Следующее утро было просто ужасным. Проснулся по будильнику чуть свет, еле разлепил глаза и едва не вырубил его, заваливаясь снова спать, так как не сразу вспомнил, зачем вообще поставил на такое раннее время. Приходится несколько раз хлопнуть себя по щекам, чтобы собрать мысли в кучу и, мысленно простонав, наконец встать. Собрать банные принадлежности и как можно тише выйти в светлый, но пугающе пустой коридор, удивляясь своему первому, настолько раннему, утру в общежитии. Приходится, потому что я хоть и не слежу за своей внешностью так тщательно, как тот же Вадим, но ходить без душа больше двух дней подряд не могу никак — чувствую себя грязным и нападает фантомная чесотка. Запросто могу забыть причесаться со сна или натянуть мятую застиранную футболку, за что мать часто зовет меня неряхой, да и, думаю, знакомые и одноклассники такого же мнения, но по части личной гигиены меня не в чем упрекнуть.

     Так убеждаю себя, шлепая по коридорной плитке в резиновых тапках на босу ногу и дрожа от утреннего холода в одной футболке и трениках. Очень и очень хочется прямо сейчас вернуться под теплое одеяло и проспать едва не до самого звонка, как в старые добрые, потому что до этого полночи не мог сомкнуть глаз под кайфом влюбленности. Сейчас розовые очки слетели, оставив только злость на свою же глупость. Зеваю широко и едва успеваю прикрыть рот рукой, когда дохожу до холла, где несколько больных на голову одноклассников уже давно проснулись и сидят за уроками, смеряя меня полным непонимания и даже ужаса взглядом. Что и неудивительно: спросонья я обычно выгляжу как выползшая из-за печки нечисть, а после бессонной ночи, наверное, и вовсе хуже вурдалака. Спохватываюсь вовремя, затыкая раскрывшийся до хруста челюсти рот кулаком, и после посылаю в сторону небрежный взмах рукой, обозначая приветствие.

     Обескураженных взглядов это не умаляет, но я и не обращаю на них никакого внимания, продолжая свой нелегкий путь. Обо мне уже ходит столько слухов, что появиться на людях в таком неприглядном виде совсем не критично: на меня просто махнут рукой и вернутся к своим делам. В напрочь испорченной репутации есть и свои плюсы: пока я не падаю в обморок у всех на глазах, можно творить всякую дичь без ущерба — то, что давно мертво и закопано, запачкаться ещё больше никак не может. Так думать удобно, но, когда наконец добираюсь до душевых, мгновенно краснею до ушей и хочется немедленно провалиться под землю. Вадим. Один, неприлично бодрый и веселый с самого утра, в нереально крутой спортивной форме, изображая прямо-таки икону здорового образа жизни, стоит у раковин и чистит зубы. Машет мне рукой и улыбается так широко, насколько вообще возможно с полным пасты ртом.

     Тут же сплевывает мыльную пену и говорит мне радушное: «Привет», — на что я только киваю и хочу немедленно сбежать куда-нибудь. Как можно быстрее стараюсь пройти непосредственно к душевым кабинкам и закрыться в одной из них, чтобы не вынуждать Вадима и дальше лицезреть мой неприглядный вид. Игнорирую крючки для одежды (еще бы я раздевался перед ним догола), сразу забираясь под хлипкую душевую штору и кое-как уже там стягиваю с себя всю одежду, бросая ее сверху на карниз вместе с полотенцем. Надеюсь, не намокнет, пока я закончу с душем.

     — Первый раз вижу, чтобы ты встал так рано, — говорит свое замечание Вадим, перекрикивая шум воды в своем кране, пока я раздеваюсь. Снова краснею и ничего лучше правды придумать в свое оправдание не могу.

     — Вчера вечером не успел сходить в душ, — тоже повышаю голос и меня буквально оглушает эхом от кафеля душевой кабины. Еле подавляю желание немедленно закрыть уши ладонями и только надеюсь на то, что Вадим услышал все достаточно приглушенно и я не зря голосил на всю ванную комнату. Слушаю, последует ли ответ, и не дожидаюсь его. Видимо, на этом наш короткий диалог заканчивается.

     Наконец включаю душ и еще долго регулирую воду: люблю, чтобы вода была теплая, но не горячая — как раз температуры человеческого тела. Холодным утром самое то: можно стоять под каплями и представлять, что чьи-то сильные руки обнимают и согревают. Что я и делаю, практически совсем забыв о присутствии Вадима неподалеку. Отдаюсь фантазиям, массируя кончиками пальцев гудящую от недосыпа голову, и чувствую уже привычную, едва-едва занявшуюся эрекцию. На заре своего полового созревания я так часто мастурбировал в душе (единственном месте, где хоть ненадолго могу остаться один и после смыть с себя все следы преступления), что заработал условный рефлекс: шум теплой воды — и я как по щелчку возбуждаюсь.

     Сейчас не тороплюсь себя трогать. Для начала открываю гель для душа и растираю его по телу прямо так — руками. Не могу пользоваться мочалкой после того, как в истерике расцарапал ею всю кожу, — тело помнит, как это больно, а голова тем более. Ношу с собой несчастный кусок ажурной синтетики в надежде, что когда-нибудь забуду эту травму и снова смогу им пользоваться, но пока делаю все руками. И тут две стороны: с одной, моей психике спокойнее, но с другой, ощущение чистоты после душа хоть и появляется, но после быстро пропадает, так как я не могу как следует отшелушить ороговевший слой кожи. Но сейчас данное обстоятельство только на руку мне: можно представить, что это не мои, а чужие руки трогают меня, гладят бока и шею, втирая скользкое мыло.

     Усиливаю эффект, скрещивая руки, чтобы запутать сонный, но не теряющий бдительности мозг. Закусываю губу и спускаюсь к выступающим тазовым косточкам. Приятно массировать их сквозь тонкую кожу, когда совсем близко уже полностью напряженный член. Пока обделяю его вниманием, для начала выдавливая на ладонь малюсенькую каплю шампуня и растираю ее по голове. Руку колют едва-едва отросшие волосы, и на первый взгляд это бред — мыть лысую голову (только выйдя из парикмахерской я так же думал), но отсутствие волос никак не избавляет меня от жирности и перхоти. Зачем люди вообще стригутся налысо, если это нифига не удобнее, чем длинные волосы? Не сильно застреваю на этих мыслях, так как сейчас их занимают другие, менее цензурные фантазии.

     В последний раз оглаживаю свое тело, представляя, что это чужие руки. В голове нет конкретного образа этого «чужого», но мне это и не нужно. Полностью сосредотачиваюсь на ощущениях, когда наконец добираюсь до члена. Поглаживаю по всей длине, сжимаю руку в кольцо и делаю несколько резких фрикций, задыхаясь от настолько приятных, что почти болезненных ощущений. Падаю на холодный кафель за спиной, закусываю губу и сильнее сжимаю, быстрее и энергичнее двигаю рукой, почти забываю дышать, а когда наконец вспоминаю про эту необходимость, едва не захлебываюсь попавшими в нос каплями воды. Почти у пика пережимаю у основания, чтобы чуть растянуть момент, и оттягиваю кожу, чтобы открыть головку. Глажу ее пальцем и скулю сквозь зубы, запрокидывая голову до хруста позвонков.

     Вода с меловым привкусом извести падает на приоткрытые губы. Продолжаю дышать ртом, когда парой движений заканчиваю, забрызгав противоположную стену, и выгибаюсь дугой, едва не ломая позвоночник. Агонизирую несколько секунд, а после расслабляюсь и снова падаю на стену за спиной. Закрываю глаза и стою так еще какое-то время, слушая гул крови в ушах и силясь вернуть сознание, пушечным ядром вылетевшее из тела. Раз за разом стираю падающие на лицо капли, восстанавливаю дыхание и почти прихожу в себя, когда в мою идиллию врывается звенящий на все душевые голос:

     — Ты там утонул? — спрашивает Вадим, и только теперь я очень отчетливо слышу шаги за тонкой шторкой. Так и замираю, оглушенный этими звуками. Я только что… От стыда даже в своей голове сказать не могу… Я только что подрочил в душе, пока совсем рядом шарился мой официальный парень! Господи-боже, пусть бы он ничего не слышал! Помоги мне не скончаться от сердечного приступа и не провалиться на месте в ад. Произношу эту богохульную молитву и внутри кричу от ужаса. Не могу сформировать в голове ни одной связной мысли.

     — Нет, — отвечаю наконец, и голос сам поднимается на пару тонов вверх. Меня почти накрывает истерика, я отчаянно не понимаю, куда себя деть. Как мне вообще ему на глаза показываться после этого? Уши горят от прилившей крови, угрожая нагреть до кипения падающую из лейки под потолком воду. Господи-боже, за что? Ну почему я такой идиот? Я-то думал, он только зубы почистит и свалит быстренько… У меня и в мыслях не было, что кто-то вообще тут есть. И если бы только я знал, то никогда, ни при каких обстоятельствах даже возбудиться бы не смог. Я же не совсем животное.

     — Ты уже минут двадцать плещешься, водяной. Вылезай, а то на завтрак опоздаешь, — подтрунивает надо мной и ни единой интонацией не выдает, что знает, чем я на самом деле так долго занимался. Может, и правда ничего не слышал? Трогаю горящие от стыда щеки, чтобы хоть немного их охладить, быстро смываю с себя остатки мыла и все следы преступления, внутренне умирая раз за разом. За мастурбацию почти совсем не стыдно, но вот за то, что делал это почти под носом у Вадима, хочется провалиться на месте под землю. Вместе с белыми каплями смыться в сливное отверстие и навсегда остаться жить в канализации. Всяко лучше, чем когда-либо еще видеть белый свет. Позор, какой позор.

     Снова делаю все невозможно медленно, надеясь, что Вадим устанет меня ждать и покинет помещение. И вот как бы не так. Вытершись насухо и натянув одежду, выглядываю за шторку и едва не вскрикиваю при виде Вадима, тут же прячась обратно. Снова ору глубоко внутри, прислоняюсь лбом к мокрому кафелю рядом со шторкой и, как в небезызвестной сказке, по сусекам наскребаю смелости выйти на белый свет. Молния не поразит меня, как грешника, за такое? По всем законам давно должна. Вот никогда, больше ни единого раза даже не прикоснусь к себе. Уйду в монастырь и до конца жизни буду замаливать этот свой грех. Скулю про себя и еще несколько раз вдыхаю и выдыхаю глубоко, прежде чем снова попытаться выбраться из душа.

     Естественно, Вадим никуда не девается: если уж решил, что подождет меня, то будет до последнего караулить «под дверью». Раздражаюсь на это так сильно, что даже забываю про стыд. Исподлобья зыркаю на Вадима и обжигаюсь об его и без того всегда безупречный вид, а сейчас, с налетом небрежности, он и вовсе великолепен. Стоит в одних шортах, сосредоточено промакивая мокрые волосы полотенцем. Запрокидывает голову назад, открывая красивую сильную шею, разбирает пальцами слипшиеся от воды пряди и выглядит прям как модель с обложки: рельефные руки и торс вовсе не перекачаны, а именно приведены в порядок. Фигура точеная, высушенная многочисленными тяжелыми тренировками — на такое невозможно не залипнуть. Кто только что мастурбировал в душе? Как будто и не было ничего, мой позорный отросток снова в полной боевой готовности, и мне остается только сильнее прижимать к себе полотенце, чтобы, не дай Бог, Вадим не увидел, <b>как</b> я на него реагирую.

     — Меня, что ли, стесняешься? — подмечает Вадим, намекая на мой очень и очень смущенный вид. Смеется надо мной, но по-доброму, и тоже с интересом рассматривает, хотя мои торчащие из-под футболки ручки-палочки едва ли можно назвать привлекательными. Смущаюсь еще больше, чувствуя, как щеки расцветают алым, а за то, что Вадим все замечает, стыдно настолько, что переходит какую-то невидимую грань. Вышедшие из-под контроля эмоции известным мне образом трансформируются и обращаются в жуткое раздражение.

     — Отстань, — буркаю себе под нос и демонстративно обхожу Вадима, даже не обернувшись. С утра уже успел докопаться со своими вопросами, а теперь еще продолжает. Отхожу к раковинам и критически оглядываю себя в зеркале. Брови нахмурены и уголки губ опущены прям как в мультиках, когда пытаются изобразить печаль. Но хорошо, что хотя бы позорный румянец почти пропал.

     — Ну прости-прости, — извиняется только для галочки, подходя ближе ко мне, и кладет руки на мои плечи. — Ты просто очень милый, когда смущаешься, — признается и с такой любовью смотрит на меня через зеркало, что у меня пересыхает в горле. Ему правда нравится то, что он видит? Вот эти выпирающие скулы и круги под глазами от недосыпа — очень красиво, блин. Ни капли не верю его словам. Веду плечами, чтобы скинуть его руки, и склоняюсь над раковиной, чтобы умыть лицо и одновременно спрятать взгляд.

     — Очень смешно, — ворчу, отплевываясь от воды, и стараюсь даже не поднимать взгляд, чтобы не смотреть на его реакцию. Только сейчас вспоминаю, что забыл мыло и щетку в комнате, а возвращаться за ними очень лень. Хорошо еще щетина со вчера совсем не выросла — издержки все еще продолжающегося пубертата, делающего мое бритье очень нерегулярным удовольствием. Споласкиваю рот просто водой и еще раз умываюсь — думаю, этого достаточно.

     — Чего ты такой смурной? — продолжает приставать с вопросами Вадим. Снова старается схватить меня за плечи, словно пытаясь заявить какие-то права на эту часть тела. — Не выспался? — очень понимающим, почти приторным тоном говорит, что меня ещё больше бесит. А можно отстать от меня? Между прочим, из-за него я вчера не успел сходить в душ и не мог уснуть полночи. Вчера он практически навязал свое общество (и то, что мне в итоге все понравилось, роли не играет — факт есть факт) и сейчас пытается сделать то же самое. Снова обнимает меня за плечи и гладит пальцами по щеке, вот так выражая свое сочувствие. От этого щекотного прикосновения к лицу вниз к шее сбегают мурашки — приятные, но совершенно не к месту сейчас.

     — Да ну хватит уже! — чуть повышаю голос и выпутываюсь из его объятий. Собираю свои вещи, пытаясь уйти, но путь мне преграждает Вадим. Хочу обойти его, но он синхронно со мной делает шаг в сторону и снова не пускает меня вперед. Даже не пытаюсь потушить свою злость, смотрю прямо в глаза Вадиму и стараюсь отбить всякое желание продолжать попытки сближения. Нет, я не буду по благополучному для него сценарию растекаться благодарной лужицей на каждое его прикосновение и сочувственные речи. Если уж решил держать холодность, то ни на шаг отступить нельзя. Иначе он так и возьмет моду силой держать меня и склонять к близости… Даже звучит противно.

     — Это ты хватит, — без лишних эмоций говорит Вадим. Пока не злится, а скорее выражает крайний интерес к такому моему поведению. — Вчера же все хорошо было. Что опять-то не так? — не обвиняет, действительно готов меня выслушать и исправить то, что оказалось мне не по нраву. Проблема только в том, что я не могу внятно сформулировать, что мне не так. Вчера вроде окончательно помирились, Вадим наконец почувствовал себя прощенным и ведет себя как обычно, но я снова закрываюсь и не желаю терпеть такой близкий контакт. Применение силы никак не должно войти у него в привычку как действенный способ убеждения.

     — Вчера ты меня заставил, — отвечаю, сжимая губы и ближе прижимая к себе вещи. Внутри все тоже скручивается, готовясь резкой пружиной распрямиться и ужалить, если он продолжит. Держу оборону как только могу. — Можно я пойду уже? — спрашиваю, но скорее утвердительно говорю с тем уровнем предостережения в голосе, на которое только способен. Чувствую в себе силы противостоять ему. И он не посмеет как бы шутя обнять меня и не пускать, снова склоняя на свою сторону, потому что совсем скоро объявят подъем и душевые наполнятся людьми, а так рисковать своей репутацией Вадим не будет. Максимум что меня ждет — это словесная баталия, а к этому я готов.

     — Заставил?! — все-таки не сдерживается и вскрикивает в первое мгновение. Позже замолкает и тоже весь сжимается. Душит в себе гнев, раз за разом проглатывая жестокие, возможно, даже обидные слова в мой адрес. Я его выбесил не на шутку, и прежний Вадим уже бы сорвался. Чего уж греха таить, я откровенно жду его срыва, чтобы у меня была хоть какая-то причина избегать общения с ним. Гораздо проще будет держать на расстоянии сорвавшегося и кругом виноватого Вадима, чем заботливого и любящего. — А можно спросить, почему именно «заставил»? Почему мне вообще приходится заставлять тебя провести со мной время? — очень сильно пугает меня жесткими, хлесткими интонациями. Еще чуть-чуть, и сорвется, не сдержится и снова будет хватать меня за руки и кричать в лицо о том, что его не устраивает во мне.

     — Я хочу пойти в свою комнату. И если ты сейчас меня не пропустишь, я буду кричать. Громко, — угрожаю в ответ, потому что больше ничего не могу. Не могу ответить на прямой вопрос, потому что и сам не знаю. Я запутался, сам в своих же рамках потерялся, построив какой-то лабиринт Минотавра из них. Не волочись за нами целая гора взаимных обид, все было бы в разы проще. Но пока все так, как получается, и я понятия не имею, как из этого выпутаться. С самого начала загнал себя в определенную линию поведения и не знаю, как из этого выйти без потерь. Я не хочу быть виноватым и не хочу извиняться, потому что тогда Вадим очень и очень разочаруется во мне… Возможно, уже разочаровался, но в моих силах продолжать гнуть свою линию и позже придумать, как вырулить из этой лжи с минимальными потерями и не усугубить все.

     — Иди, — бросает Вадим и действительно делает шаг в сторону, освобождая мне проход. Не прекращает кипеть, хотя очень старается контролировать себя и даже, наверное, думает, что внешне тоже ничем не выдает то, что происходит у него внутри. Но я вижу. Вижу и действительно боюсь, проходя мимо, что наконец взорвется и схватит меня за руку, прижмет к стенке и практически выбьет объяснения. И тогда мне придется закричать на весь этаж, чтобы кто-нибудь посторонний разнял нас, а после и оборвать с Вадимом все связи, следуя своим же установкам. Потакать его срывам я не имею права, как бы сильно ни любил и ни дорожил им.

     Благо, ничего из этого не происходит. Бесконечно выдыхаю, когда выхожу из этой патовой ситуации, и решаю, что какое-то время нужно обходить Вадима стороной, чтобы не провоцировать его лишний раз. Для нашего общего блага. Вадим не будет, как я, закрываться в бытовке и рыдать из-за того, что его обидели, он привык на месте решать проблемы, сразу наказывать любого, кто посмеет хотя бы минимально задеть его — такой у него характер, что и неудивительно — он сильный и может себе это позволить. А я слабый и не могу допустить этого. Один раз попробовал так же криками ответить и даже ударил его — и ничем хорошим это не закончилось, только удачное стечение обстоятельств меня спасло. Молчи, и авось обойдется — этому меня научила работа «козлом отпущения» в старшей школе. Теперь молчать уже нет сил — чаша терпения давно переполнилась и готова от малейшей капельки пролиться снова, а я обещал себе, что больше не лягу в больницу, даже из-за Вадима.

     Чего уж там, я ведь обещал больше ни одной слезинки из-за него не пролить, а в итоге наплакал, наверное, на наводнение в каком-нибудь маленьком поселке и теперь тоже готов поддаться эмоциям. Он дарит мне слишком сильные чувства: и хорошие, и плохие сполна. Не чувствовал я себя настолько подавленным из-за пустяковой размолвки — даже не ссоры в полном понимании — с человеком, на которого мне плевать. А прямо сейчас хочется забиться в дальний угол и больше никогда не показываться на белый свет, пока не придумаю, как быть дальше. Подойти, обнять и во всем признаться — самое верное решение, но я не могу на сто процентов быть уверенным, что меня не оттолкнут. Вадим дико гордый, он не потерпит хотя бы минимального осознанного пренебрежения к себе. Мне нужно оправдание, хоть какое-нибудь, лишь бы не правда о том, что я круглый идиот.

     В комнату захожу, когда Данила только-только просыпается. Слепо пялится в потолок, наверняка размышляя о том, за что Бог послал ему такие мучения. Я был бы солидарен с ним, если бы не проснулся еще полчаса назад и не успел взбодриться душем и очередной ссорой с Вадимом. Приветственно киваю ему и вижу, как он моргает несколько раз, чтобы точно убедиться, что я правда умудрился встать раньше него.

     — Вадим хорошо на тебя влияет, — вставляет свое замечание, совершенно неуместное сейчас. Неприятие раздается выстрелом в голове.

     — Вовсе нет, — отвечаю слишком быстро, чтобы это сошло за ложь. Скорее я сдаю себя с потрохами этим поспешным и злым «нет», что замечает и Данила. Ухмыляется понимающе и переворачивается на бок, чтобы встать, пока я краснею до ушей. Да, я совсем не умею лгать, так что и повода расстраиваться нет, но меня все равно задевает. Не ему с такой издевкой говорить об этом.

     — Я пересмотрел свои взгляды… по поводу вас, — продолжает с тихим стоном и ерошит слегка отросшие волосы, чтобы проснуться, а мне до чесотки в пальцах хочется сделать так же. Никогда, вот просто никогда больше не буду стричься «под ноль»: мало того, что выгляжу ужасно, так еще и лишен таких простых радостей в жизни, как взъерошить себе волосы. — Ты же не виноват, что родился таким. И он тоже… хотя меня напрягает его репутация казановы, — выливает на меня прямо-таки вселенское откровение, но крайне неправильно выражается. Вадим бы никогда не стал встречаться с несколькими одновременно — я знаю о нем достаточно, чтобы на слово «казанова» реагировать крайне негативно, как на явную клевету. — Ну, то есть он же и с девушками встречался… Или это как прикрытие? — уточняет, видя мое мгновенно изменившееся лицо. Не могу винить его за это — он и правда многого не понимает.

     — Это называется бисексуальность, — отвечаю, не моргнув глазом, только после этого соображая, что надо бы помягче с ним. Разговор тяжелый, а потому не могу долго держать взгляд и прячу его, прикрываясь срочной необходимостью убрать банные принадлежности в шкаф и переодеться к урокам. Не вижу реакции Данилы, но, думаю, у него глаза точно округляются от удивления и резкого неприятия. — Когда и с мальчиками, и с девочками, — поясняю спешно, чтобы он не посчитал Вадима за какого-то извращенца, и только после этого решаю посмотреть на результат моей попытки просвещения. К счастью, Данила принимает все нормально: не без некоторого отторжения, конечно, но для человека, который совсем недавно называл наше более чем невинное времяпровождение с Вадимом «голубиными оргиями», держится очень хорошо.

     Только закатывает глаза, не принимая новый термин. Почти вживую слышу «Один хер пидорас», что сказать было бы полностью в манере Данилы, но ему хватает ума придержать язык за зубами, иначе бы я точно начал с ним спорить. По-доброму, конечно, но все равно тратить на это силы и нервы не особо-то хочется. Вскоре Данила окончательно просыпается и идет в душевые, чтобы привести себя в порядок, а мне остается только неспешно собираться на занятия. Справляюсь меньше чем за пять минут: в портфель нужно только кинуть тетрадь, ручку и многострадальный учебник по алгебре, который в последнее время я таскаю с собой просто везде (разве что в душ не беру), оттого на страницах уже появились мелкие пятнышки и уголки поистрепались — жаль, конечно, но благо он из библиотеки, а не мой личный. Одеться тоже быстро: только поменять футболку на чистую и спортивные штаны на джинсы — мне и выбирать-то не из чего.

     Страдая от избытка свободного времени, даже застилаю кровать, за что должен получить награду, так как сделал это едва не в первый раз за целый год. Вот зачем убирать кровать, если перед сном ее опять расстилать? Вадим миллион раз ворчал на меня за это, пугая мистическими микробами, которые падают на постель в течение дня и от них поможет спастись только покрывало. На мое же резонное замечание, что это все бред да и если он очень уж сильно беспокоится насчет моего здоровья, то может лично каждое утро приходить и заправлять мне кровать, Вадим только продолжил ворчать. Эх, даже просто вспоминать это невероятно приятно, что уж говорить о желании снова вот так просто говорить с ним о всякой ерунде и без всяких условностей проводить время вместе, тем более что мы теперь официальная пара. Если бы только он несколькими месяцами раньше не испортил все, то и я бы не упрямился, и было бы все по-другому.

     Мы бы смотрели кино вечерами и, может, я даже когда-нибудь набрался бы смелости показать ему мои любимые фильмы с надеждой получить понимание; мы бы просто гуляли, пока ноги не начнут отваливаться… он, кажется, совсем недавно обещал сводить меня в зоопарк ближе к лету. Еще чуть-чуть, и на улице совсем потеплеет… Все глубже погружаюсь в мечты, расслабляюсь наконец-то и могу хотя бы в своих мыслях сделать то, о чем мечтаю давно. Еще с восьмого класса я прилип к Вадиму намертво, потом был тяжелый разрыв из-за общения по сети, но зато в десятом классе радость от встречи была невероятная. Сейчас тоже все наперекосяк, но я чувствую, что это только короткий период — черная полосочка, которую мы оба в силах перетерпеть.

     Время летит быстро за мечтами, и, когда в мою комнату вваливается Вадим, чтобы отвести на завтрак, я даже удивляюсь. Стучит очень коротко и совсем не ждёт ответа, входя сразу же как к себе домой. И это раздражает прежде всего тем, что он почти навязывает свое общество. Очень и очень активно тянет меня к себе, и я, с одной стороны, не против, но, с другой стороны, держать при таких обстоятельствах дистанцию невозможно без конфликтов. Если бы он правильно понял все мои непрозрачные намеки и держался чуть особняком, то мы бы плавнее сближались и не было бы этих ссор на почве того, что его желания не совпадают с моими. Вот горит ему обязательно входить в комнату почти без стука, чуть что лезть обниматься и требовать от меня внимания! Снова злюсь и на этот раз хочется еще сильнее его оттолкнуть, чтобы потерял всякую надежду на быстрое сближение.

     — Ты уже собрался, идем на завтрак? — зовет меня с собой с таким энтузиазмом, словно до этого ничего не произошло. Словно мы вчера мирно попрощались и встретились только сейчас, а в душевых я говорил с его братом близнецом. И я даже не знаю, как реагировать на такое лицемерие: конфликт как бы забыт и между нами снова мир, но рано или поздно закрытые в долгий ящик обиды соберутся и созреют в одну большую, и тогда глобальной катастрофы точно не избежать.

     — Я не пойду, — отвечаю, когда он опять без спроса, прямо-таки по-хозяйски берет мой портфель. Взвешивает его в руке и, видно, не удовлетворившись его излишней легкостью, лезет внутрь проверить на комплектацию. Недовольно цокает при виде одного учебника и одной тетради и, видно, очень хочет сделать мне замечание, но осекается, услышав мои слова. Хорошо хоть сумку мне не собирает по своему усмотрению — и на том спасибо. — Иди один, я не хочу, — повторяю, продавливая свою точку зрения. Как я не хочу с ним спорить! Пусть просто уйдет и перестанет приставать ко мне. Не надо делать вид, что я просто вспыльчивый дурачок и буду рад все забыть — нет, не буду. Мне нужно, чтобы он понял мой настрой правильно и даже не пытался закрепить полученный вчера результат. Я решил, что пока сохраню холодность, — значит, так и будет, несмотря ни на какие аргументы Вадима.

     — Почему? — меняется в лице тут же и обеспокоенно оглядывает меня. Несет мне сумку и отдает прямо в руки, снова приглашает меня с собой, но я только мотаю головой и киваю на дверь, указывая ему направление, куда выходить. Прижимаю к себе сумку, защищаясь от такого слишком внимательного взгляда. — Нет, пойдем, тебе обязательно нужно поесть, — по щелчку включает запрограммированную в самой его сути заботу. Сердце без ножа мне режет, когда вот так, по-доброму, надавливает, исключительно чтобы позаботиться, не обращая никакого внимания на мое глупое упрямство. Согласен, мне надо ходить в столовую, но теперь у меня есть целый пакет самых разных сладостей и одно утро я как-нибудь переживу без особых потерь, но зато не буду вынужден играть холодность к Вадиму еще и на завтраке.

     — Это не твое дело, — снова колю Вадима как можно больнее, чтобы он вконец обиделся и это нивелировало его воодушевление вчерашним вечером. Черт, ну вот зачем я вчера поддался? Чтобы сейчас вот так жестоко возвращать все на круги своя? И мне самому не хочется, и ему наверняка больно — одни неприятности. Один приятный вечер не стоит такого.

     — Ты — моя пара, и все, что происходит с тобой, теперь мое дело… Ну прости, ладно, наверное, я правда был слишком навязчив. Но из-за этого точно не стоит гробить свое здоровье, — горячо уверяет меня и садится рядом, чтобы заключить между нами не только эмоциональный, но и тактильный контакт. Позволяю только взять себя за руку и переплести пальцы. В это время в комнату входит Данила, нарушая нашу приватность, и Вадим только в первую секунду вздрагивает и хочет отстраниться, но увидев незваного гостя, сразу же расслабляется и даже приветственно машет ему. Данила очень внимательно оглядывает нас и, не заметив ничего очень ужасного, кивает на приветствие и занимается своими делами, старательно изображая невидимку. — Пойдем, — снова просит меня Вадим.

     — Никуда я с тобой не пойду, — упрямлюсь без видимой причины, но на самом деле очень весомая: тут и желание следовать собственноручно расставленным границам, и ужалить Вадима, чтобы он перестал так активно ко мне приставать… опять же, чтобы мне было легче держаться невидимой стены. Морально тяжко и стыдно, вот такие истерики закатывать Вадиму я не должен, но из-за того, что несколько дней назад уже сорвался, потом так и не смог извиниться за это, опять же потому, что не хочу чувствовать себя виноватым… Проблемы копятся, как снежный ком, и я чувствую — грядет буря, если я не найду решения. Все усугубляется еще и взрывным бескомпромиссным характером Вадима, который не может просто оставить меня — ему обязательно надо закрепиться как можно ближе, чего бы это ему не стоило.

     — Со мной нет. Но один ты пойдешь? — делает шаг назад. Уступает, потому что на одной чаше весов сейчас его гордость, а на второй мое здоровье, и, видимо, лично для него мое благополучие перевешивает. — Обещаешь мне, что поешь, если меня не будет рядом? — уговаривает, и я не могу смотреть в эти всепонимающие и всепрощающие глаза. Делает наконец-то то, чего я ждал так долго — оставляет меня, отказавшись от своего эгоизма, и мне становится только еще больнее, что все случилось только из-за того, что я морожу его. А если бы я не держался особняком, заставляя его спустя такое большое количество времени чувствовать вину, сделал бы так же? Самый страшный ответ для меня — это «нет». Совершенно точно нет, он бы надавил и снова упрекнул меня в чем-нибудь, все-таки склонил к себе, заключая слабый компромисс — я слишком хорошо его знаю.

     Киваю, пряча взгляд, и вижу, как Данила ощутимо напрягается. Ему неуютно, физически некомфортно присутствовать при нашем выяснении отношений… а может, наши речи отдают чем-то, по его мнению, «голубым» — мне-то откуда знать. Прячу взгляд, лишь бы не останавливать его не Вадиме, отказывать которому морально больно, и я позволяю себе только чуть сильнее сжать его руку, чтобы показать, что мне не все равно. Что я на самом деле не та Снежная Королева, которую из себя слепил по своей же глупости. Просто все вокруг поспособствовало этому, а я не то что не стал бороться — еще и помог своим дрянным характером. Вадим в знак понимания и благодарности за то, что этот спор так легко закончился, снова гладит мою щеку, но я не реагирую — отвожу взгляд в противоположную сторону и откидываю запястье, показывая, что разговор окончен и пока меня лучше не трогать.

     — Что я опять сделал не так? — спрашивает Вадим, мгновенно сменив маску со смиренной заботы на раздражение. Ох, как ему не понравилось, что я, словно котенок, не потерся об его щедро предоставленную руку! Данила резко оборачивается, заслышав сталь в тоне Вадима, и всем видом, но больше взглядом, показал мне, что готов помочь выставить его за дверь в случае чего. От этого тоже не по себе: правильно… как его… (почему-то именно сейчас вспомнить имя семинариста по алгебре кажется очень важным для меня) Валерий Николаевич выразился — «рыцари крови и чести». То один чуть что бросается меня защищать, то второй, что жутко утомляет. Я планомерно превращаюсь в девчонку, которую по какому-то недоразумению поселили в мужском общежитии.

     — Ты, блин, идеальный и все делаешь правильно. Иди, пожалуйста, — судя по тону, огрызаюсь, но на самом деле говорю чистейшую правду. Он идеальный, а оттого и бесит. Только идеальность — она относительная. Он идеальный для других отношений, которые, как минимум, гетеросексуальные и начинаются по накатанному сценарию с неловкого подката и продолжаются конфетно-букетным периодом с взаимными «люблю» и милыми ужимками. А между нами моя рваная рана от его мерзкого поведения ранее, началось все едва не с драки и извинений на коленях, а сейчас между нами холодная война. И мне было бы гораздо проще, если бы Вадим менялся постепенно, без этих адских прыжков от полнейшей жестокости к сахарной заботе. Из-за этого я теперь не могу отделаться еще и от ощущения, что все неправда и он мгновенно сменит личину, если прежняя станет ему невыгодна.

     — Ну и обижайся, если нравится, — взрывается Вадим. Не кричит, но вполне готов начать, если я хоть слово еще поперек ему вставлю. — Я тебе не персональный раб, чтобы вокруг прыгать и по любому надуманному поводу извиняться, — шипит, стараясь вывести меня на эмоции. Хочет, чтобы я начал возражать, выгораживать себя, а его наоборот — топить, но я и сам понимаю, что веду себя дурно. Я не идеальный, потому что никак не помещаюсь в привычный ему шаблон отношений. Он хочет, чтобы я все забыл и принял его правила игры и, более того, свято верит, что я на самом деле могу сделать это, только по неведомым ему причинам упрямлюсь. — Всякому терпению есть предел, — более чем прозрачно намекает, и вот сейчас мне становится страшно. Что за предел и что я такого сделал, чтобы через него переступить? Все еще не могу поддаться сладкой иллюзии идеальных отношений и стараюсь держать Вадима на расстоянии? Меньше недели держусь особняком, а его уже на части рвет. У меня что-то никто несколько месяцев назад не спросил, где предел у моего терпения. Я выносил его выходки больше месяца, и это было не только банальное «уйди, не трогай меня», но и кое-что похлеще, что при даже самом дальнем рассмотрении смахивает на физическое и моральное насилие. У него нет никакого права что-то говорить про свои обидки.

     — Слышь ты, предел, — вмешивается Данила, когда понимает, что дело приобретает дурной оборот. Еще раз оглядывает меня, оценивая эмоции и, наверное, так спрашивая разрешения, но я настолько оглушен последней фразой Вадима, что не сразу соображаю, что вообще происходит, — заткнись и уйди, как тебе сказали. Права будешь качать в другом месте, — очень вежливо с ним говорит и даже ни единого матерного слова не вставляет, хотя я вижу и по опыту знаю, что ему хочется. Наверное, все еще понимает, что Вадим мой парень, хоть мы и поссорились, и откровенного хамства в его сторону я терпеть не стану.

     — Тебя просили лезть? — мгновенно переключается Вадим, и в этот момент не сомневаюсь — выливает на Данилу весь тот яд, который у него скопился ко мне. Вжимаюсь в стену за спиной и крепче хватаю лежащий на коленях портфель, на уровне рефлексов стараясь защититься даже от мнимой угрозы. Дышу через и раз и думаю, стоит ли встревать между ними. Данила еще больше обозлился на такой пренебрежительный ответ, а Вадим, судя по его словам, уже несколько дней как сжатая спираль — еще чуть-чуть, и распрямится, сметая того, кто приложит последнее усилие. Забиться в угол и снова остаться безучастным? Нет, на этот раз не могу.

     — Да ну хватит уже! — говорю наконец, и голос сипит от страха. Перед глазами все плывет, и я едва ли понимаю, что происходит. Я просто знаю, что должен был вмешаться, чтобы в очередной раз не демонстрировать свою слабость, а дальше уже не важно, как сильно мне прилетит. Позже вытереть сопли от очередного острого, как копье, слова я всегда успею, а отмыться от ярлыка терпилы ой как не просто.

     Вот только одна фраза — это все, на что меня хватает. Данила глядит на меня с удивлением, как на пятилетку, который удумал что-то вякать поперек взрослого разговора, а Вадим, тоже обернувшись, сверлит взглядом с ничуть не унявшейся злобой. И что мне им ответить? Снова читать смешные для них обоих нотации о мирном решении конфликтов? Быстро поднимаюсь с места и, накинув лямку портфеля на плечо, пулей выбегаю из комнаты, стараясь не думать, к чему может привести их противостояние. Пусть хоть поубивают друг друга — меня это не касается. Формально я не поддержал их стычку, и все надежда только на то, что у обоих взыграет совесть… или хотя бы им не перед кем будет рисоваться в драке и они откинут эту идею.

     Бегу до лестницы и вниз по ступенькам, только внизу переходя на шаг, чтобы отдышаться. Теперь, надеюсь, никому не взбредет в голову меня догонять. Иду до столовой и, как и обещал Вадиму, пытаюсь поесть. Только пытаюсь, потому что на завтрак мерзкая манка и бутерброд с одним маслом, который я просто терпеть не могу. Ковыряюсь ложкой в еде — на этом все мои свершения закончились. Был бы рядом Вадим, точно всеми правдами и неправдами уговорил бы меня съесть хотя бы полтарелки, но так как я «завтракаю» в гордом одиночестве, то могу отнести нетронутую порцию в мойку и отправиться в класс.

     На уроках сижу один, хотя вижу Вадима: как обычно после наших ссор, не отлипает от Олега. Ходит с ним везде едва не за ручку, разговаривает на переменах и переписывается на уроках (благо, расписание позволяет). Наблюдаю за их идиллией и не могу отделаться от мысли, что Олег гораздо лучше меня: он всегда на одной волне с Вадимом, готов поддержать и даже пожалеть, заступиться, не сторонится его и совсем не против слишком уж, на мой взгляд, откровенных взаимодействий… А у меня, куда ни глянь, везде провал. Даже с Олегом — своим другом — Вадим общается теплее, чем с официальным парнем, и я понимаю, что перегнул палку. Сейчас если не наберусь смелости, чтобы извиниться и все объяснить, то это точно конец — назад дорога если и есть, то она будет не из легких. Возможно, тогда уже мне придется на коленях извиняться.

     Ношу в себе эту мысль еще несколько часов, и снова Вадим сам подходит ко мне. Не тащит в туалет, создавая иллюзию приватности, и даже не пытается до меня дотронуться — только очень сухо просит зайти в учебный отдел и все-таки написать заявление о переводе в хим. класс. На мое замечание о «пределе терпения», кривится так, словно только что выпил залпом стакан лимонного сока, и вежливо предупреждает меня не острить. «Ты правда хочешь это обсудить сейчас?» — говорит, и никаких, ни капли эмоций мне не показывает, а я трушу ответить «да». На мое робкое отрицание выплевывает: «Тогда не надо», — и я так и не понимаю, что именно не надо: провоцировать его или вообще поднимать эту тему. Переспросить не решаюсь — мгновенно робею под его ничего не выражающим взглядом. Дальше разговор не пошел, Вадим только проводил меня до кабинета и, дождавшись от меня подтверждения, что все в порядке, посоветовал побегать за преподами, по предметам которых у меня все очень плохо, и выпросить пересдачи.

     Сам же со мной не ходит, а я не и не прошу — вполне могу справиться со всем сам. Благо, каждый, без исключения, в школе наслышан о моем обмороке, и большинство преподов мгновенно идут навстречу, выудив из меня пару подробностей про перегрузки по учебе и успехах в химии. А если еще и добавить, что у меня только по их предмету беда, то и вовсе тают. Кто-то обещает «за красивые глазки» исправить все на тройки, кто-то дает небольшие задания или просит принести все пропущенные домашки — все проникаются историей пошедшего не по тому пути подростка, неожиданно осознавшего себя химиком. Рассказываю это раз за разом и почти сам верю: а ведь правда, с математикой, сколько себя помню, у меня были сложности (хоть родители всегда винили во всем мою лень и несобранность), а по химии пятерки без напряга, стоит только разок прочитать параграф. Может быть такое, что химия объективно легче и я просто бегу от проблем? Наверное, но меня это особо не волнует — главное, чтобы стало хоть немного проще с учебой и я перестал волочиться в самом конце рейтинга успеваемости.

     Хочу рассказать Вадиму о своем успехе, но нигде не могу найти его после уроков. Сразу после звонка он куда-то убежал, а спрашивать у Олега, куда именно, я не решился. Торчать в классе смысла не было, а не обед идти не хотелось, а потому я отправился самым длинным путем до общежития, надеясь случайно встретить Вадима по дороге. Думаю о том, что сейчас у него в голове: сильно ли обижен на меня или же, наоборот, все обдумал и нашел и себя в чем-то виноватым? Ждет от меня извинений или предпочел закрыться в себе и подождать моего снисхождения, тоже отстранившись? Хорошо если второе, потому что это самое адекватное решение проблемы. Мы оба остынем, сделаем несколько шагов назад, к исходной точке, и снова начнем осторожное сближение, без лишних рывков и спешки. Молюсь о таком исходе и так глубоко ухожу в свои мысли, что не замечаю ничего вокруг, в том числе и Вадима в самом конце коридора.

     Стоит, прислонившись плечом к стене, в компании девушки, которая копирует его позу. На ней ослепительно белый брючный деловой костюм, черные лакированные туфли на шпильке и в тон им темная сумка через плечо, в которой, судя по размеру, едва ли поместится даже одна тетрадочка. Ногти наверняка обработаны и покрашены неброским лаком, чуть подведены глаза и губы выделены только лишь бледно-розовым блеском… Она, блин, идеальная! Даже я, не особо-то сведущий в женской красоте, оценил ее внешний вид, и сам не могу оторваться и не смотреть на то, как она что-то говорит с очень сдержанной, я бы даже сказал, аккуратной мимикой, как внимательно слушает Вадима и смеется над его наверняка остроумной шуткой, прикрывая рот рукой, словно какая-то дама из восемнадцатого века. Не могу разглядеть, насколько натуральны блондинистые волосы (по крайней мере, отросших корней совсем не видно), подстриженные под каре чуть выше плеч.

     И Вадим с ней смотрится просто потрясающе, словно потерянный при рождении брат-близнец. Если и есть на свете «потерянные половинки», то, готов спорить на что угодно, они ими и являются. Чувствую себя невозможно лишним. Нет сил подойти и увести Вадима с собой, потому что то, с каким теплом он что-то ей говорит, как ненавязчиво берет в какой-то момент за руку, рассматривая тонкое кольцо на среднем пальце, выглядит донельзя естественно. Это, без преувеличения, <b>его</b> девушка, а я и рядом стоять не должен со своими вечными истериками, не то что претендовать на что-либо. Как мы вообще с Вадимом смотримся? Держу пари, что донельзя нелепо, словно он вдруг решил поиграть в благодетеля и пригреть на своей груди жалкого уродца. А эта девушка (почему-то очень хочется назвать ее Ингой — очень уж яркая, броская, но одновременно строгая у нее внешность) полностью соответствует своему кавалеру.

     Долго еще стою посреди коридора, просто наблюдая за ними, и наконец решаюсь сделать шаг вперед. Просто пройти мимо к лестнице, никак не намекая Вадиму на свое смятение. Грустно, очень тоскливо оставить их и не вмешиваться, и я даже удивляюсь, что за глубокие струны задело в моей душе. Когда вижу Вадима с Олегом, меня берет злость, хочется немедленно подойти и разделить их, увести Вадима с собой, а когда вижу его с девушкой… наверное, понимаю, что это вовсе не моя сфера влияния и если он когда-нибудь наиграется со мной и вернется на «путь истинный», то я никак не смогу этому помешать. Я еще и сильно провинился перед ним, обидел и так и не посчитал нужным извиниться, за все время ни разу даже не обнял его по доброй воле. А эта Инга тем временем тянется к лицу Вадима и убирает выбившуюся прядь ему за ухо, на что он только по-доброму улыбается и снова трясет головой, обращая свою прическу в полный беспорядок.

     Снова что-то спрашивает у нее и, получив утвердительный кивок, благодарит (это я уже отчетливо слышу, так как подошел довольно близко). Словно на казнь иду не иначе, потому что прямо сейчас оставив все как есть, даже не попытавшись вмешаться, я подписываю смертельный приговор нашим отношениям. А есть ли смысл мне бороться за него, если даже рядом с девушкой, с которой он наверняка познакомился не ранее нескольких минут назад, он выглядит в десять раз счастливее, чем рядом со мной? Как мне его удержать рядом, если я просто не могу быть настолько же идеальным, как она? Вот так мило кокетничать с ним и выглядеть безупречно у меня не получится. У нее маникюр, а у меня обкусанные до мяса ногти; у нее идеальная прическа, а у меня убогий «ежик»; у нее макияж, а у меня круги под глазами не сходят уже, наверное, года два; у нее идеальные, адски дорогие шмотки, а на мне толстовка, которая повидала, дай Бог, три секонд-хенда… Перечислять до бесконечности можно, но самое главное — у нее липкие складки между ног, а не член, что дает Вадиму право, не стесняясь, флиртовать с ней у всех на виду.

     Провалиться под землю хочется, и в голове только одна мысль: «Я ему не нужен». Может, он вообще только из чувства вины начал со мной встречаться, а когда встретил ярое мое сопротивление любым взаимодействиям, так же быстро забыл? Даже не наигрался — в помойку выкинул сломанную игрушку и вернулся к привычному образу звездочки, по которому сохнет вся женская половина школы. Зачем вообще пытаться что-то наладить со мной, если за ним волочится целый табун на все готовых?.. И вот сейчас главное ни одним мускулом не показать, что я имею что-то против. Лучше вообще, наверное, развернуться и пойти в другую сторону, пока меня не заметили, сбежать и снова закрыться в бытовке, затопив ее слезами. Думаю, но не успеваю даже повернуться, так как меня замечают и как ни в чем не бывало приветственно машут рукой. Вежливо прощается со своей дамой, что ее очень не радует. Дует губы и показывает пальцем на свою щеку, делая непрозрачный намек, который Вадим понимает абсолютно правильно: по-хозяйски касается губами этого самого места, приобнимает девушку за талию, после снова простившись и пулей ринувшись ко мне.

     — Привет, что с преподавателями, получилось договориться? — спрашивает у меня живо, и ни следа той подчеркнутой холодности, что я наблюдал с утра. Одним разговором эта барышня излечила его от тоски, и теперь, как ни в чем не бывало, он снова готов радушно улыбаться мне и во всем помогать. Словно и не было утренней ссоры.

     — Все нормально, — отвечаю, пряча взгляд, и готов разрыдаться от бессилия. Зачем вообще он вот так лицемерит, если, не скрываясь, только что целовал девушку? Или мы теперь снова только друзья? — Твоя подруга… — еле выговариваю последнее слово, и никак не могу сообразить, как продолжить фразу. Нужно ли вообще что-то спрашивать про нее?

     — Кира? — переспрашивает, а я не могу на это ответить ни да, ни нет, так как не знаю имени той блондинки. — Моя бывшая, — продолжает, ненадолго обернувшись и кивнув на нее. — Не девушка — мечта, одна из немногих, с кем получилось поговорить по душам при расставании и остаться хорошими друзьями, — пожимает плечами, как ни в чем не бывало, и я никак не могу понять по его лицу, говорит ли он мне правду. — Она… информатка?.. информатичка?.. — заминается, пытаясь подобрать подходящий феминитив, но в итоге плюет на это и продолжает: — Попросил ее помочь мне с информатикой за небольшую услугу, — объясняется наконец и очень подозрительно поглядывает на меня, стараясь прочитать реакцию.

     — Что за услуга? — переспрашиваю быстрее, чем успеваю подумать над тем, действительно ли мне так интересны подробности их отношений. Как будто я и без того не решил, что лучше не влезать и позволить им быть вместе, если Вадим сам говорит, что эта девушка — его мечта. Не важно, что до этого они расстались, может, он нагулялся и понял, что упустил свою половинку. Я настолько уже смирился с этой мыслью, что едва вслух это не говорю, но Вадим успевает меня перебить:

     — Она старше на год. Понимаешь, одиннадцатый класс, и ей очень хочется станцевать вальс на выпускном, как было в «совке», — на этом слове закатывает глаза, и я почти слышу его мысли про «советские рудименты». — Ее нынешний парень просто деревянный, а я какое-то время ходил на бальные танцы. Станцую с ней левый поворот минуточку — это же не криминально, — объясняет и уже заранее оправдывается передо мной. Снова заглядывает мне в глаза, чтобы прочесть эмоции, но я настолько обескуражен словами про «ее нынешнего парня», что не могу выразить ничего, кроме недоумения. — Ты ревнуешь? — наконец спрашивает напрямую.

     — Нет, — отвечаю чистейшую правду. Теперь точно нет, а вот до этого уже успел себя накрутить настолько, что едва их не сосватал. Так бы и напридумывал себе всякого и похоронил наши отношения очередным скандалом, если бы не дал Вадиму объясниться… Надо взять за правило сначала точно все выяснить, а уже потом впадать в панику, если будет такая необходимость. Ну хочется девчонке праздника — пусть танцует с Вадимом. Это же не секс, в конце концов, чтобы я еще удумал ревновать, тем более что у нее тоже есть парень, который, видимо, не против — значит, и я паниковать не должен.

     — Совсем-совсем? — переспрашивает и не понятно чего хочет добиться от меня. Мотаю головой, подтверждая свои слова. — Да ладно, я же твое лицо видел. Макс, ревновать совершенно нормально, — хочет заставить меня признаться, чтобы потешить свое эго, но я не поддаюсь. Ни к чему ему знать, как сильно меня взволновала даже одна возможность его измены — еще подумает, что мною можно вот так просто манипулировать, только пригрозив, что уйдет к другой, если я не начну вести себя нормально. Если я ему чем-то не нравлюсь — пусть идет, а я отпущу, потому что не имею никакого морального права его держать.

     — Нет. Мне все равно, где ты и с кем, — отвечаю, наверное, даже слишком резко, и Вадим мгновенно меняется в лице. Сжимает губы и больше не пытается заговорить со мной, одними губами только проговорив: «Вот как, значит», — но не для того, чтобы я услышал и устыдился, а скорее для себя. Его приподнятое после общения с девушкой настроение как ветром сдуло, и мы в полном молчании вместе спускаемся по лестнице в столовую. Там так же молча ждем своей очереди, и мне хоть и стыдно за то, что я опять его расстроил, но понятия не имею, за что мне извиняться. Как будто было бы лучше, если бы я держал его на цепи и нервно шипел на каждого, кто покажется на горизонте. У него должны быть друзья, парни и девушки, и я не должен подозревать его в измене. Особенно после того, как он сказал, что у этой… как ее... Инги?.. есть парень. Это просто глупость, так ведь можно последних нервных клеток лишиться.

     В очереди даже не пытается взять меня за руку, как обычно, не приобнимает меня одной рукой, подталкивая в спину, чтобы я быстрее шагал вперед, как я привык, и это навевает нехорошие мысли. За обедом молчит, едва ли прикоснувшись к своей порции, но когда я пытаюсь тоже отказаться от кислющего рассольника на первое и разваренного в кашу риса с редкими вкраплениями мяса на второе, только кидает злое: «Не капризничай», — и лишь этим заставляет доесть. Не тратит время на осторожные уговоры, к которым я привык, и этим тоже мгновенно ставит меня на место. Пытаюсь поныть о том, что мне не вкусно, но меня буквально пригвождают к месту холодным взглядом, без слов намекая на то, что никто со мной больше нянчиться не собирается. Я обескуражен таким к себе отношением. Куда делся мой прежний Вадим, который с таким трепетом уговаривал меня с утра пойти на завтрак? В знак протеста встаю с места и отношу даже не ополовиненную порцию в мойку, чему Вадим никак не препятствует и только молча следует за мной.

     Дает мне некоторое время на то, чтобы остыть, после чего с максимальной сталью в голосе спрашивает, ел ли я что-нибудь на завтрак. Это тоже меня бесит. Чем я заслужил такую его злобу? Чтобы отомстить, не подумав, отвечаю честное «ничего», даже не попытавшись соврать или как-то оправдаться, а на попытки поругать меня за это привычно заявляю, что это вовсе не его дело. «Твоя жизнь — не мое дело, моя жизнь — не твое, так? Просто бинго. А теперь назови мне хоть одну причину, почему я вообще после этого должен называть тебя своей парой», — огрызается зло и на все мои жалкие попытки возразить только кивает равнодушно и не отвечает ничего. Почти до слез меня доводит своей холодностью, а после напоминает, что Олег ждет меня сегодня в три, и если я опоздаю или вообще не приду, то второй раз за меня никто просить не будет. «И не надо!» — в сердцах отвечаю, окончательно закапывая любой положительный исход, потому что мне до слез обидно от такого отношения.

     «Ой, блядь, молчи», — предупреждает Вадим, даже не стесняясь крыть меня матом, после эффектно хлопнув дверью. Падаю на кровать, стягивая ненавистное дневное покрывало, лезу под теплое одеяло и тихо скулю в подушку, вспоминая весь этот ужасный день. Из хорошего только то, что я сумел договориться с преподами по поводу пересдач, и то не факт, что смогу выполнить все условия. Несколько раз обидел Вадима по своей же глупости и теперь он говорит, что не хочет больше быть со мной. Рыдаю в подушку и не могу успокоиться, снова окунаюсь с головой в отчаяние и боль и не знаю, как из этого вылезти. В голове ни одной идеи, только мысли о том, что я вроде не совершил ничего из ряда вон, чтобы вот так расстаться со мной, даже не поговорив нормально напоследок. И это после того, как он мне говорил, что любит? Может, и не любил вовсе, а только сидел на ушах, как у бесконечного множества девчонок до меня. Захотел попробовать с мальчиком, но оказался не готов к тому, что придется пройти длинный путь к близости.

     «У всякого терпения есть предел». Предел Вадима исчерпался, а я выброшен, как ненужный хлам, только за то, что не смог так быстро довериться ему. Он обижается на меня, требует невозможного и жестоко наказывает, а мне остается либо терпеть и принять его правила игры, либо исчезнуть из его жизни. Как же это неправильно! Он должен был понять меня и не наседать, в конце концов, поговорить о том, что его тревожит, а не вот так все заканчивать. А в том, что все кончено, я практически не сомневаюсь: как еще можно трактовать фразу «Назови мне хоть одну причину, почему я должен называть тебя своей парой». Я не подошел, я облажался, но это не повод меня вот так жестоко наказывать.

     Размазываю сопли еще около десяти минут, только после наскребая в себе силы, чтобы встать и начать думать, что делать дальше. По плану у меня занятие с Олегом, но имею ли я хоть какое-то моральное право приходить, если с Вадимом все уже даже не по швам трещит — порвалось давно, и образовавшиеся половинки живо разносятся течением жизни в разные стороны? Посомневавшись немного, все-таки решаю пойти (в конце концов, попытка — не пытка, прогнать меня всегда успеют). Долго думаю над тем, что взять с собой, и ограничиваюсь только одной чудом найденной чистой тетрадкой (все равно мне вряд ли за один раз придется исписать всю) и ручкой. «Будь что будет», — думаю. Я должен хотя бы попытаться.

     На часах без пяти, и этого времени мне даже слишком много, чтобы дойти до их комнаты — большую часть караулю под дверью, чтобы не завалиться слишком рано. Считаю про себя секунды и думаю о том, что поступаю правильно: один черт разберет, что в голове у Олега, лучше не давать никаких поводов для шуточек. В назначенное время стучу в дверь и, словно рядом стоит Вадим и я подаю ему пример, смиренно жду ответа. Приглушенное «да-да» становится первым ключиком к тому, чтобы все прошло нормально. Захожу, неловко переступив через порог и прикрыв за собой дверь. Словно нашкодивший пес, стою у входа и жду вердикта.

     — О! Секунда в секундочку, посмотри, какой послушный! А ты говорил, что не придет, — обращается Олег к Вадиму, глядя на наручные часы. Закрывает разложенную на коленях книгу, бережно откладывая ее в сторону, и поднимается с кровати. — Тетрадка есть, ручка — тоже. Мозг не забыл? — рисуется, придирчиво оглядывая меня, и, получив мой испуганный кивок в ответ, заключает: — Молодец! — очень не натурально хвалит меня за такое маленькое достижение, после этого оборачиваясь к Вадиму, спрашивая одобрения: — Ну как, я уже делаю успехи? — Ухмылка прямо-таки до ушей, и это бьющее через край веселье Олега уже начинает меня напрягать.

     — Да, только попробуй чуть меньше острить, — соглашается Вадим, сматывая зарядник от ноутбука. Как только я вошел, он сразу же начал собирать разложенные на столе учебники и тетрадки и сейчас соорудил из них аккуратную стопку, которую собирается куда-то утащить. Выглядит слегка напряженным, но уже не настолько, чтобы шипеть на меня матом и ругаться — наверное, сказывается присутствие Олега рядом. — Я пойду, а ты веди себя прилично, — оставляет последние наставления Олегу, прежде чем направиться к выходу.

     — Куда это ты пойдешь? — Олег мгновенно реагирует и хватает его за локоть. — А кто мне обещал с английским помочь? Я, значит, буду с твоей наглой мышкой возиться, а ты развлекаться пойдешь? — обижается притворно, поудобнее перехватывая его локоть, и по-собственнически тянет на себя, оказываясь слишком близко. Во мне снова вспыхивает ревность. Это слишком тесно, слишком близко… Какой нормальный парень вообще вот так манерно будет общаться с другом?

     — Хочу почитать и поправить твой перевод, а делать я это могу в любом месте. И вам мешать не хочу, — отвечает, и глазом не моргнув. Терпеливо ждет, когда Олег снизойдет его отпустить, а тот лишь очень сосредоточенно кивает, снова рисуясь, и, не отпуская руки Вадима, выводит его за дверь. Перебирает пальцами в воздухе, изображая кокетливый прощальный жест, и запирает дверь.

     — Присаживайся за стол, — очень вежливо, совсем не в своем стиле, снова заговаривает со мной, и я подчиняюсь, так как сейчас у меня нет никаких причин упрямиться. Раскрываю тетрадь на первой странице, изображая прямо-таки идеального ученика, пока мой учитель отходит и роется в своем книжном шкафу. Через несколько секунд отыскивает неоново-зеленую папку с файлами на кольцах и возвращается ко мне. — Вот это, — начинает, открывая ее на первой странице, и я вижу аккуратные распечатки с какими-то таблицами, — список тем, которые тебе надо знать к сессии — информация с сайта кафедры химии и со слов твоих будущих одноклассников. Соответственно, план наших с тобой занятий аналогичный… Разве что с химией я тебе никак не помогу, потому что, во-первых, у меня нет никакого желания заниматься этим, а во-вторых, это не входит в наш с Вадимом договор. Но я выпросил и отксерил тебе конспекты — будешь учить сам, — объясняет без следа позерства и отцепляет для меня один набитый до отказа всякими бумажками файл.

     — Хорошо, — соглашаюсь тут же, откладывая столь щедрый дар в сторону, и готовлюсь слушать дальше, но Олег даже не думает продолжать. Хмурится, смотря на меня.

     — И где благодарность? — сразу же озвучивает свою претензию, и я как обычно не воспринимаю его кривляния всерьез, только для галочки буркнув свое «спасибо». — Так, уродец, еще раз увижу такую кислую мину — пулей вылетишь отсюда. Ну-ка повторяй, если сам не умеешь сформулировать: «Спасибо, Олег, тебе большое. Даже не знаю, что бы я без тебя делал», — тянет почти по буквам, до нельзя противно, но я уже предупрежден, что даже за недовольное лицо могу получить, а потому терпеливо повторяю, стараясь сделать интонации как можно более натуральными. — Умничка, — хвалит меня язвительно, после переходя к остальным предметам. Даже с небольшой гордостью рассказывает, как и чем мы будем заниматься и чего он хочет от меня добиться, на что я только киваю, так как чувствую, что мои возражения тоже не принимаются. — А теперь еще раз говори спасибо, как я тебя учил, — командует в конце своей пламенной речи.

     — А в ноги тебе не поклониться? — ворчу под нос, совсем потеряв бдительность от кучи свалившейся на меня информации. Вроде такими же остротами отвечаю на его издевки, но Олегу это категорически не нравится. Хмыкает, склоняясь ближе ко мне, и, нагло нарушая все личные границы, прямо на ухо заговорчески шепчет:

     — Если тебе очень хочется, — начинает, и мне настолько противно от того, как он близко, что хочу отстраниться, но он силой склоняет мою голову к себе, — можешь и поклониться, и пятки мне целовать. И я считаю, что полностью этого заслуживаю, потому что буду возиться с тобой до каждой победной тройки, денно и нощно, пока в твоей пустой голове не отложится хоть немного знаний. Но пока разрешаю тебе только сказать мне искреннее спасибо, — заканчивает, наконец отстраняясь, и я рефлекторно отодвигаюсь от него еще дальше. — Ну, я слушаю, — повторяет, и вот только сейчас понимаю, что церемониться со мной никто не собирается. Олег мне не друг, он плевать на меня хотел и делает что-то для меня только по указке Вадима. Чувствую, я очень сильно буду получать за каждый недовольный взгляд или тон, не говоря уже о явном хамстве.

     — Спасибо, тебе, Олег, большое. Даже не знаю, что бы я без тебя делал, — повторяю, стараясь максимально подавить любые свои внутренние протесты. Вадим за меня попросил, и вот так демонстративно отказаться от его помощи я просто не имею права. Я не переломлюсь поработать попугайчиком для этого морального урода, но от этого всем вокруг будет проще.

     — Пока не искренне, но ничего, я научу тебя быть благодарным, — обещает мне со злорадной ухмылочкой и сразу же подсовывает листочек с примерами на степени, показательные неравенства и логарифмы. Смиренно начинаю решать их, про себя, конечно, высказав все, что думаю про благодарности в его адрес. Наблюдаю за тем, как он вальяжно отходит к своей кровати и возвращается к книге, кажется, совсем про меня забыв. — Ты вообще по жизни неблагодарный, еще и ерничаешь — пиздец, а не характер, — ставит мне диагноз спустя минуту, когда я справляюсь с первым примером и наконец успеваю смириться с таким образовательным процессом. — Но ничего, я сам такой. Либо поубиваем друг друга, либо подружимся, — обещает мне и я едва борюсь с желанием прочитать «Отче наш», чтобы высшие силы уберегли меня от дружбы с Олегом.

     — Так и будет каждый раз? Я буду приходить в три часа, репетировать искреннюю благодарность, а после садиться решать примеры? — переспрашиваю на всякий случай, только едва намекая, что такой расклад меня не устраивает. Хорошо бы добавить недовольное «Зачем ты мне вообще тогда нужен?», но вовремя прикусываю язык — с этого садиста станется еще как-нибудь наказать меня за неповиновение.

     — Знаешь, звучит очень заманчиво, особенно в купе с твоей идеей про «кланяться в ноги и пятки лизать», но нет, котик, это только в первый раз, — отвечает, вопреки моим ожиданиям, даже удостоив меня взглядом. Коротко хохочет, наверняка представив у себя в голове эту картину, закусывает губу как бы в возбуждении, но я понимаю, что пытается сдержать в себе еще одну порцию смеха. — Нечто вроде вводного теста по алгебре. Попробуй сам чего-нибудь накарябать, а после я скажу, что все очень плохо, и начну рассказывать тебе, как правильно, — обещает мне коварно и было возвращается к прерванному чтению, но я снова не унимаюсь:

     — А можно я тогда к себе пойду? Мне здесь неуютно, — отвечаю честно, так как настроение Олега явно улучшилось и теперь я могу надеяться на понимание. Смотрю на него жалостливо, но он только мотает головой, состроив рожу, мол, «не так просто, сладкий»… почему-то почти наяву слышу это издевательское обращение.

     — Нет, я хочу посмотреть на твое трудолюбие и проследить, чтобы ты не пользовался ничем, кроме своей одинокой извилины, давно поросшей мхом от безделья, — объясняет свои намерения, и я уже привычно проглатываю очередную издевку от него. — И на экзамене, тучка ты моя вездесущая, — снова издевается, извращая присказку про «солнце незаходящее», — тебе тоже никто чаек с конфетками не предложит, так что терпи… Неуютно ему, — последнее уже ворчит себе под нос, закатывая глаза. — А теперь цыц! Сиди молча, решай примерчики, как послушный мальчик, и даже не думай еще меня отвлекать. Когда меня кто-то отвлекает, я злюсь, а это вовсе не в твоих интересах, как ты уже успел понять, — предупреждает, и я соглашаюсь. Понять-то я успел, вот только что делать с этой информацией, я пока не придумал. Может, Вадиму пожаловаться? Хотя бы он сможет повлиять на этого монстра или встанет на его сторону? Тоже скажет, что мне нужно учиться быть благодарным и во всем соглашаться с этим садистом? Еще и эти постоянные шуточки-издевки бесят невероятно.

     Проглатываю глубоко внутри кипящее раздражение и, «как послушный мальчик», продолжаю решать предложенные примеры. При одной только попытке достать из кармана телефон, чтобы посмотреть на время, на меня снова ругаются, заставляя отложить его на край стола и больше не прикасаться, и с этого момента я вовсе теряю счет часам и минутам. За этим листочком следует следующий, уже на другую тему, потом еще и еще, затем снова на логарифмы, но уже другой… и так по кругу. В первый раз пытаюсь выйти сам и прогуляться по коридору, чтобы хоть немного расслабить кипящий мозг, но на меня снова ругаются. Оказывается, мне обязательно надо спросить разрешение, словно мы и правда на экзамене. Во второй раз говорю все правильно, но меня уже не отпускают, потому что я «слишком часто бегаю», в третий же Олег начинает злиться и обещает, что если я еще хоть один раз за ближайший час попробую отпроситься, то могу идти и больше не возвращаться.

     Под жестким моральным прессингом нахожусь целый день и почти вою к моменту, когда меня наконец отпускают на ужин, вместе с тем освобождая от необходимости после возвращаться к ненавистным примерам. Как говорил Вадим, «математика будет сниться»? Да у меня она уже в печенках! Перед глазами рябит от цифр, а вместо похвалы или минимального сочувствия я получаю только ворчание о том, что я дико медленно все делаю и не успел даже половины от запланированного. Убить Олега хочется неимоверно, но я себя сдерживаю, тихо собирая свои вещи под новую порцию острот от него. Иду в свою комнату и без сил валюсь на кровать, почти мгновенно засыпая — наверное, так моя психика привыкла защищаться от перегрузок. Наставления Олега о необходимости сегодня же начать учить химию полностью игнорирую.