Когда Фридрих закрывал глаза, он видел мир в единстве жизни и смерти. Его сны — не все из них, но многие — приводили его в места, далекие от понимания.

И все-таки он никогда не давал изнанке властвовать над собой. Мертвые не видели в нем ни отца, ни брата, но друга. Они жалели его как такого же неупокоенного, стоящего одной ногой в царстве смерти.

В этом знании не было боли. Мир по ту сторону выбрал его, когда он не просил; Фридрих пришел к нему сам много лет спустя. Мертвые больше не щетинились, не боялись его и не гневались; они слетались к нему, словно мотыльки на свет, льнули к теплу, но не сгорали.

Он обрел то, что давно искал. Ступил на путь, избранный для него Господом, и более не сходил с него.

В Грофстайне они встречают больше мертвых, чем в любых других землях. Фридриху теперь есть, с чем сравнивать.

— Быть может, они чуют в тебе родную кровь, и потому не боятся выйти, — сказал Фахим в ответ на его удивление.

— Для каждой земли свой колдун, верно? — печально улыбнулся Фридрих.

Как далеко бы он ни бежал, пути все равно привели его обратно на родину.

Девочка, привязавшаяся к ним в одной из деревень, сопровождала их до самого монастыря в горах. Ночью она плакала и звала маму. Фахим утешал ее колыбельными на кайнарском, и тогда она успокаивалась и засыпала.

Дети всегда искали матерей. Где бы они ни жили: в жарких лесах Юга или в восточных степях, дети, похороненные без обряда, просили об одном.

Когда Фридрих вспоминает свою мать, он чувствует лишь зияющую пустоту посреди груди. Он видел Бенедикту в те тоскливые, стылые годы; она бродила по коридорам замка, тихая и печальная. Она не пыталась убить его, как Гертруда: в ней не было обиды и ненависти, растущей в старой королеве день от дня. Его мама умерла, не сожалея ни о чем.

Его отец умер от горя по ней. После смерти он искал ее и не мог найти — таково было наказание за грехи предков.

Умрет ли Фридрих, если потеряет Фахима?

— Что нам делать?

— Будем искать ее маму, — пожал плечами Фахим.

Фридрих взглянул на светловолосую девочку, прижавшуюся к его ноге.

— Ее мама могла давно уйти.

— Значит, проведем обряд.

Когда спустя три дня они покидали стены Терского монастыря, Фридрих не мог найти себе места от тревоги.

— Навестим Густава? — мягко спросил Фахим.

— Нет… Нет, пожалуйста, пойдем дальше в горы.

— Ты совсем не хочешь его видеть?

— Не в этом дело.

Густав был страшным знамением грядущих перемен. В мире, где он готовил паству к неотвратимому концу времен, больше не было места мечтам и свободе.

Фридрих мог бы стать таким же. Если бы остался. Если бы его ярость в один день вырвалась наружу и обратилась оружием против друзей и врагов.

Заканчивалось время первобытных дикарей, смеющих выбирать судьбу и живущих без господ и палачей. Господь для них — друг и наставник, что направляет по пути, но не вынуждает стаптывать ноги в кровь.

Наступало время жертв и искупления.

Фридриху не было в нем места.

— Ты замерз? Сейчас разожгу костер.

— Давай.

В темноте пещеры, на которую они набрели в конце дня, чиркнуло огниво.

— Здесь сквозняк. Наверное, есть выход с другой стороны.

— Кажется, иногда сюда приходят монахи.

Огонь от костра осветил лицо Фахима. Тот задумчиво посмотрел на пламя и сказал:

— Инга нам что-то собрала в дорогу…

Фридрих рассмеялся.

— Тебе лишь бы поесть!

Умер бы он от горя?

— Так, хватит трястись. Снимай сапоги, они промокли.

— Сейчас… Нет, оставь плащ себе.

— Не глупи. Тебе нужнее.

Фридрих не чувствовал сквозняка. Мертвая девочка кидала мелкие веточки в огонь, сидя перед костром на корточках. Фахим спал, прислонившись к стене пещеры.

— Здесь живет дядя, — сказала девочка по секрету.

— Что за дядя? — Фридрих на всякий случай осмотрелся.

Девочка улыбнулась, подперла пухлые щечки ладошками.

— Красивый. Он похож на моего папу. Только он всегда спит.

— Все правильно. Ты спишь днем, а он — ночью.

— Нет. Я сплю, когда хочу. А он — всегда!

Сердце пропустило удар. Фридрих обернулся к Фахиму, тронул того за плечо.

— Что такое?..

— Девочка хочет кое-что нам показать.

— Я только уснул… Ух, ладно.

Пещера уходила куда-то вглубь, все ниже и ниже. Наспех смастеренный факел в руках Фахима освещал им путь.

— Куда мы идем, козочка? — спросил он, и девочка, до этого момента скакавшая впереди, остановилась и надулась.

— Я не козочка!

— Хорошо-хорошо. Зайчонок?

Девочка кивнула, удовлетворенная.

— Я хочу показать вам дядю.

— Дядя, дядя… Что за троглодит такой? — заворчал Фахим.

— Может, кто-то из монахов, — предположил Фридрих.

Пещера постепенно сужалась со всех сторон.

— Если окажется, что я тут не пролезу, клянусь богом…

Фридрих фыркнул и мягко подтолкнул Фахима вперед, чтобы шел побыстрее. Тот не обиделся. Он уже давно ни на что не обижался.

Фридрих не умер бы. Он не был своим отцом.

— Сюда, — сказала девочка и шмыгнула в узкий проход впереди.

— Надо было уснуть… Надо было! Я тут не пролезу! — возмущался Фахим.

— Пролезешь. Нечего лишний раз гулять на той стороне.

Внутри было светло и без факела. Пещера была заполнена мягким свечением, будто бы рожденным из самих каменных стен. Фридрих замер, рассматривая их.

— Это… фрески? — выдавил он.

— Похожи на те, что пишут в Эйдосе, — тихо ответил Фахим.

— Хм, дяди нет, — озадаченно сказала девочка. Она прошла в середину пещеры и остановилась у каменного ложа, украшенного завядшими маковыми цветами.

Фридрих подошел ближе, коснулся камня, теплого, будто только что покинутого. Цветам было не больше трех дней.

— Густав был прав, — прошептал он и поднял взгляд. Фреска над его головой изображала золотое солнце, внутри которого сиял венец с сотней разноцветных драгоценных камней.

— Помнишь, Инга говорила, что призрак епископа пропал из крипты?

Фридрих не обернулся. Голова кружилась от света и ярких красок на фресках. Они ни на каплю не померкли за многие столетия.

— Это он их написал, — понял Фридрих.

— Может быть.

Фахим подошел ближе, положил руку на плечо. Фридрих чувствовал тепло его ладони сквозь шерстяную ткань туники.

Когда он повернулся, Фахим смотрел на него с беспокойством. Фридрих на мгновение отвел взгляд и заметил, что девочка пропала.

— Куда она делась?

— Сказала, что ей скучно.

Фридрих прикрыл глаза. Горячая рука Фахима легла на его шею сзади, погладила позвонки.

— Король вернулся, — пробормотал Фридрих. — Действительно стоило сбежать, чтобы открыть ему дорогу.

— Навестим Густава?

— Да.

Они были на пороге перемен. Инга писала трактат о мертвых. Густав ждал конца времен.

Фридрих открыл глаза и увидел перед собой тлеющий костер. Фахим спал, прислонившись к стене пещеры.

Он не чувствовал сквозняка.

— Фахим, — тихо позвал Фридрих и не получил ответа.

Нет, он бы не умер. Он не умер, когда потерял Эдмунда.

Почему же он думал об этом? Сердце сжималось, стоило только помыслить; они не расстанутся после смерти, не потеряют друг друга, но он был человеком и знал тяжесть горя, убившего многих в его семье.

— Иди спать, — пробормотал Фахим со своего места. Фридрих вздохнул и сел рядом, положил голову на его плечо. Фахим накрыл его краем плаща и обнял за плечи.

— Что тебя мучает? — спросил он, уткнувшись носом в волосы Фридриха.

— Что мы будем делать теперь?

Теперь, в мире, где они больше не нужны.

— Мы будем нужны заблудшим, — словно отвечая на его мысли, произнес Фахим. — Может быть, даже больше, чем обычно. Духи чутко чувствуют перемены — они волнуются при любом, даже самом маленьком, изменении.

— Давай уйдем. Далеко. Туда, где нет королей и епископов. Куда не ступала нога подкованного коня. Где наши голоса будут слышать только птицы.

Фахим засмеялся, ласково, с добротой, на которую только он был способен.

— Боюсь, таких мест больше нет, любовь моя.

— Мы найдем.

— Когда-нибудь нам придется вернуться.

Фридрих ощутил себя глупым ребенком. Он обнял Фахима в ответ, вцепился крепко, будто тот вот-вот сбежит.

— Я не хочу видеть бурю, — сказал он тихо.

— Я думаю, это будет не буря… а увядание.

Словно цветы мака на королевском ложе, их мир умирал.

— Пройдет много-много лет. Мы успеем состариться и умереть. И даже тогда время не остановится. Быть может, лишь чуть-чуть устанет.

— Солнце погаснет.

Фахим поцеловал его в висок, прижался сухими губами.

— Какое нам будет дело до солнца? Я буду любить тебя, в каком бы мире мы ни оказались. Даже там, где не будет неба и земли; где души бодрствуют, не отрываясь на сон. Но к чему загадывать так далеко? Давай найдем, где скоротать эту зиму. А там разберемся.

Фридрих закрыл глаза.

Он знает.

Он не был похож на своего отца в главном: весь его мир не умещался в одном человеке. Он был шире. Когда он захотел сражаться с кочевниками Степи, Фахим не стал его держать. Разлука эта не была болезненной: каждую зиму она предвещала возвращение. Они встречались вновь, будто и не расставались вовсе. И дело было не во снах.

Когда-то давно Фридрих сделал горе своим другом. Это было их маленькой тайной: когда тоска становилась невыносимой, он думал о том, что должен продолжать жить. Несмотря ни на что.

Когда-то давно Фахим стал его другом тоже. Его улыбка, его смех превратили горе в надежду. И Фридрих знает: что бы ни случилось, это не изменится.

Фахим останется частью его большого мира. И когда Фридрих закроет глаза, он увидит, что ничего никогда не заканчивается.