Примечание
Тодороки, ты устал, тебе следует просто расслабиться и отпустить свои мысли. Медитация — это ворота к свободе.
Звонкое пение горного ручья, впадающего в небольшое прозрачное озеро, поначалу заглушало все звуки живущего леса, бегущая вода уносила мысли далеко прочь, утягивала их в свои холодные объятия. Тодороки сидел на берегу на небольшом выступе скалистого берега и, закрыв глаза, вслушивался в звуки природы, что так мягко и заботливо окружила его зелёным покрывалом.
Ласковый шёпот ветра в зелёных кронах ив, клёнов и тополей был практически неразличим, в нём проскакивали отдельные слова на не знакомом никому языке. Деревья иногда чуть слышно поскрипывали и потрескивали от напора воздушных потоков. Шумели заросли камыша и тростника, в которых копошились длинноногие цапли, бегали совсем ещё маленькие птенцы коростеля, прячась от снующих неподалёку хищников.
В невероятно чистой и ледяной воде плавали сияющие своей чешуёй мелкие рыбёшки, и Тодороки мог с явственной отчётливостью слышать каждый тихий, но звонкий всплеск прозрачно-серебристых плавников, когда маленькие хищницы выпрыгивали из воды, схватывая на лету часто стрекочущих крыльями насекомых, непозволительно близко подлетевших к хрустальной водной глади.
Из глубин леса на противоположном берегу до сих пор доносились мелодичные трели соловьёв, которые пели всё тише и тише. Лёгкие флейтовые переливы иволги петляли звонким эхом между деревьев, отражались от скалистых берегов и тонули где-то далеко в бескрайнем голубом небе, где проплывали редкие перистые облака, где звуки лесной флейты прерывались хищным и резким клёкотом коршунов, медленно кружащих над зарослями.
Лёгкий ветер трепал двухцветные волосы, зарывался в них своими призрачными пальцами, пропускал между ладонями каждую прядку. Тодороки слегка дёрнулся и тряхнул головой, прогоняя навязчивые ощущения, и принялся дальше вслушиваться в звуки настоящей жизни.
Скалистый берег зарос со всех сторон густой растительностью, которая сейчас мерно колыхалась под прозрачным одеянием ветра, что танцевал на заливном лугу, кружась и вальсируя. Осоки устало склонили свои острые и тонкие листья ближе к поверхности воды, ища у неё покоя и утешения. Небольшие капельки соцветий белокрыльника звенели влагой, срывавшейся с плотных листьев. Желтоголовые лютики степенно покачивались вместе со всеми остальными травами, сверкая глянцевыми лепестками. Тонкая и почти незаметная звездчатка крупно дрожала, пригибалась к земле, тихо шептала что-то, робко прячась в зарослях клевера, гордо поднимавшего пушистые соцветия, с которых стекали с хрустальным плеском мелкие и сияющие капельки росы. Совсем рядом с Тодороки пролетел, басисто жужжа, пухлый шмель, случайно нашедший свой приют в жёлтых лепестках одуванчика.
Утомлённый ветер иногда запрыгивал на верхушки деревьев и переводил там дух. Тогда отдыхали и цветущие травы, уставшие от плясок, отдыхали, наслаждаясь тёплыми и ласковыми лучами утреннего солнца, едва только осветившего небольшой закуток леса, где медленно оживала после ночного сна природа.
Тодороки мерно и глубоко дышал, пытаясь пропустить весь этот необычный мир через себя, он почти незаметно покачивался, следуя за воздушными потоками, слышал в какофонии звуков особенную, ритмичную мелодию жизни, где под аккомпанемент трав и деревьев пели птицы, которым уверенным баритоном вторил ветер, завывающий между деревьев. Он не просто слушал, но слышал, как кипит жизнь, как переливисто и неотвратимо течёт время, словно этот самый горный ручей. Как это время останавливает бег в спокойных и мерцающих бликами водах озера. Как все волнения и тревоги, бесконечно терзавшие сердце и душу, растворяются, уступая место покою и умиротворению. Улыбка расцвела на тонких и сухих губах Тодороки, а во вздымающейся с каждым тихим вдохом груди теплилась благодарность Мидории за прекрасный совет.