Джем-сейшн у Розы и Шершня и правда состоялся, но через неделю где-то. До того он как-то пропал вместе с Томой: выяснилось позже, что из общаги его выперли нифига не через пару недель, а почти как только приказ об отчислении вышел. Тома не ожидала совсем, что Роза к ней так быстро переедет, но не сильно возражала: характер у неё был философским, а философия стоической. Пофигу ей было, короче говоря. 

Из-за переезда, собственно, и пропали: розиного телефона Шершень не знал, а Тома то в универе была, то помогала перевозить вещи по мелочи. Через неделю Шершень к ним сам припёрся, не за Розой, а денег взять в долг у Томы. Тома, кстати, не одолжила. Объяснила: хочешь потерять друга — дай в долг. Учитывая, что просил Шершень на бухло, была права совершенно. 

А вот Роза выкатился в коридор уже к концу их разговора, с любопытством посмотрел на Шершня: тот обзавёлся прикольной кожаной жилеткой, в связи с чем, собственно, и не имел денег на насущное (Шершень усмехнулся собственной шутке, хоть она и была ужасно дедовской). 

— А ты чего, блин, провалился? — не здороваться, похоже, было у Розы привычкой. — Испугался, что я тебе тоже татухи набью, натуралочкой, вот тут на лице? Не. 

— А ты чего, блин, провалился, — парировал Шершень. 

— Переезжал, нахрен. Так что, джемить-то мы будем? Не передумал? 

— Не передумал. Хоть сейчас приходи.

 Роза улыбнулся во все зубы. Шершень отметил, что желтизну из волос он частично вывел, и надрыва в его веселье стало поменьше: смирился, видно, с отчислением. Волчару так и не набил. 

— Вот сейчас и приду. Томах, ты как? 

Тома вежливо отказалась: учёба. Это, пожалуй, было к лучшему, потому что одно дело играть знакомые вещи при ком-то, другое — импровизировать. Шершень, хоть и выступал до этого, не особенно любил лишнюю публику. Она его сковывала. В общем, Шершень был препровожден на кухню на время сборов, гитара упакована, говнодавы начищены, Тома расцелована в нос, лоб и щёки. Она, хоть и оставалась верной себе пофигисткой, выглядела очень довольной тем, что у них с Розой происходило, и сама очень тепло обняла его на прощание. 

Славные они были. 

— У меня ведь, знаешь, был когда-то бэнд, — воодушевлённо рассказывал Роза. — Видел того, блин, ленивца, блин, окисленного, который у Томахи на кухне лежал? 

— Опарыша? 

— Опарыша-Опарыша. На ударных у меня сидел. 

Шершень его знал. Опарыш несколько месяцев назад продавал установку и упрашивал Шершня купить за бесценок. Нахрена ему была вторая установка, конечно, вопрос — но зато понятно, почему бэнд у Розы когда-то был. 

— Он вроде в клинику ложиться собирался, — припомнил Шершень. 

— Собирался, блин, — Роза нахмурился. — Пропил всё, идиот. Весь во власти каких-то, блин, тёмных богинь, ю ноу. Резался даже, говорят, но вот тут, — хлопнул себя по бёдрам, — Чтобы не видел никто. 

Ощущение было, что он пытается говорить пренебрежительно, чтобы быстрее свернуть неприятную тему, наверное. Для того же и тёмных богинь приплёл. Пренебрежительно у него нихрена не выходило: весь напрягся, прямо физически, даже со стороны видно. Шершень вспомнил, что учился Роза на нарколога. 

— Хреново ему, — резюмировал. 

— Да не то слово, блин, опупительно хреново, я те кричу. 

Роза, наверное, и вытащить его пытался, да только этого тащить бесполезно было. Там такой клубок всего, Шершню и не снилось — а у Розы, похоже, сердце болело за таких. 

Интересная, конечно, затравка для сейшна получалась. 

Но в квартире Шершня обстановка стала получше: тяжёлое молчание сменилось сосредоточенной вознёй с инструментами. Роза развернул бурную деятельность, ему явно не терпелось начать играть. 

— Соседи-то тебя как, не сожрут? 

— Ну, нижний, допустим, на работе сейчас, а кроме него редко кто жалуется. Метроном на сколько ставить? 

— Ну, э… — Роза, похоже, вообще не ожидал, что будет играть с метрономом. — Давай пока на медленно. 

Шершень решил начать с блюзового квадрата. У Розы об этом представления явно не было, и к двенадцатому такту он только начинал разыгрываться и чувствовал себя видимо потерянным. Пришлось остановиться, пояснить. При этом техника-то у него была, знал довольно много риффов, и сложных, а вот понятия о композе никакого. На второй заход получилось получше. Роза играл с чувством, преподы в училище таких обожали: артистизм. Шершень начал расходиться. Метроном поставили на побыстрее. Потом на «ещё побыстрее». Потом на «вообще быстро жесть», как Роза настоял. Шершень играл упоённо, лажал безбожно, но словил от Розы что-то неописуемое, живое, неровное, пульсирующее. В училище этого от него вроде как ждали, но объясняли через акцент и синкопу, а не через… вот это. Не через острое чувство потока, льющегося сквозь тебя, не через бешеное единение с какими-то богинями, блин, земли и сбивчивый пульс, не через руки, что сами тебя ведут, куда нужно. 

Будь Шершень чуть менее сдержанным — закричал бы поверх музыки. 

Роза сдержанным не был и улюлюкал вовсю, подгоняя Шершня сделать ещё круче, отжечь ещё сильнее, налажать ещё безбожнее. 

— Вот это, блин, жестянка, — выдохнул Роза, когда, наконец, закончилось. — Вот это ты, нахрен, качаешь. 

Это ты, блин, качаешь, подумал про себя Шершень. Я-то тут при чём. Я так до сегодняшнего дня и не подумал бы, что сумею. 

— Роза, ты, блин, ваще, — выдавил он. Это было равносильно, пожалуй, признанию в любви — учитывая обстоятельства. И ведь играли-то хрень, но ощущалось так, будто вызвали всех древних богов музыки и заставили плакать сладким сиропом. О чём Роза и объявил вслух. Его несло. 

— Мы же с тобой, теперь, блин… 

— Это уже, считай, готовый хитяра. 

— Жалко, Томаха не слышала, ю ноу. 

— Кто потом зрителей, блин, от пола отдирать будет, бульдозером же, блин, придётся. 

В общем, бэнд у Розы больше не «когда-то был». Бэнд у Розы был, живой и действующий, из двух человек — Шершень согласился не раздумывая. Название бэнда тоже привело Шершня в восторг: Багровый Фантомас. Все задатки, чтобы творить историю: Роза мечтал её творить, Шершень не мог без музыки. Отчисленный с института гений у них был, дебильное название и грустная предыстория — тоже. 

Но пока у Шершня отваливались руки, так что историю отложили на завтра, а на вечер ограничились сотворением сладкого чая и бутербродов с подсохшим сыром. 

— Только тебе, блин, шмот нормальный нужен, — сказал Роза, когда подуспокоился. — Ты же выглядишь как школьник, блин, очечи эти ещё, пуленепробиваемые, поди, пуля в них вязнет, нахрен, три сантиметра укреплённого стекла. 

— Иди ты, — отмахнулся Шершень, понимая, впрочем, что Роза правду говорит. Часть одежды ему ещё мамка покупала в десятом классе, и очки у него были самые дешёвые: сэкономил, чтобы установку купить, когда ни о каких бэндах и речи не шло. 

— Тебе подогнать чего? — даже не моргнул. — У меня тряпок много, что-то постирал неудачно, что-то не зашло. Заходи к нам с Томахой, примеришь. 

— Роз, давай завтра, а. Голова гудит. 

— Ну ты, блин, — Роза беззлобно ругнулся. — Кисель. У меня тоже гудит. 

Солнце медленно ползло по стенам, стекая вниз золотистой жижей. Вечер был такой густой-густой, и в квартире у Шершня было как никогда уютно. Расходиться совсем не хотелось.