно, рассказывал. Всякая магия должна быть обуздана плотью. Иначе получается как с этими несчастными.

— А, — отозвалась Мирле. — Ну было бы странно, будь иначе, да, то есть…

— Облегчу тебе жизнь: я слышал, о чём вы говорили.

— Тогда прибей меня здесь, пожалуйста, — она закрыла глаза, готовая рухнуть со спины Гаррета так, чтобы наверняка сломать шею.

— Мирле, — последовал вздох. — Ненавистью к себе ничего не решишь, а смерть, как я успел понять, только оттягивает то, что надлежит сделать.

— И всё ж я это зря, — в том она была уверена.

— Я был не умнее, — отозвался тот. — Ты не спасёшь тех, кто обовьётся вокруг твоей шеи, ты просто надеешься на незнакомцев. Хоть это и тоже не несёт ничего, кроме горя.

— Скажи мне перестать и отступиться. Пожалуйста.

— Твоё желание исполнится, — ответил тот, и сперва Мирле понадеялась, что это то, что она хотела услышать, но Гаррет оказался безжалостным. — Я сделаю всё, чтобы оно исполнилось хоть в каком-то виде, пусть на моей памяти никто не загадывал чего-то более невозможного.

Ей захотелось уткнуться в мохнатый загривок и закричать. Она так хотела услышать отказ, что готова была услышать его за любыми словами, но это был не он. Это была новая обманчивая надежда, хоть Мирле и перестала верить, что её ждёт что-то хорошее после падения в пропасть.

***

Вскоре среди деревьев забрезжил проблеск факелов. Грянул лязг и грохот схватки. Волкодавы кидались на волков, охотники сражались рьяно и отчаянно. Олаф размахивал двумя клинками, срубая монстров пополам. Его дочь кружила с широким полуторником, защищая своих людей. Но перевес был явно не на их стороне. Монстры, куда ловчее и быстрее людей, зубами и когтями косили одоспешенных и вооружённых.

Прыть длинным прыжком разметала один из костров и окунулась в центр битвы. Сеггел надеялся, что не убьётся, выпустив немного крови, когда вытащил нож и провёл черту над ещё не поджившей раной. Следовало экономить её, наносить короткие и точные удары… ещё бы он знал, как это сделать.

За лезвием метнулась полоска магии, устремилась вослед взмаху. Он уже не задумывался, рубя наотмашь. Кровь стала продолжением руки. Она упала на волчью шкуру и вышла острыми иглами из глотки, испила жара унесённой жизни. Сеггел развернулся в седле, увлекая её к новому монстру.

Костры позволяли подогревать кровь в дыму, дольше держа её под контролем, и Сеггел облегчённо выдохнул этой находке, посылая удар.

Рогнеда держала натиск монстра в одиночку. Она перерубила простёртую к ней лапу и добила из пируэта. Сеггел послал стрелу в тварь, что подбиралась к ней сзади. Рогнеда вонзила меч в волчье горло, и обрушила на себя фонтан крови, отсекая голову. 

— Не зря прозвали Красноплащницей, — хмыкнула она, пинком сбрасывая с меча тело. Обернулась к нему. — За мной должок.

Сеггел призвал кровь обратно над её головой, позволил чуть согреться над огнём, прежде чем серпом рубануть снова. Дыхание срывалось. Перед кострами плясали чёрные пятна. Очередного монстра не убил его удар, и кровь слабо отозвалась прежде, чем потеряться в чужих венах. Сеггел прикрыл веки, пытаясь достать её снова, пока волк подходил к нему. Вены были пусты. Прыть мотнула головой и схватила волка, швырнула об скалу до хруста, до трещины в камне. Сеггел покачнулся в седле, и на свою беду закрыл глаза.

Обнаружил он себя уже на земле, а живот Прыти над собой. Кельпи скинула с ног ещё одну тварь, прикончила челюстями, встретила рыком следующую. Было трудно даже пошевелиться, звуки боя доносились как из-за глухой стены. Воздух пах гарью и кровью. Одного из охотников волки поволокли прочь, разрывая по пути. Он понимал, что, если ничего не произойдёт, так они и слягут здесь.

Но вот упал очередной волк, оставил прочих в значительном меньшинстве, и они нехотя отступили, почуяв запах своей крови. Олаф огрел по хребту ближайшего монстра, и остальные кинулись в чащу прочь от лагеря. Их размытые тени устремились во тьму меж деревьев, и Сеггел позволил себе закрыть глаза.

Утро было ясным и холодным. Он очнулся на шерстяном боку Прыти, с перевязанной рукой. Голова раскалывалась от боли, во рту был привкус золы и дыма затухших кострищ. Откашлявшись, Сеггел попробовал подняться. Потянулся к чарке с водой и глотнул густой свернувшейся крови. Тотчас подавил порыв сплюнуть её, даже не гадая, кто ему такое подложил.

— Пора бы нам поохотиться, — откашлявшись, сказал он Прыти, выливая чарку в догоревший костёр. — А то так и сдохнуть недолго.

Та подняла голову, заставив его посмотреть в сторону леса. Из-за деревьев вышел Гаррет, а с ним и Мирле, сидящая у него на плече. И то, что эти двое были вместе, отчего-то его не удивило. Олаф тотчас вскочил навстречу им.

— Я сходил за скалы, — пресекая его возмущения, сказал Гаррет. — Разорил гнездо тварей. Теперь дорога безопасна.

— Ты… — возмущённо растопорщил бороду Олаф. — Ты хоть знаешь, что ночью их тут были сотни! Тысячи!

— Я насчитал дюжину сбежавших на запах твоих мясистых окорочков. Остальные сотни и тысячи взял на себя.

Олаф исторг поток проклятий, от которых Гаррет широко заулыбался. Сеггел уронил голову на свою кельпи, облегчённо выдыхая. Все они по-прежнему были живы и могли продолжать путь, который уже наверняка лежит в Пустошь. Когда взойдёт солнце, и кончатся сборы, они с Прытью поохотятся и нагонят остальных.

Битва не прошла незамеченной для притихшего леса, и охотники ходили далеко по кровавым следам за телами своих товарищей. Сеггелу с кельпи пришлось зайти далеко за истоптанный монстрами снег, не выдавая своё присутствие птицам, и попытаться найти там что-то съедобное. Хоть вены и опустели, а руки ослабли, у него ещё оставался нож, и силы на один меткий удар.

В лесу они почуяли дым погребальных костров. Сеггел облокотился на древесный ствол, обгладывая беличий трупик, и постарался не принюхиваться. Вовсе не от того, что ему был неприятен запах людской плоти, но сама мысль о таком его пугала. Возможно, когда-нибудь голод не оставит ему выбора, или же тьма затопит его сознание настолько, что он пойдёт против себя. Но не сейчас. Он ещё не чудовище, хоть то и дышит в затылок. И зовёт его Ловчим.

Из-за деревьев он мог видеть, как Олаф прощается с ними, чтобы после того, как предаст огню убитых охотников и обезглавленные, заколотые осиной волчьи трупы, вернётся с Рогнедой в крепость.

Когда же Сеггел с Прытью нагнал Гаррета, Мирле и Акелиаса, то всё так же держался поодаль от нервных лошадей. Теперь их осталось четверо, а Мирле так и не отказалась от путешествия, и он острее чувствовал опасность, поджидавшую их за скалами.

Лошади взбирались по крутой тропе среди острых скал, и вот зима выдохнула сноп метели над гребнем. Их окатило ледяной позёмкой, ослепило солнце. Когда удалось разлепить склеенные инеем ресницы, за последним уступом открылась белая равнина бескрайнего снега. Порог бесконечности, за туманами которой лежала настоящая Пустошь. Там, среди изломанных теней руин и кратеров, среди блескучих обломков инистого металла и серого камня, их ждала Эзхен.

Они оставили оборванную на гребне тропу и спустились к подножью скал, оставив позади Моурью Падь, что само по себе казалось невозможным. Он не верил, что они смогли преодолеть последний рубеж людских земель, и что идут туда, где есть только смерть и вечная зима.

— У нас немного шансов, — озвучил его мысли Акелиас. — Пустошь необъятна, и эйлэ не так просто передвигаются по ней на скоростях, куда более превосходящих наши. Мы попросту не найдём укрытия в первую ночь, не пересечём эту равнину…

— Мы постараемся, — буркнул Гаррет.

Сеггел крепко сомневался в этом. Он уловил движение в небе, и запрокинул голову, заслоняя глаза от солнца. Там скользил вороний силуэт, но вот только птиц в Пустоши не было. Он рвано выдохнул пар, узнавая моура. Уже приготовившись отразить нападение, он смотрел, как тот устремляется к горизонту.

Там, за снежной дымкой, ему почудилось какое-то движение. Словно по плоскому горизонту ползло облако, сея за собой туманный шлейф.

— Гляньте, — указал он, как тень стремительно выросла. А после до них докатился рёв и удары мощных лап.

Лошади встревоженно заржали, когда на равнине показалась громадная белая зверюга, похожая на мохнатого плоскомордого кота, в холке этак в два человеческих роста, запряжённая в высокие двухярусные сани, пронёсшаяся на скорости своего недюжинного веса и затормозившая с вихрем льда. Тяжёлый плоский хвост бил по земле, за густым мехом проглядывались загнутые когти, стеклянные бусины голубых глаз. За первыми санями замаячили ещё две такие же конструкции.

— Эйлэ, — выдохнула Мирле, когда с первых саней соскочил гибкий силуэт и направился в их сторону. — Это ж они! Это эйлэ!

— Так близко к Пади, — пробормотал Акелиас. — Что-то привело их.

Эйлэ тем временем подошёл и дал себя рассмотреть. Высокий, ростом чуть не до плеча всаднику, с окованными сталью нижними клыками, при длинном мече, таком же изогнутом, как у Эзхен. Сеггел уже знал, что их привёл моур. И кто это такие. Пусть и для него все эйлэ, кроме Эзхен, были на одно лицо.

— Магх’ас даас васэ фасс, — проговорил Гаррет, по-видимому, приветствие. Ну, или по его растерянному виду, просьбу о пощаде.

Эйлэ обвёл их взглядом узких раскосых глаз, игнорируя Гаррета. И держался так раскованно, будто  не сомневался в своей победе, думай он вступить в бой.

— Скажи ему, что я Ловчий, — нашёлся Сеггел.

— Ты? — заговорил на рамейском этот эйлэ с размеренной интонацией в голосе, вовсе не заботясь об акценте. — Я ждал кого-то постарше. Я Кхотте. Горрас велел мне ждать нового Ловчего у северной оконечности Пади, и вот я здесь, раз ему так нужно.

Сеггел опешил, не зная, что ему положено говорить, должен ли он вести себя по-господарски, и какой разброс в иерархии от Ловчего до Кхотте, кем бы он ни был.

— У нас… Не все из нас переносят холод, — попытался он, следя за реакцией, которой не последовало. Перевёл взгляд на Мирле. — Если можно им в сани…

— А сам полетишь? — хмыкнул Кхотте с ленивой издёвкой. — Посмотрел бы я на вас, поспевающих за нами. В сани пойдут даже лошади.

За это время подоспели двое других саней, запряжённых белыми чудищами. Сеггел не знал, как тут возражать или командовать. Происходящее расходилось со всеми его представлениями, ему оставалось только наблюдать.

Пользуясь передышкой, эйлэ сошли со своих бортов, чтобы накормить громадных упряжных котов. Их было чуть больше полудюжины на всех трёх санях. Кто-то неизменно сидел на козлах, кто-то оставался на палубе. Но по сильной плавности движений в них угадывались воины, все до единого, что не могло не испугать. Ведь в любых караванах и обозах встречались и обычные люди, и охрана.

— Он сказал, что его зовут Котик, — восторженно прошептала Мирле, когда они заводили упирающихся лошадей на нижний ярус. Кельпи пришлось устроить там же, но, благо, лошади уже успели к ней привыкнуть.

— Остроухие хорошо слышат, — шикнул Сеггел, чтобы та умолкла, пока Кхотте не отойдёт подальше.

На нижней палубе саней Кхотте горел очаг за железной клеткой. Возле него зима отступала, и даже забывалось о ней за стенами в отсветах огня. Мирле подтянула одну из подушек, щедро раскиданных по выстеленному шкурами полу, и придвинулась к очагу. Ну, хотя бы эйлэ не вечно жили в холоде.

Хоть им и было велено располагаться, сам он не мог найти себе места. Сеггел чувствовал, что от него чего-то ждут, будь то указания или что-то ещё, отчего сани не трогались.

На верхнюю палубу вела крутая лестница, над ней высился шатёр из громадных рёбер какого-то монструозного зверя, обтянутых шкурами. У одного из рёбер снаружи ждал Кхотте. Сани двинулись без какой-либо команды, и Сеггел едва устоял на ногах, схватился за деревянный борт. Кхотте, казалось, не волновало, расшибётся он о лёд или нет: эйлэ даже не обернулся.

— Что я должен делать как Ловчий? — спросил Сеггел, провожая взглядом мелькающий под острыми полозьями снег. Почему-то он не сомневался, что и они, и когти этого зверя оставляют глубокие борозды на вечном льду.

— А что тебе нужно…

— Эзхен, — нашёлся он. Кхотте закатил глаза.

— Как она меня достала, — выдохнул эйлэ.

— Ты знаешь, где она?

Вместо ответа тот отдал указания на своём языке, и сани начали плавный разворот. Палуба накренилась, под ними заискрился крошащийся лёд. Сеггел вопросительно уставился на него, на что Кхотте нехотя обратил на него внимание.

— Мы едем к небесным скатам. Туда, куда и держали путь.

— Ладно, — растерялся Сеггел, не подозревая, что это и где. — Как скажешь. Что… что я должен говорить как Ловчий?

Кхотте безразлично пожал плечами, проходя мимо него и откидывая полог своего шатра.

— То, что тебе велено, — обронил он вполголоса.

Сеггел проследил, как за ним смыкаются тяжёлые серые шкуры. Ветер трепал его волосы и шарф, резал по щекам летящим льдом. Он обернулся за борт как в забытьи, чувствуя себя в странном сне, не будучи совершенно потерянным только потому, что где-то там за милями и милями снега и льда была Эзхен.

Синяя гряда скал Моурьей Пади стремительно таяла по правому борту. Ему было велено идти к Тёмному. Прошлому Ловчему было велено найти Эзхен. Сеггел знал, что Тёмный убьёт её, предаст всем тем страхам, от которых она бежала. Стал ли он предателем для неё, когда ступил на этот путь и принял бой, мог ли предать Тёмного ради Эзхен, он не знал.

Он вернулся в шатёр нижней палубы, будучи изрядно припорошенным снегом.

— Ну как, Ловчий, куда мы едем? — весело спросила Мирле.

— Я бы знал, — вздохнул он, садясь перед огнём и обнимая свои колени.

Возможно, он потерялся, обозначив для себя только неверную, бесконечно далёкую цель, запутав себя обещаниями. Возможно, путь к тьме только что пообещал стать трудным и долгим. И всё происходящее до сих пор казалось странным, путанным сном.

Над санями выл ветер и скрипели костяные балки, и рёв, и рык чудищ смешивался с ударами лап о трескучий лёд. Боясь потерять счёт времени в лежании на подушках в тепле, Сеггел вышел из шатра. Белое солнце по-прежнему не коснулось горизонта, потерянное в пыльной дымке. Мороз хрустел изморозью на скрипучих досках под ногами. Против воли Сеггел поёжился, кладя ладонь на перекладину лестницы наверх.

Кхотте не было снаружи, а взгляд на белизну и серость клубящегося по земле дыма ничего не сказал. Но вот за завесой тумана проступила высокая тень, показались силуэты тонких, протыкающих небо изогнутых колонн. Чуть позже Сеггел узнал в них рёбра. Целое кладбище древних костей.

Белые, крошащиеся от времени кости сотен и сотен скелетов громадных существ образовали целый лес, мир внутри мира Пустоши. Сани накрыли тени рёбер и хребтов, с курганов наметённого снега глядели пустые глазницы черепов, что уместили бы в себе целые дома. Сеггел схватился за борт, запрокидывая голову к сводам нового скелета, куда их вела ровная санная дорога.

Они затормозили у основания запорошенного снегом ребра, и только тогда шкуры шатра расступились, пропуская Кхотте. Заметив Сеггела на верхней палубе, он кивнул ему спускаться, и спрыгнул через перила сам. Тот был уверен, что сломает обе ноги, если вздумает повторить. Обернулся на нижнюю палубу в сомнении, стоит ли звать остальных. Но Кхотте уже ждал внизу.

Ветер обнимал их среди костей, клубился обрывками тумана у вершин острых рёбер. Эйлэ пошли по им одним знакомой тропе в молчании, они же с Сеггелом шли последними, на некотором отдалении. Кхотте первым нарушил молчание, уже начавшее звенеть в ушах.

— Я хочу верить, что ты был избран не случайно, — произнёс он. — Но до последнего я верил, что мой вождь — Саннозе. Как и они. Скажи, ты знал с самого начала, кому ты служишь?

— Я всегда принадлежал ему, — отозвался Сеггел.

Кхотте кивнул, и он почувствовал, что выбрал неверные слова, хоть и сказал только правду. В нём всегда была его кровь, данная для борьбы, служащая его предназначением.

Взойдя на обветренную вершину кургана, эйлэ остановились ровным полукругом. Сперва то был вой ветра, но вот он стал протяжной песней, напоившей сам воздух, отозвавшейся дрожью в древних костях вокруг них. Сеггел задержал дыхание, не слыша слов, не слыша ничего кроме протяжной музыки голосов, слившихся воедино.

Эйлэ пели, положив руки на рукояти ромфей. Кости пели вокруг них, и, казалось, сам ветер создаёт магию, что ложится неясными и бесконечными, точно вязь на клинках, словами их песни. Дрожь взбежала по его ногам, по хребту до низкого гула в ушах, заставила подняться волосы на затылке. 

Но он поздно заметил, что на них больше не было доспехов. Ему казалось правильным снять металл на таком холоде, но они стояли в рубахах и штанах, их белые волосы были туго завязаны в косы и хвосты. Сеггел замер, когда шесть эйлэ с новой надрывной нотой песни выхватили ромфеи из ножен. Бег времени будто остановился, ветер замер, и затихла музыка, когда как по команде они развернули ромфеи остриями под свои рёбра.

А затем, на пороге нового слова этой песни, этой магии, они рухнули на колени. Рукояти уперлись в твёрдую землю. Снег щедро окропила кровь. Ромфеи вошли как одна, дугами пронзая сердца насквозь. Холод окутал Сеггела, заставил замереть без дыхания в рухнувшей на плечи тишине.

Кхотте по-прежнему стоял позади него. Молчание нарушил его тихий, вкрадчивый голос.

— Я, Вессэ и Муушетт доставим тебя куда тебе нужно, Ловчий. Остальные не давали клятвы твоему хозяину. Они предпочли смерть служению обманщику.

Не в силах произнести ни слова, Сеггел смотрел на то, как Кхотте обходит тела, достаёт из-под их рёбер ромфеи, бережно очищает от крови снегом, вкладывает в ножны… Ему хотелось оглохнуть от воя ветра, хотелось сорвать голос от рвущего эха ещё звучащей в его ушах песни, поселившейся там, кажется, навсегда. Но он сам выбрал этот путь, значимость и тяжесть которого начал ощущать только сейчас. Когда его выбор принёс первые жертвы.