В Майсфельде с десяток деревянных домов раскинулись вдоль тихой извилистой речушки, отделяющей лес от бескрайних полей, совершенно голых после недавней уборки урожая. Середина осени была холодной, и Фахим беспрестанно кутался в плащ даже в тепле дома старосты.

Он оказался здесь случайно: мужичок, пообещавший отвезти его в столицу на своей телеге, вдруг заявил, что ему нужно заехать в родную деревню. А потом начались дожди и отговорки. Одним утром Фахим проснулся и обнаружил, что мужичок смотался вместе с телегой, облезлой клячей и чужими деньгами. Староста сказал ему: ну, дружище, чего не доглядел? Ладно уж, оставайся.

Фахим и остался на целую зиму. По вечерам в доме старосты собирались мужики, слушающие его рассказы о Юге. В Майсфельд редко заезжали путники, тем более никогда здесь не видели людей из Кайнара, и деревенские были воодушевлены и приветливы, не смущаясь даже его необычной наружности и скудного запаса слов.

Осесть здесь было бы глупостью, но перезимовать — разумно.

Фахим не понимал себя. Что он забыл в этом сером крае? По утрам сгущался туман: щиколотки ошпаривала ледяная роса. Фахим поджимал пальцы на ногах и судорожно вздыхал, глядя на безмолвную темную реку перед домом.

Жена старосты отпаивала его молоком и откармливала лепешками с травами. Фахим учился колоть дрова.

Во снах он отправлялся в лес и блуждал до тех пор, пока не выбивался из сил. И сам не мог понять, что искал. Проходил мимо кустов, ломившихся от ягод, и полянок, усыпанных грибами, но не останавливался ни на миг.

— Хозяин леса зовет, видать, — сказала жена старосты, когда Фахим поделился своим недоумением.

— Тебе нужно к ведуну, — закивал староста.

— К кому?

— Фридрихом зовут. Живет на опушке леса.

Начавшиеся ливни не оставили никакого желания идти в лес, и спустя пару дней Фахим вовсе забыл о всяких ведунах.

И тогда Фридрих сам пришел к нему. В одном из снов присел на край сундука, где спал Фахим, перед этим отодвинув его ноги в сторону.

— Наконец-то.

В темноте Фахим не мог различить его лица. Но голос был молодой, а ладонь, которая легла на его лоб, прохладной и мягкой.

Фахиму не было страшно, но он не мог произнести ни слова.

— Твои предки меня замучили, — устало пожаловался ведун. — Просят за тобой присмотреть. Будто у меня дел других нет.

Фахим попытался пошевелиться. Рука исчезла с его лица, и за ней хотелось потянуться.

— Завтра дождь закончится. Приходи.

Внезапно вышедшее из-за туч теплое солнце — последнее в этой осени — немного подсушило лужи, но земля все равно мягко пружинила от влаги. Жена старосты собрала ему в дорогу сверток с куском мягкого сыра и лепешками, корзинку яблок и маленькую, с ладонь, соломенную куклу.

— За моего сынишку, — сказала женщина. — Он поймет.

В лес вела протоптанная тропинка. Все ожидания о трудном пути сквозь бурелом не оправдались — Фахим добрался до дома колдуна меньше, чем за полчаса. Тот и правда стоял на опушке: маленький, темный, немного покосившийся на бок из-за овражика. Неподалеку расположился курятник, а с другой стороны — пустые грядки. Ограды не было; стоило Фахиму приблизиться, из-за дома выбежал лохматый пес и грозно его облаял.

— Тихо! — раздался голос из снов, а вслед за ним из раскрывшейся двери дома вышел высокий темноволосый юноша. Одет он был по-простому: короткая льняная рубаха без вышивки, желтый пояс и подвернутые штаны, открывающие вид на бледные худые ноги.

— Ты пришел. — Он выглядел удивленным.

— Не надо? — неловко улыбнулся Фахим.

— Нет, просто… — юноша вдруг смутился, растеряв строгость и недовольство. — Я не был уверен, что достучался до тебя. Заходи внутрь. Прости, у меня здесь немного не убрано…

В доме было чисто и пахло полынью. Под потолком на веревках сушились пучки трав, на полочках стояли деревянные и глиняные мисочки и сосуды, украшенные узорами из листьев. На столе в углу были разложены последние осенние цветы и наполовину готовые причудливые венки из дубовых листьев. Фридрих тут же кинулся освобождать место на столе, как только они вошли, и смахнул невидимую пыль со скамьи.

— Садись. Нам нужно поговорить. Честно признаться, для меня это впервые.

— Что? Чужестранец?

— Нет… Ну, и это тоже. Садись.

Фахим сел и огляделся еще раз. Запах трав напомнил ему об аптеке господина Карама, и в горле встал мерзкий комок.

Что он делал здесь? С этим мальчиком, только приближавшимся к двадцати… Который живет один, в лесу… И приходит во снах.

Фридрих подкинул полено в затопленную печь, и в этот момент Фахим вспомнил, что до сих пор держит в руках корзину.

— А… Тут… Жена старосты…

От собственного косноязычия было тошно. Поскорее бы понять этот язык, который до этого он знал только от одного из евнухов, родившихся на Севере.

— А, — понял Фридрих и принял корзину из его рук. — Это для Хенрика. На самом деле, мы сами сейчас все съедим, только никому не говори… К Хенрику мы потом сходим, он бродит около заимки.

— Хорошо… — совсем растерялся Фахим.

Фридрих сел на скамью рядом, разложил сверток с сыром на столе.

— Угощайся.

— Я не голодный. Спасибо.

— Ладно, — смутился юноша. — Тогда я тоже не буду.

Он беспокойно заправил за ухо выбившуюся прядь, и тогда Фахим впервые заметил, что его волосы были заплетены в маленькие косы по бокам.

Фридрих был красивым и, наверное, сам об этом не подозревал.

Фахим отвел взгляд.

— Обандайя, — начал юноша, вздохнув, и Фахим замер на первых же звуках этого имени, — твой дядя очень настойчиво… попросил меня провести обряд.

Кровь в ушах гудела могучим потоком. Фахим смотрел перед собой, не в силах взглянуть на юного колдуна.

Фридрих заволновался.

— Все в порядке? Я не так произнес твое имя?

— Это сон? — выдавил из себя Фахим.

— Нет. Нет, это не сон… Все намного сложнее. Я понимаю, что это может запутать… Я и сам испугался этого знания, стоило мне выйти из детства… Но твой дядя сказал, что он уже учил тебя кое-чему.

— Мой дядя умер.

— Я знаю. Я разговаривал с его духом. Он и сейчас здесь.

Фахиму стало дурно.

— Я пойду, — сказал он, поднимаясь со скамьи.

Фридрих схватил его за локоть.

— Нет. Нет, подожди, — затараторил он. — Сядь. Я все объясню. Останься в моем доме на ночь, и ты все поймешь.

— Что… Что пойму?

— Кто ты есть на самом деле.

Ночью они отправились в лес. Фридрих крепко держал его за руку, и путь им освещали десятки белых огоньков, мелькающих между ветками осыпавшихся кустов. Фахим даже забыл кутаться в плащ. Было тепло и спокойно.

Заимкой оказалась сгоревшая избушка на краю леса. Их встретили молодой мужчина с женой.

— Здравствуй, Хенрик, — сказал Фридрих.

— Здравствуй, ведун.

Они вели себя так, будто их дом не был разрушен огнем.

— Познакомься, это…

— Фахим.

Фридрих недоуменно оглянулся на него, но затем кивнул.

— Здравствуйте, господин Фахим.

— Матушка передала тебе гостинцы.

Хенрик улыбнулся — неправильной, неживой улыбкой. Его жена молчаливо стояла позади.

— Спасибо. Как она?

— Всех нас переживет.

Мужчина рассмеялся — горько, печально.

— Это уж точно. Ну, еще раз спасибо.

— Пойдем, Фа… Фахим, — сказал Фридрих.

— Что с ними такое? — тихо спросил Фахим.

Фридрих вновь взял его за руку и повел дальше по лесу, ступая бесшумно, словно кот.

— Они умерли. Как и твой дядя. Но не могут успокоиться, в этом беда… Жена Хенрика убила их дочь, а Хенрик убил жену и повесился на дереве… У меня, впрочем, нет к ним сочувствия, но старушка Матильда — его мать — всегда относилась ко мне хорошо, поэтому я не мог сказать ей правду. Наплел что-то про разбойников… Пришлось самому сжигать дом… Мне тогда было пятнадцать, и, в общем-то, я был тем еще дураком.

— Ужас.

— Да… Тетушка-ведьма тогда год как умерла… Я не совсем понимал, что делаю. Не то чтобы понимаю и сейчас. На что твой дядя надеется? Я ничему тебя не смогу обучить, пусть учит сам.

— Чему научить?

— Ты разве еще не понял? Конечно, колдовству.

Фридрих остановился рядом с широким-широким дубом и развернулся к Фахиму.

— Возможно, ты замечал раньше… Когда был в полудреме или пьян… Голоса, которых быть не должно, и лица на краю зрения. Ты пугался и пытался забыть. Но нельзя убегать вечно. Твои предки ждут тебя.

— Я не понимаю.

— Ты должен наконец принять себя, Обандайя. Стать взрослее.

Фахиму казалось, что он сходит с ума — юный голос в одночасье превратился в позабытый лай шакала.

И тогда он вспомнил все. Суховей и ливни в сезон дождей, медные браслеты и косы матери соединились в его душе в крепкий-крепкий узел из тоски и надежды.

А потом он проснулся.

***

Первый снег пришел поздно, но очень быстро замел все тропинки к деревне. Чудилось, что они оказались оторваны от всего мира, но только до первого гостя. К Фридриху приходили с больными детьми и предсмертными просьбами.

— Мы немного вздорим с приходским священником, — объяснил как-то юноша, скромно потупив взгляд. — Но местные меня защищают. Они еще помнят, что такое беспокойные духи леса. С ними завела дружбу тетушка, а теперь стараюсь и я.

О старой ведьме Фридрих упоминал часто, но не рассказывал многого. Как и о себе. Он учил Фахима видеть и слышать мертвых, блуждать во снах так, чтобы ничего не забыть.

— Зима — лучшее время, чтобы научиться видеть сны.

Они спали на одной кровати, спиной к спине. Фридрих говорил, что раньше пускал в постель пса, но теперь для него не было места, и лохматый сторож ютился у печи, никак не проявляя недовольства своим положением.

Фахим боролся с больным сердцем и голосами.

— Ты слишком много думаешь, — вздыхал Фридрих.

— Дядя тоже так говорил.

— Я знаю.

Фахим соврал бы, если бы сказал, что не боится этого мальчика. Его слов, его красоты, не принадлежащей этому миру. Фридрих грел горькие отвары, укутывал Фахима в одеяло, когда тот мерз, а потом уходил на охоту.

Долгими зимними ночами он приглашал Фахима в свои сны. Снег не скрипел под их ногами, а мороз терял силу.

Утром их будил пес, скребущийся в дверь. Фахим смотрел на сонного Фридриха, не вылезая из-под одеяла, и как мог сдерживал дрему. Чтобы только не терять этот миг.

Иногда он просыпался посреди ночи, выныривая из липкого кошмара, и слушал чужое тихое дыхание. Ставни, закрытые на зиму, не пропускали лунный свет, и только рыжие полосы, пробивающиеся из дверцы печи, ложились на дощатый пол. Фридрих всегда спал спокойно, и Фахим сдерживал желание придвинуться поближе, чтобы почувствовать его тепло всем телом.

Он совсем перестал себя понимать. Одиночество, свернувшееся в его груди ядовитой змеей, росло с каждым днем все больше.

— Мне нужно будет к сестре на Серебряницу, — сказал Фридрих однажды вечером. — Она живет в деревне рядом с Майсфельдом вместе с мужем. Останешься здесь?

— А, что, мне нельзя с тобой? — усмехнулся Фахим.

Фридрих задумался.

— Да в общем-то… Можно.

Сестру Фридриха звали Агнес. Они были похожи как две капли воды — но только внешне. Агнес смеялась через слово и не выпускала из рук своего маленького сына, пристроенного на бедре. Ее муж, широкоплечий кузнец Айвор, хохотал еще громче нее. В их большом доме было людно и шумно. И пусть на Фахима не переставали глазеть, он не чувствовал себя неуютно.

Фридрих улыбался, слабо, но искренне. Его пес сидел под длинным столом и выпрашивал косточки.

На следующий день Агнес загрузила их кучей еды и пожелала хорошей зимы.

— Мы до пяти лет жили в монастыре, — рассказывал Фридрих на обратном пути. — Наша мать второй раз понесла вне брака… И ее отец не очень хорошо это воспринял. Когда она умерла, нас забрала одна женщина… Это и была тетушка.

— Почему же Агнес не стала ведьмой?

Фридрих опустил голову.

— Она всегда хотела жить обычной жизнью. Да, она бы могла выйти замуж, даже будучи ведьмой, но это другое… А я слишком рано понял, что мне не будет здесь места.

Он не стал продолжать. Фахим пнул снег на дороге, размышляя, отчего Фридрих решил, что не имеет права на простое человеческое счастье.

О себе Фахим знал все, но многое не мог принять.

Леса близ Майсфельда в его снах сменялись бескрайней саванной.

— Ты должен отправиться на родину, когда будешь готов. Чтобы упокоить родных.

— Ты не отправишься со мной?

— То, что ты мой ученик, не значит, что я обязан всюду тебя сопровождать. Я нужен здесь.

— Понимаю.

Фридрих неловко потер шею.

— Прости… Прости, если обидел.

Фахим мягко пнул его ступню под столом и улыбнулся:

— Не надо этого. Все хорошо.

Они ходили проведать лесных духов: зажигали костры и рисовали знаки на камнях. Фридрих жег в огне засушенные венки. Ветки деревьев пригибались к земле, на свет сбегались звери и прилетали птицы.

— Нужно пожелать им пережить зиму и дать потомство весной, — объяснил Фридрих. — Кстати, один из медведей в этом лесу раньше был пасечником в Майсфельде.

Фахим засмеялся.

— Правда?

— Честное слово! Мы с ним разговаривали пару раз, когда он выходил из спячки. У него осталась дочка в деревне. Иногда он приходит ее проведать.

Фридрих нес с собой волшебство, которое Фахим давно позабыл. Много лет назад оно срывалось с языка дяди, дарившего удачу охотникам. Маленький Фахим стоял рядом с ним и запоминал слова, которые теперь никогда уже не вспомнит.

— Ты, должно быть, очень одаренный колдун, — сказал он Фридриху в один из зимних вечеров.

— Дело не во мне, а в тетушке. Когда ведьма умирает, она передает силу своему ученику.

— Ох, я точно умру раньше тебя, так что не видать мне твоей силы, — рассмеялся Фахим.

Фридрих пожал плечами и криво улыбнулся.

— Ну, что поделать? Но я бы надеялся на твоего дядю, когда ты его упокоишь.

Зима заканчивалась.

— Я собирался в столицу, к королю.

— О, духи говорят, что там очень много мертвых. И все немного не в себе.

— Почему?

Фридрих взглянул на него так, словно не хотел отвечать. Они сидели на завалинке дома плечом к плечу, радуясь первому теплому деньку. Снег еще не таял, но уже можно было не бояться отморозить себе что-нибудь.

— Они прокляты, — тихо сказал Фридрих, опустив взгляд на свои руки, сложенные на коленях. — Страдают. Не могут оттуда выбраться. Эхо их печали достигает даже этих мест.

— И ты ничем не можешь им помочь?

Он не ответил.

— Фридрих.

— Я не хотел бы там появляться. Я не обязан помогать всем мертвым в мире.

Фахим наклонился ближе, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Ты недоговариваешь.

Фридрих нахмурился, потер лицо руками.

— Там мои предки, Фахим. Моя мать родила от короля. Я не знал этого, пока духи не рассказали. Но даже так… Королю не было дела до нас, он не спас нашу мать, когда мог. Почему тогда я должен беспокоиться о его предках? Они страдают сотни лет — пострадают еще.

— Ты не настолько жесток, — мягко улыбнулся Фахим. Фридрих взглянул на него и будто бы споткнулся об эту улыбку, задержался взглядом на губах.

— Ты прав, — тихо выдохнул он и снова отвернулся. Его щеки были розовыми от холода. — Но я не уверен, что готов к такому испытанию.

— Я буду с тобой.

— Фахим…

Фридрих взволнованно вздохнул и поднялся на ноги. Заходил туда-сюда, притаптывая снег. Фахим смотрел на него снизу вверх, щуря глаза от теплого солнца.

— Я не знаю. Как я могу уйти?

Фахим взял его за руку, вынуждая остановиться. Выдохнул на замерзшие пальцы, спрятал их в своих ладонях. Фридрих замер перед ним, закрыв собой солнце.

— Вовсе необязательно уходить сейчас, — тихо произнес Фахим. — Просто знай, что ты не будешь в этом путешествии один.

Рука, заключенная в его пальцах, дрожала. Фридрих не отрывал от нее взгляда, даже в тот миг, когда Фахим слабо прижался к ней губами.

Пес, спавший в доме, запросился наружу, жалобно скуля.

До праздника Таяния оставалось пять дней.