Половина седьмого утра. Лоренса будит крайне отвратительный звон будильника, который будто кричал на ухо, что ему не спастись. Агрессивно шлёпнув рукой по нему, парень поднимается с кровати и, завязав на себе халат, идёт в ванную. Всё же здорово иметь личную ванную комнату. Только твоя щётка, только твои полотенца и только ты наступаешь мокрыми ногами на коврик у ванны. Почистив зубы и сходив в туалет, Лоренс разделся и принял горячую ванну, что было каждодневным его ритуалом. Проведя утренние сорок минут спокойствия и счастья в ванной, он спешно собирается на учебу. К половине восьмого в столовой семью уже ждет завтрак — теплый, ароматный, но приготовленный без единой капельки человеческих чувств. Семья собирается за столом и молча завтракает. Мать часто посматривает на сына, будто так и хочет что-то сказать, но благородная натура все же не позволяет женщине заговорить за едой. Лоренс поглощает ровно половину от того, что положено съедать, и заканчивает завтрак. По традиции попрощавшись с членами семьи поклоном, он чуть ли не бегом идёт за своими сумкой и скрипкой. Собрав все вещи, он надевает пиджак от одного из самых дорогих костюмов, зачёсывает рукой волосы назад и, обувшись, выходит к машине, уже стоявшей у ворот.       

Де Витри так рвался на учёбу только потому, что всегда мог проехать с Френсисом мимо пекарни и купить там пару булочек с корицей, которые готовит чудесная женщина с большими и тёплыми руками.       

Лоренс садится в машину, бросает скрипку назад и пристёгивается. 

— Доброе утро, господин. Как вы себя чувствуете? Вас уже покинуло чувство растерянности перед выступлением? — заводя машину, говорил отдохнувший и радостный Френсис. 

— Доброе утро. Думаю, я чувствую себя не очень хорошо. Я снова безумно голоден. Надеюсь, мои страхи пропадут, если мы заедем к той женщине. Я уверен, ты хочешь чудесную булочку с корицей, — произносил смотрящий в окно на пожелтевшие листья Лоренс. 

— Вы снова не ели дома? Господин, так вы можете заболеть, — начав выезжать за территорию усадьбы, читал нотацию Френсис. 

— Я не могу там есть. Еда в доме мерзкая. Она безвкусная. Готовится без чувств, лишь бы выглядело хорошо. Тебе сложно отвезти меня поесть? — немного расстроившись, тихо, себе под нос, ворчал де Витри. 

— Господин, я каждое утро вожу вас через ту пекарню. Вы думаете, мне сложно и дальше это делать? Я переживаю за Вас, Вы совсем худой. Посмотрите на меня, я крепкий и здоровый, потому что хорошо ем, — улыбаясь и смотря на дорогу, твердил водитель. 

— Я просто не люблю есть дома, вот и все. Не такой уж я и худой. Это гены...       

Вид из окна открывался мрачный. Но не настолько мрачный, насколько ужасным выглядит лицо матери для Лоренса. С наступлением осени в городе всё реже стало появляться солнце, и всё чаще — тучи. Ветер с каждым днём становился всё холоднее, а люди постепенно всё теплее и теплее одевались. В кафе стали подавать горячий шоколад и глинтвейн. Возрос спрос и на свежеиспечённую выпечку. Многие поэты описывали осень как прекрасное время года, но осенние дни в Оксфорде не были особенными. Наверное, Лоренс был просто не в силах видеть ту нежность тёплых прикосновений рук осенью, ту романтику во время прогулок под дождем...       

Постепенно машина проехала почти половину города и остановилась у маленького магазинчика. 

— Спасибо, Френсис. Я быстро, — уже отстёгивая ремень безопасности и выпрыгивая из машины, говорил де Витри.       

Он добежал до магазина, где его с радостной улыбкой встретила та самая женщина-пекарь. Она без слов положила в два бумажных пакета по булочке с корицей и, пожелав доброго утра и приятного аппетита, отпустила клиента.       

Вернувшись в машину, Лоренс отдал Френсису его булочку и пристегнул ремень. 

— Вот теперь это утро стало добрым. Приятного аппетита, — уже открывая пакетик и доставая сладкий кусочек бодрости, говорил Лоренс. 

— Спасибо, господин, Вам тоже приятного аппетита. Не торопитесь, кушайте спокойно, иначе поперхнётесь, — заводя в очередной раз свой чёрный «форд» и откусывая кусочек булочки, ответил Френсис.       

Проглотив пару кусков своего завтрака, водитель тронулся и постарался ровно к девяти подвезти Лоренса к академии.       

Без единого слова парень покинул машину и пошёл к себе в аудиторию. Первым занятием была культурология, а вторым — английский. После иностранного, с подпорченным настроением, Лоренс вышел из учебного заведения и пошел к автобусной остановке. Его настрой перед конкурсом был хуже некуда. Всему виной его одноклассники, шутившие о произношении Лоренса. Говорил он без акцента, но добрую половину слов жевал и не всегда выговаривал. Старые привычки, оставшиеся от пятнадцати лет жизни в Париже. От них никуда не денешься, тем более, что и смысла не было. Как только брат окончит Оксфорд, семья вернётся на родину. А уж там Лоренсу английский язык будет совсем без надобности. Проехав пару остановок на автобусе, он вышел прямо у концертного зала, где и проходил конкурс.       

Чем ближе парень подходил к зданию, тем сильнее его сердце билось и подкашивались ноги. Он невольно начал вспоминать слова своего учителя музыки и матери, которые окончательно уничтожали в нем всю решительность.       

«Не упасть в грязь лицом перед судьями. Быть сыном, достойным своего рода и своей фамилии. Не быть всегда и во всём вторым после собственного брата. Бездарность. Мальчик без будущего»       

Эти слова ранили Лоренса и подавляли его веру в себя.       

Вот он заходит в холл концертного зала и видит множество музыкантов. Никто не волнуется, люди говорят между собой. Кто-то читает ноты и старается поднять себе настроение перед выступлением. Один Лоренс с дрожью в коленях проходит прямиком ко входу за кулисы зала.       

«Спасибо, мама, за возможность выступать в первой десятке»       

До начала выступлений оставалось чуть меньше минуты. Сидя на корточках в своем дорогом костюме и обнимая ненавистную скрипку, Лоренс пытался взять себя в руки. В зале начинает играть музыка. Первым выступающим был один из сильнейших скрипачей. Двукратный победитель конкурса, первая скрипка в оркестре на гастролях балета «Щелкунчик». Этот человек, однозначно, был на сотню ступеней выше Лоренса. Но... Парень посчитал странным, что большинство выступающих выбрали для себя сонату Бетховена для скрипки №9. Выбор ведь был свободным. Вероятнее всего, участники старались задобрить жюри, избрав такое известное произведение.       

Спустя час ожиданий очередь доходит и до Лоренса. Со своим аккомпаниатором он выходит на сцену и начинает играть Интродукцию и Рондо каприччиозо Камиля Сен-Санса. Этот выбор заставил жюри обратить на парня внимание. Новичок, да ещё и с таким грубым произведением. Будто хочет заявить о себе.       

Он почти бездыханно водил смычком по струнам своего инструмента и слушал аккомпанемент. Его волнение не уходило, и де Витри то и дело сбивался с темпа игры. Жюри поставили на нем крест уже после второй ошибки. Он и сам понимал, что сбивается, поэтому всегда старался вернуться к правильному темпу. Лоренс смотрел лишь на свою скрипку, умоляя её дать ему сил не опозорить свою семью. Дать сил доиграть и не быть бездарным учеником знаменитого профессора. Все эти мысли вмиг делают парня агрессивнее, и он напрочь забывает все ноты и играет то, что приходит ему в голову. Это была всё та же Интродукция и Рондо каприччиозо, но до безобразия вольная и грубая. Уже к середине его игры жюри не могли терпеть этот ужас, но слушали до конца, потому что так было положено.       

Невольно Лоренс вспоминает слова вечно радостного Френсиса и злость из его души мгновенно уходит.       

«Вы — это вы. И Вы играете так, как чувствуете сами, а не какой-то там Сен-Санс»       

Де Витри берет себя в руки и на последней минуте уверенно возвращается к идеальной игре.       

Последний взмах смычком. Рояль затихает. В зале раздаются аплодисменты. Лоренс вместе с аккомпаниатором кланяются и покидают сцену. За кулисами на парня смотрели как на идиота, который чуть ли не с ног от волнения валится. Его игра потрепала нервы судьям настолько, что они были только рады сделать антракт.       

После небольшой паузы выступило ещё пятнадцать человек. Парень ждал результатов в холле. На улице набирал силу ветер, и потемнело так, будто сейчас начнётся самый страшный на свете гром.       

После подсчёта баллов судьи составили списки участников, десять из которых должны были пройти во второй тур. Когда Лоренс подошел к спискам и увидел первым в нём человека, набравшего девяноста шесть баллов, он судорожно опустил взгляд к самому концу. Тридцать три балла — именно столько заслужила игра де Витри. Он был последним в списке, и остальные участники с презрением косились на него. Обстановка накалялась, воздух в здании стал давить Лоренсу на шею, и с безумным сердцебиением он выбежал из этого жуткого места. Парень нёсся по улице сломя голову. А куда? Кто его знает. На щеках начинают появляться слезы...       

«Что мне сказать матери? А что я могу сказать в такой ситуации? Я просто ничтожество...»       

Мысли, съедавшие всё хорошее внутри парня, стремительно поглощали его. Вскоре начался сильный ливень, и люди, шедшие по улицам, исчезли. Только Лоренс продолжал идти в уже мокром костюме. На улице было так же темно, как и у него на душе. Парень шёл вперёд, опустив голову и смотря себе под ноги. Дождь лил ему на голову, пока тот пытался прекратить плакать.       

Выходя из продуктового магазина, беловолосый и отчасти кудрявый парень в тёплом свитере видел на улице лишь одного человека. Красивый костюм, скрипка и опущенная голова. Раскрыв свой зонт, он шёл в ту же сторону, куда шагал и Лоренс. Его шаг значительно замедлился от усталости, и он уже просто тащился по тротуару. Капли, уже не слёз, а дождя, скатывались по его мокрому золотому волосу.       

Кап-кап. Кап-кап. Кап...       

Капли перестали биться об его тело и начали стучать о небольшой тёмный зонтик. Лоренс поднял глаза и увидел белокурого мужчину, идущего совсем рядом, который держал свой зонт так, чтобы парень не мёрз ещё сильнее от ледяных капель. Мужчина спокойно смотрел вперед и второй рукой держал небольшой пакет с продуктами, купленными к ужину.       

Лоренс снова опустил голову и тихо зашмыгал носом. Этот человек показался для него единственным в мире, кто может так хладнокровно сострадать. Спустя несколько минут своего пути под зонтом, парень подбирает все свои слёзы и успокаивается. Подняв голову, он смотрит на плечо незнакомца. 

— Вам на плечо капает... Простите, — тихо говорит Лоренс. 

— Зато тебе на голову больше не капает. Это ерунда, не извиняйся, — легко, но в то же время печально отвечает незнакомец. 

— Вы недалеко живете? — продолжает де Витри. 

— Да. Уже скоро придём, — спокойно говорит мужчина. 

— Я могу одолжить у вас зонт? Я верну его завтра или попрошу водителя отвезти вам его, — с неким смущением всё не останавливался Лоренс. 

— Ты можешь зайти ко мне домой, и я постараюсь высушить твои вещи. День у тебя явно не из лучших. Высохнешь, и я провожу тебя, куда нужно. 

— Спасибо, но меня учили не ходить никуда с незнакомцами... — ответил Лоренс. 

— Я Аллен Спенсер, мне двадцать четыре года, я выпускник национального университета факультета лингвистики. Живу на следующей улице в доме под номером триста шестнадцать, квартира три. Приятно познакомиться. Теперь ты не можешь сказать, что я незнакомый человек. У меня нет никаких корыстных целей, я просто искренне хочу помочь человеку, который явно в этом нуждается. 

— Спасибо... Меня зовут Лоренс де Витри, мне семнадцать лет, и я студент музыкальной академии, — тихо представился де Витри. 

— Хорошо, теперь все формальности соблюдены, и я могу пригласить тебя согреться, — ответил Аллен.       

Они молча закончили путь до дома Аллена и, войдя, поднялись по узкой лестнице на второй этаж. Аллен открыл дверь своей квартиры и впустил Лоренса.       

Квартира была очень маленькой в сравнении с домом де Витри. Но такая чистая и уютная. Чувствуется, что ты действительно дома, а не в музее. 

— Разувайся тут, я просушу твои ботинки, как смогу. Зайдёшь в ванну, дверь слева, и снимешь свои вещи. Там должен быть чистый халат. Одежду я постираю и высушу. Погладить, увы, не смогу, — уже забирая обувь Лоренса, говорил Аллен.       

Он вставил в обувь электрические грелки и поставил её на сушилку. Затем скрылся на своей маленькой кухне и стал заваривать фруктовый чай.       

Лоренс же вошёл в такую же маленькую ванную и, сняв с себя всё, кроме трусов, надел белый халат. Свои вещи он положил на стиральную машину и тихо подошёл к кухне. 

— Вам, правда, не сложно все это? — стоя в дверях, говорил Лоренс. 

— Ни капли. И почему мне должно быть сложно? Моя машина сама стирает и сушит вещи, сушилки для обуви сами сушат ботинки. Я делаю только чай и помогаю своему новому знакомому немного расслабиться после тяжёлого дня, — говорил уже выходивший к ванной Аллен.       

Он забросил вещи в стиральную машину, насыпал порошка, выставил нужный режим для ткани, из которой сшит костюм, и начал стирку.       

Сняв в ванной свитер, под которым была небрежная и выцветшая майка серого цвета, он вышел и выключил свет. 

— Иди в гостиную и посиди на диване. Я принесу чай. У тебя нет аллергии на шоколад или орехи? 

— Хорошо, нет, аллергии у меня нету... — вопросительно ответил Лоренс и скрылся в гостиной.       

Комната была почти пустой. Только диван, кофейный столик, книжные полки и ноутбук, видимо, для работы, стоящий на старом письменном столе.       

Через несколько минут Аллен принес в гостиную две чашки фруктового чая и корзиночку с печеньем в шоколаде и орехах. Они выглядели небрежно, и было видно, что это не торговое производство, а работа своими руками.       

Лоренс взял печенье и, откусив кусочек, прожевал его. Затем запил глотком чая и снова захныкал. 

— День у тебя, правда, был ужасный... — с печальным видом говорил Аллен. 

— Нет, просто... Я никогда не чувствовал себя так. Мне тут нравится больше, чем в собственном доме. Вкусный чай, тёплая обстановка и домашнее печенье. Я мечтал о таком с детства, но взамен получил лишь светское общество и нормы этикета, которые не позволяли такой размеренности. 

— Лоренс, верно? Ты из аристократической семьи? Совсем туго приходится? — сделав глоток чая, спросил Аллен. 

— Да... С каждым днем все хуже и хуже... Я не хочу возвращаться домой... Сегодня я опозорил свою семью на все музыкальное общество. Моя мама будет мною недовольна, — постепенно успокаивая свои нервы, отвечал Лоренс. 

— Не существует идеальных людей. Ты и твоя мама должны принять этот факт. Нет твоей вины в том, что ты не предрасположен к какой-либо деятельности. Не секрет, что я знаю восемь языков, свободно могу на них говорить, но не могу писать на японском, китайском и корейском. Если меня заставить, я все равно ничего хорошего не сделаю. Все наши слабости заложены природой и не получится перебороть себя. Либо ты принимаешь себя таким какой есть, либо ломаешься изнутри от бессмысленных попыток победить свою природу. Просто расслабься и отнесись к своей неудаче проще, — заканчивал свой монолог Аллен. 

— Спасибо... Я, наверное, так и поступлю, но не сейчас — это точно. По правде говоря, я безумно боюсь свою маму. Она с самого детства внушала мне, что я в семье как бельмо на глазу. Поэтому я и пытался доказать, что могу достичь успеха в том, что может поразить её, — отвечал Лоренс. 

— Это в корне неправильно. Ты — человек, личность, со своими интересами и своим характером, который и определяет степень твоей ранимости. Тебе не нужно доказывать что-либо кому-либо, кто обращается с тобой как с низким человеком. Ты должен доказывать сам себе, что ты можешь что-либо. И это «что-либо» должно нравиться только тебе, а не окружающим. В этом, полагаю, залог счастья, — отпив немного остывший чай, продолжал Аллен.       

В комнате наступила неловкая тишина, и Лоренс, который только что плакал, уже улыбался: 

— Вы — удивительный человек. У меня чувство, что вы читаете меня как одну из книг, которые пылятся на ваших полках. Самое приятное в этом то, что вы действительно можете и хотите мне помочь. Я благодарен вам. Правда...       

Оставшееся время молодые люди допивали свой чай, разговаривая о тяжёлом дне Лоренса, который совсем уже не казался тяжёлым.       

Вещи были постираны и высушены, так же, как и голова с ботинками. Парень позвонил Френсису и попросил приехать за ним. Спенсер любезно проводил Лоренса под зонтом до его чёрного «форда» и вернулся домой.       

Лоренс же всю дорогу улыбался и думал о времени, проведенном с этим человеком. Человеком, который отнёсся к нему как к собственному другу. Но чем ближе он подъезжал к дому, тем больше волнения появлялось в его душе. Какие-то сорок минут пути, и Лоренс вновь был мрачнее тучи. Машина подъехала ко входу в дом, и Френсис, высадив парня, спешно поехал домой. Время было уже позднее, но свет в комнатах всё горел. 

Парень вошел в дом, и на пороге его встретили мать с отцом. Мужчина держал руку на плече своей жены, а та, выдохнув, спокойно заговорила: 

— Мы уже осведомлены о том, как ты выступил. Это было отвратительно. Ты опозорил не только себя, но и нас — твоих родителей. Я в первый и в последний раз прощаю тебе такую дерзость и лень. Впредь ты будешь усерднее заниматься. Скажи спасибо своему отцу за то, что он успокоил меня. Иначе я не оставила бы на тебе живого места. Кстати, ещё раз ты вернешься так поздно, и я буду сопровождать тебя даже при походе в туалет. Иди в свою комнату. 

— Спасибо, пап... Спокойной ночи... — с дрожью в голосе Лоренс тихо ушёл в свою комнату.       

Парень лёг на кровать и, обняв подушку, тяжело вздыхал. 

«Отнесись проще. В этом залог счастья. Это должно нравиться только тебе»       

Вероятно, только эти слова могли заставить Лоренса немного расслабиться и перестать бессмысленно нервничать от страха перед мамой.       

В этот дождливый день его жизнь действительно изменилась...