Оксфорд — один из красивейших городов Великобритании, славящийся не только знаменитым университетом, но и чудесной архитектурой. Множество туристов каждый день прогуливаются по этому старинному городу в поисках интересных мест для фотографий и экскурсий. Он входит в десятку лучших городов страны.

 В нем много памятников культуры, которые каждый день по многу раз люди проходят мимо. Это город полный тайн и красоты.       

Так бы сказал любой коренной житель Оксфорда. Но у семнадцатилетнего Лоренса де Витри совсем другое представление об этом месте. По его мнению, Оксфорд был мрачным городом. Даже в самый теплый и солнечный день он казался холодным и неприветливым. В нём не было ничего особенного. Памятники архитектуры были похожими друг на друга настолько, что среди них можно было заблудиться. Единственное место, которое де Витри мог отличить от любого другого — музыкальная академия, в которой он учился. Она, конечно, не была менее мрачной и холодной, но за два года обучения парень настолько к ней привык, что уже не чувствовал той странной неловкости среди серых стен, ощущавшуюся в течение первых месяцев учёбы. Мнение об Оксфорде у Лоренса было своеобразным, впрочем, как и он сам был своеобразным…       

На улице было семь часов вечера, люди спешно возвращались домой. На дорогах загорались фонари, и понемногу город начинал утихать. В одном из кабинетов музыкальной академии до сих пор играла музыка. Звуки скрипки разносились по всему зданию, которое в столь позднее время было уже опустевшим. В свете потолочных ламп, стоя на ногах больше двух часов, светловолосый молодой человек то и дело, с самого начала играл фрагменты одной из мелодий Сен-Санса. 

— Но, но, но, господин де Витри. Вы снова торопитесь. Если вы не возьмете себя в руки и не начнёте таки слушать свой инструмент, мы не выйдем отсюда, — со смешным акцентом говорил кудрявый и низкорослый учитель Лоренса по музыке. 

— Я слушаю свой инструмент, господин Фельдштейн, — в десятый раз за час обучения жалобным голосом произносит Лоренс. 

— Если бы вы слушали свой инструмент, молодой человек, мы не провели бы в этой аудитории больше трех часов. Соберите уже свои волосы и себя наконец. Вы ничего не слышите и не видите, — сидя перед Лоренсом в своём коричневом костюме и дорогих ботинках, твердил преподаватель.       

Парень кладёт свои скрипку и смычок на стул, стоящий прямо перед ним. После чего, в отчаянии, Лоренс пытается найти в своей сумке резинку для волос, которую он вроде бы клал с утра. Найдя её под ворчание профессора Фельдштейна, парень взял в охапку свои золотые волосы, длиной чуть выше лопаток, и лёгким движением руки завязал их в пучок на затылке. — Превосходно, господин де Витри, превосходно. Надеюсь, теперь вы всё же сыграете мне этот фрагмент не торопясь, иначе вашей маме придется вновь платить за дополнительные занятия, отчего, она вряд ли будет рада, — с французским акцентом говорил старый еврей.       

Лоренс вновь взял свою скрипку и, глубоко вдохнув и закрыв глаза, начал играть. С каждым движением смычка парень всё глубже погружался в музыку. Он чувствовал дыхание самой мелодии. Так сосредоточенно и чётко он играл только при своей строгой и отчасти тираничной матери. 

— Превосходно, господин де Витри. В следующий раз я рекомендую вам приходить на занятие с убранными волосами. Видимо, это действительно заставляет вас слышать и понимать, — произнёс профессор, поднимаясь со своего кресла. 

— На сегодня вы свободны. Но не забывайте работать и дома. Ровно через неделю состоится первый этап конкурса, в котором вы изъявили желание поучаствовать. Настоятельно рекомендую вам не упасть в грязь лицом перед судьями.      

Пока профессор Фельдштейн произносил все эти нелестные слова, Лоренс быстро собрал свою скрипку, надел через плечо сумку с учебниками и, распустив волосы, скрылся за дверью.       

Профессор смотрел Лоренсу вслед и ворчал: 

— Нахальный мальчишка. Ему никогда не стать хорошим музыкантом. Бездарный и хамоватый. Куда таки смотрит его мать?

***

Пройдя по темным коридорам холодной и серой академии, он вышел из неё прямо к дороге, где уже второй час его ждала машина с водителем, который досматривал десятый, если не двадцатый, сон.       

Лоренс садится на переднее сиденье черного «форда» новой модели и, бросив скрипку на заднее, пристёгивает ремень безопасности. 

— Привет, Френсис. Прости, что так долго. Тебя, наверное, жена убьет за то, что ты так задержался? — произносит немного замёрзший де Витри.  

— Добрый вечер, молодой господин. Вы не должны извиняться за задержку, скорее я должен извиниться за то, что уснул на рабочем месте, — сквозь отступающий сон протараторил темноволосый и крепкий мужчина лет тридцати.  

— Френсис, можешь включить подогрев сиденья? Сейчас так холодно, зря я не надел утром пиджак. 

— Конечно, господин. А за жену даже не переживайте. Ваш отец достаточно платит мне, чтобы она была довольна, — мужчина заводит машину и тыкает своим большим грубым пальцем по кнопке включения обогрева пассажирского сиденья. Машина поехала спустя меньше двадцати секунд после нажатия этой самой кнопки.       

Дороги в Оксфорде были ровными и не петляли из стороны в сторону, что делало вечерние поездки Лоренса донельзя приятными. Каждый день был особенным в плане поездок. То в салоне была безмолвная тишина, то велось бурное обсуждение каких-либо вопросов. Водитель Френсис был одним из немногих людей, с которыми Лоренсу было приятно разговаривать в неформальной обстановке. 

— Господин, сегодня я возил вашу маму к портному и невольно услышал её телефонный разговор. Она говорила с вашим старшим братом. Господин Кристиан планирует заглянуть домой через месяц. Кажется, ему легко даётся учёба в Оксфорде. А как ваши успехи в музыке? Вы ведь готовитесь к одному престижному конкурсу, не нервничаете? — Френсис говорил с такой непринуждённой лёгкостью, что любое волнение Лоренса улетучивалось.       

Де Витри всегда удивлялся тому, как человек может быть таким дружелюбным и так неформально разговаривать с сыном своего работодателя, тем более, если он является французским графом. Приятный голос Френсиса всегда мог подбодрить Лоренса и дать ему заряд хорошего настроения с самого утра и перед самым сном. 

— Вот как… На самом деле, моему брату всегда всё легко давалось. Не зря все вокруг говорят, что он точная копия моей матери. Он и правда во многом схож с ней. А что до конкурса… Я не то, чтобы волнуюсь, просто немного растерян. Последние дни я не могу сыграть всё произведение полностью. Где-то на середине я начинаю торопиться, будто скорее хочу закончить этот ужас. Надеюсь, мне удастся взять себя в руки до следующего понедельника. Иначе, моя мама точно станет присутствовать при каждом моем уроке скрипки. 

— Да, госпожа Ирина — строгая женщина. Она очень требовательна. Но не думайте, что только к вам. Она так же требовательна и к вашему брату, и к вашему папе, и, естественно, ко мне. Вам просто стоит принять свою маму такой, какая она есть. В мире есть люди с куда более неприятным характером, — спокойно, смотря лишь на дорогу, произносил Френсис. 

— Да, ты прав. Ох, как жаль, что мы так редко разговариваем. Ты — единственный, с кем я могу говорить как с человеком, а не как с Английской Королевой, — Лоренс усмехнулся и посмотрел в окно на Оксфорд, озаренный светом дорожных фонарей.       

Путь домой был довольно длинным. Усадьба де Витри находилась почти за городом, а музыкальная академия — в его центре. Спустя порядка двадцати минут поездки, Лоренс начал засыпать. Френсис немного ускорился, чтобы господин совсем не заснул на сидении, на котором было категорически запрещено и вредно для позвоночника спать. По прошествии еще пятнадцати минут, черный «форд» заехал на территорию усадьбы. Водитель подвез господина к самому входу, тихо похлопал его по плечу и спокойным голосом пытался донести до Лоренса, что их поездка окончена: 

— Господин, просыпайтесь. Вам пора выходить. Вас уже дожидается горячий ужин и теплая ванна, — с улыбкой на лице проговаривал водитель. Лоренс неспешно открыл глаза и, отстегнув ремень, потянулся. 

— Ужин? Ванна? Конечно. Скорее ноты и скрипка. После занятий с профессором Фельдштейном я играю ещё и для мамы, — пробормотав последнюю фразу, он повернулся к заднему сиденью и достал свою скрипку в черном лаковом футляре. 

— Хорошего вечера, господин Лоренс, и доброй ночи, — стараясь подбодрить господина, радостно прощается Френсис. 

— И тебе доброй ночи, Френсис, — выходя из автомобиля, прощался де Витри.       

Лоренс быстро добежал до дома и зашёл в помещение. Френсис же сразу отогнал машину с территории усадьбы.       

Парень прошёл к гардеробной комнате, находящейся почти у самого входа, где оставил свою обувь и надел теплые чёрные тапочки. Его тут же встретила домработница Хелен, которая, вежливо поздоровавшись, попросила молодого господина отдать ей сумку и скрипку, чтобы та могла отнести их в его спальню. Отдав вещи домработнице, Лоренс направился в ванную комнату. Тщательно вымыв руки с мылом, имеющим яркий запах лаванды, Лоренс посмотрел в большое и идеально чистое зеркало прямо перед ним: 

— И почему я в семье один такой урод? — проговорил парень. 

Вытерев руки свежим полотенцем, Лоренс вышел из ванной и выключил в ней свет. Затем прошёл почти через весь дом в столовую, где за самим столом сидели его родители. Они не приступали к еде и, ведя светскую беседу, ждали своего сына.       

Когда Лоренс оказался у стола, он вежливо извинился за то, что заставил родителей ждать, и присел слева от отца. Справа от отца всегда сидел старший брат Лоренса — Кристиан. Место справа всегда доставалось старшему сыну и было почётным. Места слева всегда принадлежали младшим сыновьям. Женщины же сидели по старшинству напротив мужчин.       

Лоренс сел на свое место, и все трое начали ужин. За едой было не принято разговаривать, поэтому в комнате раздавались лишь редкие стуки столовых приборов о посуду, которые в большом количестве тоже были дурным тоном.       

Спустя десять минут от начала ужина, Лоренс закончил. Он всегда ел мало. Точнее, в малых количествах он ел только домашнюю еду. Еду, у которой не было души, только высокое качество и ничего более. 

Встав из-за стола, парень молча поклонился своим родителям и хотел было покинуть комнату, но вслед ему заговорила его мать: 

— Лоренс, сегодня ты слишком задержался на занятии господина Фельдштейна. Я очень расстроена из-за того, что не могу послушать тебя сегодня. Надеюсь, ты продолжаешь оттачивать свою игру. Иначе я буду вынуждена присутствовать на всех твоих занятиях. Сегодня я потратила очень много времени, ожидая тебя, поэтому сейчас мне нужно работать с твоим отцом. Можешь отдохнуть сегодня, — смотря в спину парня, говорила строгая женщина в возрасте тридцати девяти лет.       

Мать Лоренса была очень и очень строгой. Словно желала контролировать всех и вся в этом мире. Пугающий взгляд, тёмные волосы, строгое чёрное платье — всё это придавало женщине вид богатой высокомерной аристократки.       

Лоренс был полной копией своего отца. У главы семьи были такие же золотые волосы и зелёные глаза. Он был ненамного старше своей жены, но в разы мягче по отношению к детям и даже прислуге. Такой человек внушал доверие, но даже с ним не было так легко находиться рядом, как с Френсисом.       

Слушая свою мать, Лоренс стоял в дверях спиной к женщине, и по окончанию её монолога удалился. Пройдя на второй этаж дома и войдя в свою большую светлую спальню, он смог спокойно вздохнуть. Только в этой комнате никогда не было такой жуткой атмосферы, давящей на парня, какая висела во всём доме.       

Большая кровать с балдахином и белым постельным бельем. Золотое покрывало и подушки. Огромный шкаф с одеждой, письменный стол и белый тюль, развевающийся по светлой комнате. Одним словом — комната английской принцессы.       

Лоренс подошёл к своему панорамному окну, которое служит также и дверью на пустую веранду; затем, вышел на свежий воздух и с высоты второго этажа посмотрел на свет из беседки, на которую и выходил вид. Воздух на улице был холодным и влажным, поэтому парень довольно быстро замёрз и вернулся в комнату. Проветрив её, он закрыл дверь, ведущую на веранду, и прикрыл тюлем.       

Лоренс смотрел в большое зеркало, находящееся рядом со шкафом, и медленно расстёгивал свою рубашку. Сняв её, он долго рассматривал своё худощавое тело, а потом снял штаны и носки; затем надел шёлковый халат тёмно-фиолетового цвета и завалился на кровать. Парень так уставал от учебы, музыки и этого псевдоаристократизма, что засыпал буквально через десять минут, находясь в горизонтальном положении.

***

 Каждый день этой мучительной недели проходил для Лоренса одинаково. Сначала утренний душ, потом завтрак с родителями, который не столько бодрит, сколько заставляет до тошноты нервничать. Единственной радостью были поездки до академии и обратно с Френсисом. За два года обучения в музыкальной академии Лоренс не завёл себе ни одного друга. Одноклассники с презрением смотрели на иностранца, да ещё и с такими длинными волосами, характерными для девушки. Иногда его дёргали за волосы — это было ребячеством чистой воды, но оно всегда забавляло его сверстников. Лоренс был терпеливым парнем и никогда за два года не ответил своим обидчикам. Может, он трусил, а может, просто не хотел опускаться до их уровня. Кто знает…       

После нескольких часов плодотворной учёбы, Лоренс приходил в музыкальный кабинет и на протяжении двух часов занимался игрой на скрипке с профессором Фельдштейном. Иногда их занятия затягивались и на три, и на четыре часа, что для парня было сравнимым со смертью. Он откровенно ненавидел свой музыкальный инструмент, потому что сам понимал и осознавал степень своей бездарности. Вечерний ужин с родителями не был приятным завершением дня. Скорее, он был ежедневной вечерней пулей в лоб для Лоренса.       

Единственное, чего парень хотел, так это выжить. Дожить до понедельника под гневным натиском своей строгой и тираничной матери. Понедельник, вторник, среда… Именно эти дни де Витри ненавидел больше всего. Начало недели всегда очень медленно тянулось. Четверг, пятница и суббота были самыми лёгкими днями на этой неделе. Настроение улучшалось в преддверии выходного дня. Воскресенье, обычно, было днем отдыха для Лоренса, но не в этот раз. В понедельник должен был начаться первый этап конкурса, поэтому мать парня выдавила из него все соки. Ладно бы, он просто занимался весь день, но эти её жуткие взгляды, вечные упреки и сравнения с Кристианом, когда он был ребёнком, на которого возлагались все надежды. Хуже дня было не придумать.       

Ложась в свою тёплую и мягкую постель этим воскресным вечером, в темноте Лоренс смотрел на ткань балдахина и думал лишь об одном. Мечтал лишь об одном. Чтобы с наступлением утра его жизнь изменилась…