Ламберт закрывает глаза и вспоминает, как леди Алина касалась его уставших ног, будто бы в мгновение ока возвращая им всю утраченную силу. Сейчас его лодыжек касалась лишь вода из ручья, но как приятно было обмануться! В военном лагере, разбитом у подножия холма, только и остается, что обманываться — ни одного женского личика.

Впрочем, Ламберт не жалуется. Походная жизнь его вполне устраивает, а прекрасные дамы на то и прекрасные, что живут лишь в мечтах.

Рыцарь успевает сделать четыре размеренных вздоха, прежде чем его покой наглым образом прерывают — справа от него раздается всплеск и возмущенное:

— Эдмунд!

Ламберт недовольно разлепляет веки, чтобы увидеть пажа лет одиннадцати, сброшенного в ручей другом-шутником. Шутник стоит здесь же, на берегу, и, весело улыбаясь, готовится дать деру тут же, как друг выберется из ручья.

— Я тебя сейчас прибью! — продолжает возмущаться паж в ручье, правда, не предпринимая никаких попыток выбраться.

Ламберт цокает языком. До чего же шумные мальчишки. Он в лагере только третий день, но уже успел насмотреться на их шалости вдоволь.

И как тут думать о сердечных делах? Вот паж зачерпывает рукой ила из ручья и бросает его в шутника — попадает на штаны, и малец орет так, будто его ранили в бою. Бросается в ручей и пытается измазать друга тоже.

Нет, здесь точно не до воздыханий о любви. Прошу простить, леди Алина, но тут самому не попасть бы под раздачу. Новые шоссы уж очень не хотелось бы марать.

А жаль. Денек был как раз для любви.

***

Во имя любви Ламберт уже пять раз залезал в чужие сады и три раза загонял лошадей. Все ради поцелуев украдкой и проникновенных писем. С замужними женщинами опасно ожидать большего. Но сердцу не прикажешь! Кто не испытывал дрожь желания, которое невозможно исполнить, тот, пожалуй, его не поймет. Трепещущее в вечном ожидании сердце — вот удел рыцаря, вставшего на путь прекрасной любви.

Ламберту двадцать, жизнь бурлит в нем, словно неспокойное море. Лето — бесконечные северные войны, исполнение долга вассала, зима — долгие пиры, веселье, любовь, любовь.

Воспоминания о любви помогают в походах. Ламберт закрывает глаза и вспоминает леди Элеонору — светлые волосы, золотящиеся на солнце, тонкие запястья, выглядывающие из-под рукавов платья, смех, точно перезвон колокольчиков. Подарила ему свой гребень в их последнюю встречу. Ах, как же этого мало… Только и остается, что мечтать, мечтать. Вспоминать сладкий изгиб бедра…

— Ты сдурел, что ли!

Ламберт хмуро открывает глаза, отрывая затылок от ствола дерева. По ломающемуся голосу и так можно было узнать нарушителя его спокойствия, но укоризненно посмотреть на мальцов все равно хотелось.

— Фефе, не трусь! Натягивай тетиву! — тем временем заливался соловьем второй мальчишка, Эдмунд, вставший у одного из деревьев и поставивший себе на макушку яблоко.

О, за два года на службе у короля Ламберт хорошо успел их запомнить — оруженосец герцога Ротберга и его самый младший из четырех сын. Оба вечно не знают, чем себя занять, будто им не надо присматривать за оружием и лошадьми.

— Я тебе сейчас знаешь что натяну!.. Я просто хотел по яблокам пострелять!

Ламберт вздыхает, надеясь, что вышло не слишком обреченно, и все-таки вмешивается:

— Чем это вы тут таким занимаетесь?

Эдмунд подпрыгивает на месте, отчего яблоко скатывается с его головы и пропадает где-то в траве.

— Сэр Ламберт! — удивленно восклицает он, но выходит так неубедительно, что становится понятно — мальчишки, видно, сочли, что он спит и ничего не заметит. Но зачем ему дневной сон, если в это время он может вспоминать легкость стана леди Элеоноры!

Оруженосец, тем временем, опускает лук и недовольно кривит губы. Он, быть может, и согласился бы на авантюру друга, если бы их не заметили.

— Вот уж смеху было бы, если бы вы при мне поубивали друг друга!

На самом деле, Ламберту до них нет дела. Ну, поубивали бы друг друга – ему-то что? Они не его оруженосец и не его сын. Вот своего оруженосца он бы ох как отхлестал за такое баловство! Но, к счастью, его оруженосец был тем еще тихоней. Был у него всего один грешок – он, словно самая настоящая сорока, имел страсть к воровству всяческой мелочи: пуговиц, женских гребешков, кошельков, полных золота… Последнее, правда, бывало лишь раз.  

 Тем не менее, в каждом походе, где принимает участие герцог Ротберг, Ламберт продолжает и продолжает сталкиваться с этими мальчишками. Проходит лето за летом; он наблюдает, как они взрослеют. У него нет никакого желания возиться с юнцами, но в какой-то момент Эдмунд решает, что к нему можно обращаться за советами. По всем делам, особенно – любовным. Ламберт смеется над ним и специально плетет всякую чушь. А мальчишка внимает, смотря горящими глазами.  

 Есть что-то неправильное в том, как Фридрих, сидящий с ними рядом у костра, не поднимает взгляда. Как морщится, стоит другу заговорить о его сестре. И вмешивается хлестко:  

 – Ты ее даже не видел ни разу.  

 А Эдмунд не теряется с привычным задором:  

 – Но вы же близнецы! Значит, она такая же красивая, как и ты.  

 Фридрих хмурится, но не отвечает. Ламберт смотрит на его поджатые губы и догадывается.  

 Это, верно, тот вид любви, который умирает на следующий день после того, как мальчик становится мужчиной.  

***  

Спустя три года, сопровождая епископа Петера в его путешествии в Эйдос, Ламберт понимает, что нет, не умирает.  

 Он знает мужчин, предающихся любви с юнцами – сложно устоять перед оруженосцем, когда вокруг ни одной женщины. Но в походах с Ламбертом всегда были воспоминания о его прекрасных дамах, а его собственный оруженосец не пробуждал ни единого желания, кроме как дать подзатыльник.  

 Он знает о трепетной любви к другу, когда вы оба юны и ничем не искушены – он переживал ее не раз. Но она умерла и не преследовала его долгое время.  

 Пока он не отправляется в Эйдос. Пока, среди всей впечатляющей свиты епископа, не вылавливает взглядом юного послушника. Русые волосы его милейше кудрявятся, так, что по пальцам проходит дрожь от желания прикоснуться. Кожа белая, чистая, будто беды юности обошли ее стороной. Ламберту на секунду кажется, что он сошел с ума.  

 Но нет, нет. Это все еще она. Прекрасная любовь. Когда достаточно лишь взглядов украдкой. Когда достаточно дышать одним с ним воздухом.  

 Ламберт прикасается к нему впервые на привале, когда замечает, что с непривычки послушник стер ноги в кровь. Последний этап паломничества они проходят пешком.  

 Рыцарь предлагает свою помощь, и послушник почти испуганно соглашается. Когда Ламберт прикасается к его ступням, то вдруг ясно понимает, что его желание взаимно. Вверх по ногам юноши идет дрожь, и он взволнованно сводит колени вместе.  

 Эта сладкая мука продолжается до конца путешествия. Ничего не заходит дальше волнительных прикосновений к рукам, а в Эйдосе их пути расходятся.  

 Прекрасная любовь живет еще полгода после разлуки.  

***  

Барон Одного Угла сводит с ума весь королевский двор, это трудно не заметить. У Ламберта уже давно не кружится голова от любви, и, кажется, он становится более честен с собой. Барон никак не меняет его жизнь, в отличие от жизни короля. Быть может, Фридрих тоже станет честнее в своих желаниях. Быть может.  

 Во имя любви Ламберт когда-то обскакал все монастыри Грофстайна в надежде снова встретить юношу, которому хватило одного взгляда, чтобы украсть его сердце. Не так уж давно это и было, если подумать.  

 В рыцарской присяге есть строчки о любви к Богу. Однажды вечером, сидя в церкви после проповеди, Ламберт спрашивает у отца Густава, какая же она все-таки, эта любовь.  

 Священник смотрит на него своими светлыми глазами, все понимая. Он был там, в этом путешествии в Эйдос, и то и дело бросал на Ламберта осуждающие взгляды. Совершенно точно это был он.

– Ничего сложного в этом нет, сэр Ламберт, – отвечает Густав, слабо улыбаясь. – Любовь к Богу – это, прежде всего, любовь к себе.