Фахим не тот, за кого себя выдает, и никогда не заслуживал мужчин и женщин, добиравшихся до этой простой истины. Снова и снова они находили маленькие, незаметные на первый взгляд крупицы самообмана, которые он прятал и охранял как самую большую ценность. Те, кто видел их под толщей смеха и бахвальства, по доброте душевной предпочитали подарить ему свою дружбу, не прося ничего взамен. Они всеми силами искали лекарство от его долгой лжи.
Юсуф приходит к нему после каждой смерти. Юсуфу — двадцать пять, и жизнь в серале еще не успела растоптать его доброе сердце. Он чувствует ответственность и хочет помочь. Фахим старше на восемь лет, и все свалившиеся бедствия лишают его сил на всякое сопротивление. Юсуфу двадцать пять, он молод, красив и умен; ему давно бы найти другого покровителя или самому стать таковым, но он цепляется за Фахима, старого никчемного лекаря, только потому, что тот когда-то соблазнил его, еще совсем юного офицера султанской гвардии.
Он приходит к Фахиму после смерти Гассана, тихо отворяет дверь, ступает бесшумно. Фахим, сидящий к нему спиной, замирает в ужасе, перестает дышать.
— Все в порядке? — спрашивает Юсуф, и страх отступает, расцепляет хватку на сердце.
— Я ждал убийц, — отвечает Фахим. Обернуться нет никаких сил, мышцы спины окаменели. Он просидел в одном положении почти три часа.
Позади раздается усталый вздох.
— Так это правда. Господина Гассана убили.
— Вижу, слухи быстро разносятся.
— Я… Расставлял охрану в этом крыле. Решил проверить, как ты. Если хочешь, я могу остаться.
— Личная охрана? — Фахим усмехается. Получается жалко.
— Если тебе так проще.
Не проще, они оба это знают. Но Юсуф остается. На ночь, на две. Они видятся по старой привычке, в перерывах между бесконечной чередой дел. Проходит полный тревоги и усталости год. Умирают Насима и султан, и Фахиму вдруг становится совершенно плевать на свою дальнейшую судьбу.
Юсуф говорит ему однажды ночью, на третий день после султанских похорон:
— Меня казнят. Как только найдется кто получше на мое место — казнят.
Фахим закрывает глаза. Он не хочет этого разговора. В покоях душно; из открытого окна доносится стрекот сверчков.
— Тебя тоже, — продолжает Юсуф. Фахиму хочется позорно закрыть уши руками, скрываясь от этих жестоких слов. Правдивых слов. — Ты должен бежать. Ахмад терпеть тебя не может, а уж теперь, когда он заполучил трон, думаешь, оставит тебя в покое? Обвинит во всех смертных грехах.
— Хватит. Ты в своем уме?
— Это ты, похоже, свой растерял. Беги, пока есть шанс. Пока еще не все эмиры присягнули, и его положение не так устойчиво.
— А что же ты? — Фахим злится. Он в самом настоящем ужасе. — Останешься здесь? Ждать казни?
— У меня еще есть время. У тебя его нет. Ахмаду нужна гвардия его отца, пока есть вероятность переворота. Лекарь же, увязший в политических интригах, для него лишь помеха.
— Хватит. — Фахим все же хватается за голову. Прячется. Он не хочет ничего решать. Он хочет, чтобы все стало как прежде. Чтобы все были живы, а он занимался любимым делом.
— Ты же и сам знаешь, что это единственный выход.
Юсуф смотрит на него с болью и нежностью, и Фахим понимает, что это их последняя ночь. Он должен будет уехать, а его храбрый, сильный друг останется здесь.
И он никогда не узнает, спасется тот или нет.
Фахим просыпается со странным чувством беспомощности. Бездумно смотрит на зеленый балдахин над головой, не имея ни малейшего желания двигаться. В постели пусто, а камин давно прогорел. Фридрих всегда просыпается раньше и оставляет его одного. Фахим до сих пор не избавился от своей южной привычки просыпаться в полдень и еще ни разу не застал короля с утра спящим.
Холодно. Полог, который должен сохранять тепло внутри постели, все равно не спасает. Фахим прячет замерзший нос под одеялом, собирается с силами, чтобы встать и своровать один из королевских теплых плащей на предстоящий день. Сделав глубокий вдох, он отворяет полог, чтобы впустить внутрь немного света. Щурится. Смотрит на соседнюю подушку и улыбается.
Фридрих оставляет ему записки уже третье утро. Пишет, что будет делать сегодня, чтобы шут не искал его по всему замку. Фахим смотрит на лист пергамента несколько мгновений, перевернувшись на бок, и неприятное чувство, охватившее его после сна, отступает. Сегодня на листе намного больше, чем несколько слов. Почерк Фридриха легко разобрать: даже незнакомые слова приобретают смысл. Буквы не изящные, но четкие, с острыми углами. Не большие и не маленькие. Приятные.
Начинает Фридрих без приветствий и заканчивает без прощаний:
«Ты пропускаешь всю северную жизнь, просыпаясь так поздно, Фахим. Скоро начнет темнеть ближе к пяти часам, и ты будешь засыпать и просыпаться во тьме. А я перестану сдерживать себя и начну будить тебя на рассвете.
Не ищи меня сегодня. Пишу это письмо еще при свете свечи — уезжаю на рассвете в Ланнбург. Зима — это время, когда король должен гостить у своих вассалов. Разберусь с податями и тяжбами и вернусь.
Что до тех детей из кладовки, о которых ты говорил. Я их встречал в детстве. Покажи им королевскую сокровищницу: видно, они наслушались всяких небылиц от родителей, вот и ищут несуществующие клады. Может, это их успокоит. Хотя бы перестанут пугать кухарок.
Хочется разбудить тебя прямо сейчас, но не стану. Еще слишком рано, а ты всю ночь промучился кошмарами. Хотелось бы знать, чем я могу помочь. Ты столько сделал для меня, а я ничем тебе не отплатил. Подарить тебе еще несколько часов сна — единственное, на что я сейчас способен.
Пожалуйста, не занимайтесь с Агнес всяким вздором. Лорды жалуются, что я не могу держать вас в узде. Я бы мог попытаться, но не хочу. Вы оба дороги мне, и я знаю, как много скуки вам приносит жизнь при дворе. Агнес — оттого, что не может найти себе место. Тебе — в сравнении с твоей прежней жизнью на Юге. Но раз уж ты решил остаться, я бы хотел найти тебе занятие более достойное, чем шутки и пляски.
Поговорим об этом, когда я вернусь. Не скучай; твоя жизнь на севере не должна вертеться лишь вокруг меня и мертвых. Подоставай камерария расспросами о его дочерях, найди в замке парочку секретных ходов, спроси у Агнес, как она украсит свое свадебное платье. И, пожалуйста, береги себя».
Фахим чувствует себя маленьким и жалким. Он бездумно смотрит на буквы еще несколько минут после прочтения, а затем прячется под одеялом, скрываясь от всего мира и давя в себе позорное желание заплакать.
Люди, которых Фахим не заслуживал, всегда видели, что на самом деле он ощущал себя безмерно одиноким.
***
Следующей ночью Фахим вновь отправляется в подвал. Дети сразу оживляются, стоит ему произнести заветное слово «клад», и, бросив свои попытки открыть мешок с зерном, следуют за ним, словно утята за мамой. Без особых происшествий они добираются до королевской сокровищницы и попадают внутрь. За дверью — ничего особенного, кованые сундуки на пыльном деревянном полу да парадное оружие и щиты на каменных стенах. Никакого сияния и блеска – не чета сокровищницам Юга. Северные королевства бедны; богатство не задерживается в них надолго. Его тратят в следующем же военном походе, а потом живут на награбленное.
Ганс смеется, снимает со стены какой-то кинжал с резной рукоятью, пытается вертеть им, взмахивать. Брита сосредоточенно возится с замком сундука, высунув язык.
Хрюндель жмется к ноге Фахима, вздрагивает. Фахим обнимает его одной рукой, взъерошивает густые непослушные волосы. Это будто бы все взаправду — их память настолько ярка, а разум чист, что они позволяют ощутить даже такие мелочи.
«От твоего умения мало что зависит», — понимание такое простое и легкое. — «Духи показывают лишь то, что хотят и могут показать».
Фахим вздыхает рвано где-то в своей промозглой шутовской каморке. Это не его слова. Не он породил эти мысли и озвучил их в своей голове.
Хрюндель несмело выбирается из-под его руки и присоединяется к друзьям. Фахим вдруг ощущает рядом с собой тоскливую пустоту. Они не мертвые. Не воспоминания, облаченные в одежду их хозяев, а нечто большее, что не под силу объяснить ни одному церковнику или книгочею. Это не отпечаток души, оставшийся в земном мире после смерти. Это и есть душа.
— Они погибли во время мора, — говорит Ульрих за его спиной. Фахим оборачивается. Худой, болезненный юноша смотрит на него печальным взором. Ульрих кутается в плащ, пусть и не может ощущать холода. Это первый раз, когда Фахим видит его, и странная тень узнавания мелькает где-то в его памяти. Призрак поджимает губы, нервно заправляет за ухо прядь светлых волос, спадающую на лоб.
— Проклятые все говорят, что ты должен что-то сделать, — продолжает он. — Что-то, что раньше делали здешние ведьмы.
— Я должен вас упокоить.
— Они считают, будто… — Ульрих морщится, не смотрит в глаза. Теребит пальцами крупную фибулу плаща в виде медвежьей головы. — Будто когда-то давно убили последнюю ведьму, и больше некому провожать их к Богу. Эта глупость так глубоко проросла в них, что они не замечают, что предают свою веру: ведь Богу не нужны никакие ведьмы, чтобы вывести людей к своим садам.
— Но почему-то он их не забирает.
Видно, что Ульриху нечего ответить. Он опускает взгляд, глубоко вздыхает.
— Вы… Вы не нашли Солвейг?
Фахим растерянно моргает, застигнутый врасплох этим вопросом.
— Нет… Нет, это не так просто.
Он не искал. Он забыл. Это легко сделать, когда столько всего сваливается на голову.
— Вы должны найти ее.
Ульрих выглядит несчастным и забитым. Как и все мертвые.
Вот только на нем не лежит никакого проклятья.
— Я найду. Я же обещал. Ульрих…
— Да?
— Почему я должен знать, что дети погибли от болезни?
Юноша поднимает голову. Смотрит в глаза несмело, исподлобья, но серьезно, и говорит, веря своим словам:
— Потому что вы лекарь.
Мертвые не могут этого знать. Откуда мертвым это знать? Это может быть метафорой, убеждает себя Фахим, но все равно разворачивается к детям. Те давно отвлеклись на их с Ульрихом разговор и смотрели с вежливым интересом, каждый из своего угла.
— Вы правда лекарь? — спрашивает Ганс, опустив вниз свой кинжал. Тот выпадает из его руки, больше не поддерживаемый силой воли.
Фахим набирает воздуху в легкие побольше. Садится на корточки, чтобы быть на одном уровне с детьми.
— Да. Боязно?
— Еще чего! — фыркает Брита.
— Тогда идите сюда. Будем вас осматривать.
Они подходят к нему осторожно: боятся, волнуются. Фахим старается дышать ровно, держать свое сердце в узде. Он боится не меньше их. Осматривает языки, уши, подмышки, как делал сотни раз до этого. Дети поначалу дергаются, избегая прикосновений, но под конец смеются от нечаянной щекотки. Будто он действительно мог их щекотать.
— Ну и чего беспокоит? Здоровые как быки.
Брита хихикает, смущенно чешет нос. Ганс озадаченно тянет:
— Так чего это… Как это… Тетя сказала же… Есть сундук, а в нем — дары божьи, что любую болезнь излечат.
— Вы их нашли. — Фахим улыбается, но в горле — комок, не задохнуться бы прямо во сне.
Дети смотрят на него, разинув рты. Переглядываются между собой. Не верят.
— Вы давно здоровы, — продолжает он. — Господь забрал вашу хворь и ждет вас в своих чертогах.
Хрюндель, маленький, пухленький, берет его за руку, смотрит в глаза. Крошечная ладонь теплая и мягкая; Фахим гладит ее большим пальцем и вдруг отчетливо понимает, что должен сделать.
Он смотрит в карие детские глаза в ответ, а затем закрывает их ладонью. Говорит:
— Не бойся.
Мальчик выдыхает. Ганс и Брита подходят к нему ближе, обнимают с двух сторон.
Ладонь в руке Фахима холодеет. Он зажмуривает глаза, поддаваясь страху, а когда открывает их, то видит перед собой лишь пустоту.
— Вы молодец, — говорит Ульрих. Фахим оборачивается, резко, все еще пораженный случившимся. Юноша улыбается, и ямочки на щеках вдруг совершенно преображают его изможденное лицо. — Осталось только понять смысл ваших действий, и вскоре проклятие будет снято.
«Глупости. Никакое это не проклятье. Было бы оно, детишки не успокоились бы так просто».
— Все в порядке? Проводник?
— Да. — Фахим моргает. Поднимается на ноги. — Да. Мне бы понять еще, что я сейчас сделал.
«Вот именно. Подумай, чего желают духи больше всего, и сможешь их освободить. Ни одно проклятье этого мира не смогло бы держать столько душ на земле. Здесь что-то другое».
Когда Фахим просыпается в своей промозглой каморке, тяжело дыша, теплая кровь из носа заливается в его открытый рот. Он глотает ее, чередуя с глубокими вздохами, кутается в подаренный королем плотный плащ, ищет, за что зацепиться, чтобы в голове не стучал набатом необъяснимый ужас.
И вдруг, в завывании ветра за стеной, Фахим слышит перезвон медных браслетов. Метель утихает, и на место ее приходит горячий суховей.
Он сходит с ума.
Он сходит с ума.
***
До самого возвращения короля Фахима не отпускает чувство неотвратимо надвигающихся перемен. После произошедшего в сокровищнице он спит почти весь день, измученный и обессилевший. Леди Агнес, обеспокоенная его отсутствием на традиционном обеде с шутами, приходит проведать его и уговаривает хоть немного поесть. Фахим бормочет сотни благодарностей и извинений, прежде чем вновь провалиться в густой, глубокий сон.
Так проходит еще несколько дней, и Фахим безмерно винит себя за то, что не смог выполнить ни одно из предложенных Фридрихом дел. Он даже не спросил Агнес о ее свадебном платье.
Фридрих возвращается рано утром, будит Фахима поцелуями и смехом. Фахим морщится спросонья, ежится — король только с улицы, холодный и припорошенный снегом, и в предрассветной тьме кажется очередным призраком. Но нет — шут тянет его на себя, и Фридрих запутывается в собственных ногах, падает грузно сверху, тяжелый и горячий. Фахим выдыхает в его приоткрытый улыбающийся рот, обхватывает плечи руками. Эта тяжесть приятная, ее не испортят даже чужие острые колени, упирающиеся где попало. Фридрих смеется между мокрыми, смазанными поцелуями, жмется ближе, под только согревшее одеяло, задевая ледяными с улицы руками кожу тут и там. А потом вдруг замирает. Фахим смотрит в его блестящие глаза и отсчитывает скорые удары своего сердца. Король отстраняется: давление на бедрах, горячее, дрожащее, исчезает.
Фридрих смущен и дышит тяжело, опершись одной рукой рядом с головой Фахима. Проходит одна секунда, две, Фахим насчитывает ударов больше, чем должно быть, а затем подается вперед, целует подбородок, чуть покрытый щетиной, проводит языком до губ. Фридрих крепко, почти болезненно, вцепляется ему в плечи и мелко вздрагивает.
Фахим дает ему время. Гладит напряженную, застывшую спину, почти невесомо касается губами щеки. В каморке тихо и холодно; Фахим забирается руками под чужую тунику, обнимает теплую поясницу. Фридрих дергается от его прохладных пальцев, выдыхает.
И не говорит ни слова. Лишь дышит, дышит, дышит, а затем прижимается теснее, целует нетерпеливо. Фахиму кажется, что это все сон, мираж в полудреме, и он отдается этому ощущению без единой мысли в голове. Целует в ответ, притягивает за поясницу крепче, чувствует сквозь тонкую ткань его возбуждение. Фридрих дышит тяжело, толкается бедрами вперед раз, два, почти неосознанно, забывая о поцелуе, упирается лбом Фахиму в плечо. Внизу мокро и липко, и восстановить дыхание выходит далеко не сразу.
Сердце колотится как сумасшедшее, но Фахиму, окутанному дремой и теплом чужого тела, спокойно. Он целует волосы Фридриха, все еще влажные и вьющиеся от растаявшего снега, спускается ниже, к шее. Фридрих не поднимает головы, смущенный и пораженный внезапным удовольствием.
И Фахиму вдруг тоже совсем-совсем не хочется ничего говорить. Он чувствует себя вновь живым, будто и не было этих болезненных дней. Проходит минута, две, Фридрих выдыхает тихо, не шевелясь:
— Мне нужно идти.
— Да… конечно, — отвечает Фахим и тоже не делает ни единого движения. — Я могу прийти вечером?
— Да.
Фридрих поднимается неловко, на нетвердых ногах. Вздыхает растерянно. Поправляет перевернувшийся плащ, запахивается плотно. Фахим смотрит на него, не отрываясь, и не может заставить себя пошевелиться. Исчезнувшее с бедер тепло отчего-то оставляет его тревожным и потерянным.
— Здесь так холодно, — вдруг заговаривает король. — Я думаю, мы можем переселить тебя в гостевые покои. По крайней мере, там есть камин.
— Прогоняете меня из моих чертогов? — усмехается Фахим.
— Если ты так хочешь мерзнуть…
Фридрих не смотрит на него, отводит взгляд. Что-то происходит, но Фахим не успевает спросить, что.
— Мне нужно идти. Епископ Петер пригласил меня к себе. Но к вечеру я обязательно буду. Не замерзни здесь насмерть. Пожалуйста.
— Не беспокойтесь.
Когда король уходит, Фахим долго смотрит на свои ладони, в предрассветном сумраке почти неразличимые. Что-то грядет, неотвратимо и неизбежно, а он даже не может встать с постели. Спокойствие и радость, вихрем ворвавшиеся в его душу вместе с Фридрихом, так же быстро и испарились.
Днем он спрашивает Агнес о ее подвенечном платье. Она смеется, говорит, что еще не время: девушки на севере начинают шить платье после праздника Девятого дня, когда Андер женился на Фрейе. А Девятый день не скоро — только через месяц. Но как только Агнес придумает, что будет шить, то, разумеется, дорогой Барон узнает об этом в числе первых.
Никаких секретных ходов он не находит, а камерарий вовсе не пускает его за порог и отказывается говорить о своих дочерях. Фахим фыркает самодовольно и напоминает, мол, вообще-то, он совсем не виноват, что сэра Ламберта не интересует женитьба…
Сапог, снятый с ноги камерария, чудом не попадает ни во что жизненно важное. Фахим лишь зловредно хохочет и отбегает подальше, пятясь спиной, а когда разворачивается, то по иронии судьбы врезается прямо в короля. Фридрих придерживает его за плечи и удивленно смотрит на застывшего в дверном проеме камерария.
— Харольд, что…
— Милорд! — восклицает старик, растерянно, но не до конца скрыв остатки злости. — Отвадьте вашего шута подальше от моих покоев! И вообще, у него слишком подозрительный интерес к казне!
— Да сдалась мне ваша казна! — хохочет Фахим, наполовину оборачиваясь к камерарию. — Мне больше интересно, чего это вы такого прячете за пазухой, что у вас вечно выпирает!
Харольд вспыхивает ярким багрянцем.
— Не твое дело, бес проклятый!
— Ну, право слово, Харольд… — вмешивается король, всеми силами пытаясь добавить в голос как можно больше снисходительного осуждения. Получается с трудом — губы так и норовят изогнуться в улыбке.
Фахим смеется и украдкой показывает камерарию язык, а у того чуть зубы не скрипят от злости.
Тем вечером король почти ничего не говорит. Лишь греется у камина, погрузившись в чтение, а Фахим сидит рядом, примостив голову на его плече и лениво разглядывая строчки текста. Книга о каких-то племенах и их нравах; переписчик славно постарался, вырисовывая вензеля, но вот слова разобрать такому неподготовленному читателю, как Фахим, почти невозможно. Поэтому он и не читает. Сидит да гадает, о чем же с ним хотел поговорить Фридрих. Какое более достойное занятие, чем шутки, хотел предложить.
Но Фридрих ничего не говорит. Тем вечером они засыпают в объятиях друг друга, а потом Фахим просыпается от женского крика. И не сразу понимает, что происходит.
Его тормошат за плечи, грубо и отчаянно. Открыв глаза, он видит безумное лицо леди Гертруды, обрамленное взъерошенными светлыми волосами. На ней ни венца, ни украшений — она стоит перед ним в одном ночном исподнем, будто только что вскочила с постели, услышав крики о пожаре.
— Проводник! — восклицает она со смесью облегчения и беспокойства, будто все это время думала, что он безнадежно помер.
— Что б вас черти драли… — зло бормочет Фахим, с трудом приходя в себя, но тут же исправляется: — Ох, прошу прошения, миледи… Но нельзя же так пугать…
Гертруда неожиданно пропускает мимо ушей его брань. Все это время она крепко держит его за предплечья и, похоже, не собирается отпускать.
— Проводник… — выдыхает мертвая все с тем же безумным огнем в глазах. — Я слышала, что вы нашли способ… спасти нас!
— А я смотрю, вести в подлунном царстве быстро разносятся… — туго соображая, отвечает Фахим. Слишком рано. Слишком рано он вновь оказался в мире духов. Его тело и разум до сих пор не восстановились, а мертвые вновь выдергивают его из благодатного сна в свою обитель. — Слушайте… Давайте потом, не думаю, что я готов кого-то там спасать…
— Нет, послушайте!.. — восклицает Гертруда и вдруг умолкает на полуслове. Взгляд ее останавливается за спиной Фахима, пальцы крепче сжимаются на его предплечьях. Фахим шипит, словно ему действительно больно, и оборачивается.
Фридрих смотрит на них, будто впервые увидел призрака, неверяще и настороженно.
— Фахим, — говорит он, не отрывая напряженного взгляда от Гертруды, — что происходит?
Фахим выворачивается из захвата, потирает предплечья. Не знает, что делать. Король не услышит его, если он заговорит, а жестами и не объяснить толком. Разве что…
Фахим сосредотачивается. Делает вид, что прочищает горло. Говорит:
— Все в порядке. Просто Гертруда опять сбрендила.
И успевает получить ощутимый подзатыльник от бывшей королевы, прежде чем понять, что действительно заговорил. Но во сне. Он впервые слышит свой голос со стороны и удивленно смотрит на собственное тело, мирно раскинувшееся на кровати.
Фридрих вдруг слабо усмехается.
— Вот теперь ты говоришь вполне понятно. А я боялся, что тебе придется научить меня понимать южный.
Фахим выдыхает растерянно; сердце его сжимается, нежно, радостно.
Гертруда и тут умудряется все испортить, вновь крепко вцепившись в его руки:
— Проводник!
— Господи боже, ну что?!
— Помогите. Избавьте нас обоих от страданий.
Она говорит не только о себе, но и о Фридрихе. Осознание этого резко заставляет мысли Фахима очиститься от всякой шелухи.
Гертруда смотрит так, как никогда прежде не смотрела. Морок проклятья будто спал с ее лица, обнажил потерянную и уставшую душу. Ее глаза в эту ночь сияют не безумием и гневом, но лишь отчаянием, чистым и искренним.
— Что я должен сделать? — спрашивает Фахим, понимая, что больше не может держать на нее зла. Не может. Еще ни разу он не менял своего мнения о человеке так часто. Север продолжает беспощадно переворачивать его жизнь верх дном.
— Отведите меня к моему сыну, — отвечает Гертруда со звонкой мольбой в голосе. Она смотрит прямо в глаза и почти не моргает. Будто забыла, как это — моргать. — Я хочу попросить у него прощения. Это все, что держит меня здесь. Я обещаю вам.
Если это не проклятье, то что?
«Обман».
Фахим дергается, почти незаметно. Переводит дыхание.
— Как я могу вам верить? Что держало вас здесь до смерти Вильгельма?
Она не отвечает, смотрит, будто не понимая вопроса.
— Я не знаю. Я не помню.
«Великая ложь».
— Прошу вас.
Виски сжимает тревога. Как он может ей верить, если больше не доверяет даже самому себе? Он слышит голоса, которых не должен слышать.
— Фахим, — встревоженный голос Фридриха доносится до него сквозь толщу мира духов, в одночасье навалившуюся всем своим весом. — Фахим. Ты задыхаешься.
Фахим резко оглядывается на короля. Фридрих крепко держит за руку его тело, но смотрит лишь на дух, бесплотный, слабый.
— Успокойся. Дыши глубже.
Фахим дышит. Как может.
Он должен сделать это. Какой из него Проводник, если он отказывается помочь заблудшим?
— Куда ты? — спрашивает Фридрих, обеспокоенно наблюдая за тем, как дух Фахима поднимается с кровати.
Фахим берет Гертруду за руку, так крепко, будто она собирается тут же сбежать, стоит ему ослабить хватку, а потом оборачивается к королю.
— Вниз, — говорит отрывисто, не чувствуя в себе сил на большее.
Они идут в тронный зал. Все пути сходятся именно там.
— Я пойду с тобой, — тут же отзывается Фридрих, но все равно оглядывается на спящее рядом тело. Оно совсем не движется, лишь дышит уже почти спокойно. Король сомневается, не может решить, что важнее — уйти или остаться.
Рука Гертруды сухая и теплая, и совсем крошечная по сравнению с ладонью Фахима. Он сжимает ее крепче, почти до боли, но от женщины не доносится ни единого возражения.
Они спускаются в тронный зал. Фридрих идет за ними следом, прикрывая ладонью зажженную свечу; все происходящее в одночасье начинает походить на сон в полудреме, и Фахим то и дело оглядывается на короля: не исчез ли? Не оказался лишь миражом?
Не оказывается. Он здесь, единственное, что держит Фахима в мире живых. Единственный.
«Прекращай эту чушь. Сосредоточься».
Что-то грядет. Великие перемены в мире живых и мертвых. Фахим смотрит на Фридриха в последний раз перед тем, как войти в тронный зал. В отсвете факелов король и сам кажется призраком, потерянно отстающим на несколько шагов. Тени, пляшущие на острых чертах его лица, походят на рисунки безумных зверей, что так любили рисовать в давно погибшем племени. Фахим видит его эхо даже в таких мелочах. Не может не видеть. Не принадлежащая ему память возрождается где-то в неведомой глубине сознания, заставляет видеть давно утерянные вещи и слышать столь же давно утихшие голоса.
Это не чушь, и нечего сосредотачиваться.
Ведь как только Фахим войдет в тронный зал, к десяткам неупокоенных, отчаявшихся мертвых, единственным человеком, который сможет его спасти, станет Фридрих.
«Вперед, мальчик. Чтобы стать шаманом, нужно перенести много страданий. Но ты справишься».