У Барона в голове звучит голос короля, зовущего его по имени. «Фахим-Фахим-Фахим» до бесконечности. Шут зажмуривает глаза, утыкается носом в подушку, пытаясь избавиться от назойливых мыслей. Король хвор душой и рассудком, а это именно то, что Фахим так и не научился лечить. Он боится, что болезнь эта заразна.

Когда, неспособный уснуть, он открывает глаза, то видит у своей узкой кровати одну из циркачей, сжимающую в руках принесенную с собой вышитую подушку. Из-под подушки выглядывает кувшин вина.

— Не спится, красавица? — по-доброму усмехается Фахим. Карлица хмурит светлые, почти невидимые, брови и забирается к нему на постель, усаживаясь поудобнее.

Ее зовут Тита, и она при дворе совсем недавно. По крайней мере, чуть позже их всех. Еще двое — Огюст и Рауль, возрастом, возможно, сверстники Фахима — были близнецами и держались особняком. Их больше любила принцесса, и они были рады развлекать только ее.

И если Фахим был любимцем короля, то Тита оставалась не у дел, оказываясь нужной только на приемах гостей. Все остальное время она предпочитала пьянствовать и сочинять похабные стишки.

Фахим понимал ее и жалел немного. Совсем немного, правда, ведь Тита была достаточно сильна, чтобы не нуждаться в чьей-либо жалости.

Она ее и не просила. Они не имели права просить, чтобы их жалели.

— Подмял под себя короля, Барон? — хмыкает Тита, выуживая кувшин, и Фахим не до конца понимает, зачем ей подушка — чтобы скрыть вино от стражи или чтобы лечь спать вместе с ним.

Они уже делали так, и ни разу в этом не было ничего предосудительного. Просто возможность уснуть, когда мысли о доме не дают покоя.

— Он сам себя подмял, — вздыхает Барон, откидываясь обратно на подушку. В маленькое окошко почти не проникает лунный свет, и комната опущена во мрак.

Он не так уж давно получил отдельные покои. Хотя, конечно, покоями это сложно назвать — так, каморка. У Титы не было и этого.

— Странно звучит, — недоуменно отвечает она.

— Я к тому, — вздыхает Фахим, — что он запутан и ищет поддержки.

— По нему незаметно, — Тита присасывается к бутылке и следующие мгновения слышны только звуки глотков.

— В этом-то и проблема.

Тита смотрит на него задумчиво, и Фахим треплет ее по лохматой голове, чтобы только перестала надоедать с глупыми расспросами. Она не любит, когда прикасаются к ее волосам.

Фахим хочет оставить все размышления на завтра.

Ему кажется, что все самое тяжелое только начинается.

***

Когда король называет его по имени, Барону Одного Угла до смешного не терпится называть его по имени в ответ. Церемониалы воспрещают, но разве шуту не дозволено чуть больше, чем остальным?

Король произносит его имя, только когда они одни. Барон поступает так же.

— Фридрих, — смакует он, подбрасывая и ловя небольшой кинжальчик. — Фредерик. Федерико. Фредрик.

Король вздыхает, отрываясь от написания письма — шут так и не смог определить, кому — и смотрит на Барона устало, одним взглядом приказывая тому заткнуться.

Шут расплывается в улыбке, прекращая играться с ножиком.

— Узнать бы, где ты всего этого нахватался, — бормочет король, возвращаясь к делу. Его спина устало сгорблена, а руки напряжены сверх меры. Фахим знает пару верных способов расслабиться, не теряя работоспособности, но вряд ли Барон, даже при всем своем положении, может позволить себе предложить их королю.

Когда Фридрих поднимается с резного кресла, то лицо его на мгновение омрачает судорога боли. Король хватается рукой за край стола, но очень быстро выпрямляется и уже более твердым шагом идет в сторону шкафа с бумагами.

— Позволю себе заметить, милорд, — заговаривает Барон со слабым неодобрением, — что вашему лекарю бы ишаков лечить, а не людей.

— А ты-то, видимо, лучше его разбираешься, — спокойно отзывается король, без капли осуждения в голосе. Только с той же усталостью. Он роется в ящиках, выискивает что-то важное, но неудачно.

Его слова, тем не менее, задевают Фахима.

— Травы, из которых этот пройдоха готовит свои хвалебные бальзамы, обычные сорняки, — говорит он, уверенный в собственной правоте. — Мне известны более действенные методы лечения ранений. Тем более, если вас все еще мучает кровотечение…

— Я сомневаюсь, что придворный шут разбирается в целительстве лучше придворного лекаря, — все в той же манере отвечает король.

Барон склоняет голову к плечу, рассматривает чужую спину. Острые лопатки проглядываются сквозь льняную рубаху, приковывают к себе взгляд. Шут набирает в грудь воздуха и произносит:

— Как насчет спора, милорд? Если мой способ окажется лучше, вы прогоните этого шарлатана из замка?

И чутье не подводит Фахима: король не отказывается. Он уже доверяет шуту больше, чем любому лекарю. Это похоже на затянувшуюся игру, в которой с каждым днем шуту становится все более страшно оступиться. Чем дальше заходит вседозволенность, тем большая цена будет за нее взиматься в случае ошибки.

Фахим, хоть и уверен, что умеет разбираться в людях, не может точно сказать, разбирается ли он в одном отдельно взятом короле. Какие-то его действия кажутся лишь юношеской горячностью, другие же — решениями осторожного человека, успевшего узнать горечь предательства. Он слишком плохо знает короля и его прошлое, чтобы судить так скоро.

Фахим выигрывает спор и своими методами лечит короля намного быстрее, но, к досаде, старого лекаря тот не прогоняет. Доверие между шутом и государем чуть расширяется, и этого оказывается достаточно на данный момент.

Завеса неизведанного чуть приоткрывается, когда они стоят спустя несколько дней у военного стола, и король задумчиво трет только что заживший бок. Барон чувствует несказанное удовлетворение от этой маленькой победы и, не отрывая взгляда от карты, с улыбкой гладит края гладкого бруска дерева, обозначающего кавалерию. Король рассеянно следит за его действиями, но ничего говорит, только кусает губу изнутри, погрузившись в мысли.

— Почему вы не женитесь? — спрашивает Фахим, но к своему разочарованию не застает этим вопросом государя врасплох. Того вообще, похоже, трудно удивить.

— А почему я должен? — отвечает Фридрих, все так же глядя куда-то сквозь шута.

— Брак очень выгодное дело для таких высоких особ, как вы, — Барон улыбается, встречаясь взглядом с королем. Тот смотрит на него хмуро, словно недовольно, но шут уже давно уяснил для себя, что это нечто отличное от недовольства. Скорее желание защититься. — Королевству нужен наследник.

— Он не нужен мне, — голос короля спокоен, будто это решение было обдумано не раз и не два.

Фахим моргает, думая, что ослышался, но почти сразу же к нему приходит понимание, что только что он услышал настоящее откровение.

— Я рискну поинтересоваться… — впервые за эти почти два года шут чувствует себя неуверенно. — Что заставило вас принять такое решение?

И неуверенность еще больше ширится, когда король впервые холодно улыбается, а сам Барон осознает, что врасплох тут застали именно его.

— Мой род проклят, и я не хочу плодить его, — голос Фридриха полон такого колючего безразличия, что у Фахима по спине бегут мурашки.

И что в молодом короле было от юношеской горячности, а что от зрелой осторожности, становилось все труднее понять.

— Если это государство падет в грызне за власть после моей смерти, — продолжает король, — мне уже не будет до этого дела. А пока… я расширю его границы, как только смогу.

Фридрих почти любовно проводит ладонью по карте и вздыхает.

— Очень уж мне бы не хотелось, милорд, — недовольно говорит шут, отойдя от удивления, — готовить вам противоядия. Я бы все же настоятельно посоветовал бы вам жениться. От одной женушки не убудет. Вот вы бы знали, сколько наложниц содержат на моей родине…

— Твоей родине? — в голосе короля мелькает любопытство. Барон, правда, больше обрадовался, если бы король обратил внимание на другие его слова.

— Да, на юге. У одного господина, не поверите, было пять сотен наложниц. И то не предел, — Фахим уж точно не намерен раскрывать свое прошлое именно сейчас, и поэтому допускает в ответ столько же лжи, сколько и правды — в достаточной мере, чтобы оставить короля удовлетворенным.

— Я должен бы злиться на тебя за такое, Фахим, — король отрывается от карты и внимательно смотрит на Барона. — Но я не буду. И жена мне тоже не нужна. Спасибо за беспокойство.

У Фахима впервые не находится слов. Он все еще не может понять, глуп ли король настолько, чтобы пускать столь важные вещи на самотек, или же достаточно безумен для того, чтобы просчитать все наперед, зная, что не проиграет.

Свет из узкого окна настойчиво светит в глаза шута, и он терпит неудобство, не желая отворачиваться или закрывать глаза совсем.

Потому что человек перед ним впервые открыт настолько, насколько не был открыт никогда. И, что самое главное, тот и сам знает это. Колкая улыбка понемногу спадает с лица короля, он хмурится, будто борясь с собственными мыслями, и произносит гулко:

— Ты действительно можешь делать противоядия?

Фахим хмыкает, удивленный тем, что король выцепил из его слов именно эти.

— Для вас, милорд, я могу сделать все что угодно.

***

Фахиму не спится после этого разговора. Он бесцельно лежит на кровати, подтянув длинные ноги ближе к груди, и хмуро разбирает в голове все произошедшее.

Он стал шутом, прекрасно понимая, что на севере не сможет проявить себя как лекарь — слишком редко здесь видели ему подобных, воспринимали как диковинку, не как человека и уж тем более образованного ученого. Все книги, которые он нашел в крошечной библиотеке замка, были сплошь религиозные. Лишь изредка попадались труды древних философов — но и те были ужасно переведены и представляли собой кривые отрывки.

Он стал шутом, надеясь на будущее участие в придворной жизни королевства, но в итоге… Двор короля Фридриха был уныл, его было легко развлекать, не нужно было изобретать ироничных сравнений и тонких намеков — они их не понимали. Эта игра была скучной для них, лишенной смысла, и вскоре Фахим перестал стараться.

С политикой все оказалось сложнее. Барон не может понять, пустоголов или умен был здешний король, говоря те слова в тронном зале. Неженатые правители очень ценный материал для союзов, бесплодные же — хорошая причина для свержения. Ни жениться, ни плодить свой род Фридрих не собирается. Очень самонадеянный юноша, в таком случае.

Фахиму отчего-то отчаянно хочется воцарить в этом варварском государстве порядок. Этому мешает сам правитель, у которого, видимо, уже есть далеко идущие планы по разрушению устоявшегося хода вещей. Либо планов не было никаких, и он действовал согласно сиюминутному хотению, заключающемуся в непрекращающихся военных походах и перекладывании государственных дел на плечи советников, вовсю пользующихся своим положением.

Фахим не может понять его мотивы, а влияния у него все еще не так много, чтобы как-то воздействовать на короля.

Шут вздыхает, потирая затекшую шею, и угрюмо смотрит на запертую дверь. Сегодня Тита навряд ли придет, она осталась в покоях сестры короля, леди Агнес. Они неожиданно сдружились за последнее время. Фахим рад, что жизнь Титы начала налаживаться, она заслуживала этого как никто другой. Огюст, Рауль и Фахим согласились развлекать двор добровольно — насколько было известно, близнецы еще при предыдущем короле залезли в карету принцессы, а что уж они там сделали такого, чтобы стать шутами, то было известно лишь леди Агнес. Возможно, причина была только в их росте.

Тита оказалась при дворе не по своей воле. Фахим помнит, насколько несчастной она была первые дни после того, как ее преподнесли в дар королю. Не то чтобы Фридрих особенно обрадовался такому подарку, но его сестрице нравилось собирать под одной крышей всяческих «уродцев». Она и Фахима уговорила взять на службу. После его спектакля на ломанном местном языке о прошении баронского титула и феода в виде угла тронного зала король не выглядел довольным, но он никогда не мог отказать сестре — и часто от этого страдал.

Фахим не знает толком до сих пор, что он делает в этой холодной стране, где нравы знати не лучше нравов торговцев на базаре. Всему виной излишняя тяга к приключениям.

Так или иначе, но ему не хочется покидать здешний двор, не узнав до конца его обитателей. Не узнав самого короля.

Когда дверь в шутовскую каморку неожиданно открывается безо всякого привычного скрипа, Фахим разумно решает, что это припозднившаяся Тита. Но женщина, стоящая в дверном проеме, совершенно не похожа на карлицу. Одежда, расшитая золотой нитью, выдает в ней одну из леди, прибывших погостить в королевской резиденции. Барон тут же встряхивается, вскакивает с постели, отвешивает поклон и интересуется:

— Вам что-то нужно, миледи?

Женщина не отвечает. Барон осмеливается поднять взгляд и рассмотреть ее получше — в ночном сумраке это получается сделать с трудом, но шут различает улыбку на ее давно не юном лице.

Фахим моргает, ему неожиданно становится неуютно; по полу тянет сквозняком, и хочется поёжиться.

Женщина молча подзывает его к себе, и шут подходит и недоуменно выглядывает в длинный узкий коридор, освещенный всего одним факелом в самом конце. Не успевает он сориентироваться в темноте, как видит, что молчаливая леди уже стоит у факела и продолжает звать его за собой.

Они идут по коридорам замка мимо гобеленов, мимо окон и скучающей стражи, и Фахим слишком поздно обнаруживает, что они идут к королевским покоям.

— Я понадобился государю? — спрашивает Барон, правда, уже не надеясь на ответ. Странная женщина продолжает идти вперед.

Она кажется смутно знакомой, но он не успевает вспомнить, где видел ее прежде.

Стражник у дверей в покои спит на посту, и женщина, оборачиваясь, заговорщически улыбается шуту и подзывает к себе тонким пальцем с серебряным перстнем.

Фахим неуверенно подходит к двери, молясь мысленно, чтобы это не было шуткой — он и так выставляет себя глупым последний год, а перед королем не хочется быть таковым. Шут оборачивается, чтобы переспросить у леди еще раз, но не находит ее, упираясь взглядом в пустой темный коридор.

И просыпается.

Первое, что делает Фахим, проснувшись — проверяет дверь. Та оказывается запертой и убеждает его в том, что то был просто сон.

Но очень, очень реальный сон.

Мужчина возвращается к кровати, садится, подпирает голову рукой, зарывается пальцами в короткие волосы. Ему хочется вскочить тут же, и он делает это почти против своей воли. Вскакивает, отпирает дверь, выходит в коридор, освещенный всего одним факелом. Идет мимо гобеленов и стражников, окрикивающих его сейчас, но не окрикивавших во сне. Подходит к королевским покоям, хмуро смотрит на задремавшего часового, прислонившегося к стене. И не может избавиться от нехорошего предчувствия, сдавившего грудь.

Фахим раздумывает пару мгновений, стучаться или входить без стука — король не запирает покои, но у каждого правителя свои причуды. Шуту не приходится принимать никакого решения в итоге, потому что, как только он осторожно кладет ладонь на крепкое дерево двери, та сама распахивается, и взору Фахима предстает удивленный король.

— Почему ты… — оторопело выдыхает Фридрих и, отодвинув шута в сторону, почти испуганно разглядывает коридор со всех сторон. — Ты не видел никого по пути? — шепотом, будто боясь разбудить стражника, спрашивает король. — Нет, конечно же, ты не мог.

Фахим, не менее растерянный, не знает, что и ответить, а король тем временем хватает его за руку и затягивает внутрь покоев.

Когда дверь захлопывается за ними, шут понимает, что у его государя гораздо больше тайн, чем казалось на первый взгляд.