Стеклянная дверь открывается, с шумом рассекая напряженный воздух. Множество людей в классических костюмах будто бы по щелчку пальцев вскакивают со своих мест и как можно незаметнее поправляют чуть мятые юбки и слабо затянутые галстуки. У кого-то от нервов медленно из-под копны волос катится капля пота, и человек судорожно старается это скрыть, но чужие тяжелые шаги словно втаптывают в грязь всю уверенность.
— Черин, дай Господину О салфетку.
Господин О замирает, когда молоденькая секретарша, в глазах которой нет ни малейшего страха, в пару шагов оказывается возле него и протягивает небольшую коробку с салфетками. Мужчина дрожащими руками забирает их и кланяется так низко, что чуть ли не задевает стол морщинистым лбом.
— Простите, Господин Ким, и спасибо!
— Садитесь.
Его игнорируют, занимая место оратора, и закидывают ногу на ногу. Высокий мужчина, чьи длинные пальцы никак не могут оставить в покое запонки идеально выглаженного костюма, смотрит на всех поочередно, выискивая то, за что можно зацепиться. Секретарша раздает стопки документов каждому из присутствующих, что сжимаются под строгим взглядом молодого директора, а после занимает место совсем рядом и включает проектор.
— Господин Ким, — ее тонкий голос разрушает повисшую тишину, — Вы можете начинать.
— Итак, — губ Господина Кима касается слабая улыбка, — Кого уволить на этот раз?
***
Дверь мягко прикрывается, что даже щелчка не слышно. Тэхен устало выдыхает, пробегая взглядом по чужим небрежно скинутым кроссовкам в пороге, и вешает на свободную вешалку кашемировое пальто. Верхняя одежда оказывается в шкафу, белые кроссовки — там же, вкупе с дорогими начищенными туфлями. Он сам не осознает, как смягчает свои шаги и медлит, а мысли неосознанно цепляются за возможную чужую где-то дальше скинутую ветровку. И Тэхен не прогадывает. Ветровка синяя валяется на небольшой тумбе около входа на кухню. Подобравшись ближе, Тэ чувствует приятный запах еды и слышит шум чужого присутствия.
— Я дома.
У плиты стоит в белой футболке и непонятно как намотанном вокруг талии фартуке мальчишка, который на голос тут же оборачивается, и в глазах его чернее ночи загорается целая вселенная.
— Хен, ты вернулся!
У Тэхена от его улыбки ладони вмиг потеют, и сердце стучит сильно-сильно. Он ставит свой кожаный портфель рядом со смятой на тумбе синей курткой, которая сюда совсем не вписывается, и заходит на кухню. Парень резво раскладывает только что приготовленный гарнир по тарелкам и оборачивается:
— Кушал что-нибудь? — но сталкивается нос к носу с Тэхеном, что стоит совсем близко. Его дыхание опаляет кожу щеки, и пальцы нежно притягивают за талию ближе.
— Чонгук-а, почему ты здесь в такое позднее время? — шепчет он в самое ухо, попутно целуя. Чонгук выдыхает, прижимается ближе и цепляется за черную ткань пиджака:
— Я хотел приготовить поесть, ты ведь так плохо питаешься.
Тэхен пытается унять свое сердце, а после и вовсе не выдерживает, утыкаясь в чужие ключицы и вдыхая пряный запах мучных изделий. Чонгук — его эйфория и сладость, которую хочется обнимать каждый день и секунду. Чонгук выглядел робким и смущенным парнем, когда Тэ его впервые увидел поздно ночью на остановке. Чонгук оказался наглым и упрямым, а еще бесконечно ласковым и мягким, стоило узнать его ближе. И вот Тэхен ловит себя на мысли, что такими темпами заработает раздвоение личности, если уже не заработал, ибо так, как с другими, с Чонгу нельзя. И он хочет, хочет быть таким мягким и податливым только в этих, его, руках.
— Хочешь жить со мной? — спрашивает Тэхен, развязывая фартук на чужой талии. И он совершенно серьезен. Чонгук глаза распахивает, цепляется дрожащими пальцами за широкие плечи напротив и неверяще смотрит.
— Ты серьезно сейчас?
— Когда, по-твоему, я не был серьезным?
— Хен… — это звучит слабо и тихо, из-за чего по спине Тэхена пробегает стая мурашек. Фартук падает на пол вместе с пиджаком, и несколько верхних пуговиц на белой рубашке оказываются расстегнутыми, — Мои родители, хен… Они будут против, ты ведь знаешь. Ты мужчина, а еще старше меня на тринадцать лет…
Тэхен замирает, вслушивается несколько тревожных секунд в чужое потяжелевшее дыхание и обнимает крепко:
— Ты уже взрослый и вправе сам решать, как жить. Я не давлю на тебя, но просто добавлю, что хочу просыпаться с тобой, кушать твою еду и возить в Италию.
Чонгук молчит и из объятий не вырывается. Тэхен отстраняется первым, заглядывая в его глаза, выискивая хоть какой-нибудь ответ. Пусть у них огромная разница в возрасте, внешних отличий совсем не было: одинаковый рост, схожее телосложение и привычки одни на двоих, разве что их полное различие касаемо чистоты и аккуратности. Пусть люди говорят, что это отвратительно, неправильно и аморально. Пусть в компании ходят мерзкие слухи и многие спонсоры отказываются сотрудничать. Тэхен счастлив, и ему этого достаточно, но достаточно ли Чонгуку?
— Хен, — взгляд Чонгука становится из растерянного смущенным, — У меня завтра выходной, поэтому…
Его голос дрожит, когда заходят разговоры о сексе, поэтому Тэхен всегда понимает его с полуслова. Он улыбается и за руку уводит Чонгука в спальню. Пускай его вопрос остается без ответа, но это пока. Чонгук обязательно даст на него ответ, никогда не забывает.
***
— Хен…
Чонгук выглядывает из-под вороха одеял, слегка морщась от тяжести собственных мышц. Тэхен прижимает его ближе и целует в макушку:
— Что такое? Где-то болит?
Чонгук отрицательно качает головой, проезжаясь подбородком по его теплой и влажной груди, а потом утыкается в ключицу, вдыхая запах тела:
— Поможешь мне завтра?
— Конечно. С чем?
— С переездом к тебе.